— Бежим скорее, — деловито проговорила Ермолова, стряхнув упавшую на глаза прядь волос. — Дворецкого и лакеев надо остановить во что бы то ни стало. И это…
Она слегка смущенно замялась, а заем сильно сжала пальцы Германа своими.
— Я этого никогда не забуду, не думайте.
Глава семнадцатая, в которой звезды становятся ближе, но ненадолго
Самолетный экипаж взмыл в небо почти беззвучно, колеса оторвались от земли, она стала уходить все дальше, и у Германа на секунду перехватило дыхание, а затем он машинально вцепился в стойку рядом с собой. Ухватившаяся за штурвал Ермолова бросила на него ироничный взгляд. Одета она была немного странно: в жандармском мундире, накинутом поверх той самой черной тунике. Герман, впрочем, выглядел еще страннее в мундире на почти голое тело с дурацким гладиаторским костюмом.
— Поначалу всегда страшно, — сказала она. — Когда отец в первый раз взял меня полетать, я, кажется, весь полет проорала. Сперва от страха, потом от восхищения. Смотрите, как красиво?
В самом деле, несмотря на одолевающие приступы паники летевший впервые в жизни Герман не мог не заметить, насколько восхитительный открывается вид. Должно быть, еще красивее было бы днем, но и сейчас темные пятна лесов, перемежающиеся со светлыми пятнами городков, освещенных газовыми фонарями, создавали просто чарующую картину. А над головой еще и раскинулось усыпанное яркими звездами небо.
Чуть позади все еще виднелось ярко освещенное поместье баронессы — погасить факелы и фонарики так никто и не удосужился. Немудрено — прислуга почти в полном составе была арестована, и сейчас поручик Рождествин вместе с еще троими офицерами отделения допрашивали тех, кто не успел сбежать, и составляли протоколы.
Они едва успели. Завербованные «Черным пределом» лакеи уже разошлись по местам, достали из тайников оружие и намеревались привести в действие свой план, когда явился первый жандармский отряд, а Герман с Ермоловой арестовали дворецкого, который и должен был дирижировать оргией убийств.
Когда явились жандармы, половина завербованных лакеев побросала оружие и сдалась, другая принялась беспорядочно палить по сторонам, несколько гостей и один жандарм были ранены, часть лакеев убита в перестрелке, прочие сдались. Допрос выживших начался сразу же, но похоже было на то, что все это мелкие сошки, недоучившиеся студенты и семинаристы, подпавшие под обаяние Фридриха, и не знавшие толком ничего о других членах его организации.
Когда ночь была уже в середине, Герман почувствовал, что валится с ног, и попросил у начальства дозволения уехать. Подавившая зевок Ермолова на это ответила, что сама поедет вместе с ним, однако на давешней карете они проехали всего версту, после чего обнаружили спокойно стоявший на обочине самолетный экипаж, тот самый, что Герман видел некогда у ворот Корпуса. Оказалось, принадлежал он Ермоловой, и она приказала его доставить, чтобы потом быстрее добраться в Москву. Она предложила Герману подвезти его, и Герман, слегка шокированный, согласился.
— В общем, это была прекрасная ночь, господин корнет, — проговорила майор, оторвав руки от руля и сладко потянувшись. — План террористов полностью разрушен, руководитель мертв, ячейка разгромлена, мы с вами молодцы.
— Мы еще не знаем, в чем заключался план, — проговорил Герман, все еще с опаской посматривая вниз.
— В общих чертах, знаем, — ответила Ермолова. — План состоял в том, чтобы убить как можно больше знати. Конечно, многие из собравшихся — сильные маги, каждый из которых был способен раскидать вооруженный отряд и защитить себя магическим щитом даже от залпа картечи, не то что от каких-то там револьверных пуль. Однако террористы намеревались поймать цвет московской аристократии в буквальном смысле без штанов, в ситуации, когда бдительность притупляется. В одном только мы с вами просчитались: покойный Вяземский желал предупредить не кого-то из гостей о том, что замышляет баронесса, а саму баронессу о замышляемом против нее. Догадайся я об этом раньше, можно было бы спланировать операцию иначе, а баронесса была бы жива, но чего уж теперь…
— Но откуда Вяземский мог узнать? Какие могли у него быть дела с этим Фридрихом, с «Черным пределом»?
— Боюсь, мы этого теперь никогда не узнаем, — майор слегка поежилась от прохладного ветра. — Вяземский мертв, Фридрих мертв, баронесса тоже мертва. Но то, что Фридрих убил Вяземского, чтобы тот не предупредил баронессу, теперь можно считать доказанным. Дело закрыто. Осталось только оформить кое-какие бумаги и, конечно же, определить на бессрочную каторгу убийц-лакеев. Одним словом, чего бы вы больше хотели корнет: сапфировый крест четвертой степени или чин? То и другое разом обещать не могу.
У Германа даже дух захватило.
— А вы что посоветуете? — спросил он.
— Я бы посоветовала чин. Вы служите второй месяц, а уже поручик. Это хорошо смотрится в формуляре. Отличный старт карьеры.
— Но крест ведь дает доступ к заклинаниям до второй ступени… — проговорил задумчиво Герман.
— И на что вам этот доступ? — Ермолова пожала плечами. — Сделаете карьеру, получите деревню или несколько, будут вам и не такие заклинания, а крест ведь накладывает большие ограничения.
Герман в ответ задумчиво промолчал. Говорить майору о том, что для него лично такой доступ стал бы отличной маскировкой новых способностей, он не стал. А это ведь она еще и не расспросила его насчет дворянской шпаги. Должно быть, пока еще не отошла от шока. Но рано или поздно ей придет в голову, что тут дело нечисто. И что тогда?
Машина поднялась еще немного выше и зависла в воздухе. Стало тихо, удивительно тихо, только легонько шумел снаружи ветер. Внизу серебрилась лента реки, вверху сияла сахарная россыпь звезд, а вдали, за чуть скруглившимся горизонтом уже начинала чуть-чуть алеть заря нового дня.
— Обожаю вот так висеть между землей и небом и смотреть по сторонам, — произнесла Ермолова задумчиво и взглянула на Германа. — Особенно в безлюдных местах. Здесь чувствуешь себя так, словно остался один на всем свете. Иногда этого очень хочется, когда все совершенно осточертеет. Террористы, заговорщики, начальство…
Она немного смущенно улыбнулась. Герман улыбнулся ей в ответ, и некоторое время они просто смотрели друг на друга. Под ногами была пропасть глубиной с несколько колоколен, и, если бы Ермолова не подпитывала машину своей магией, они бы рухнули туда камнем. Но Герману было нестрашно.
Он потянулся к майору и коснулся губами ее губ, и она, конечно ответила. И его словно током ударило от этого его ответного движения, очень робкого, словно из гордой княжны она разом превратилась в беззащитную девчонку. А потом были жаркие объятья, смелые прикосновения, и на этот раз не пришлось довольно возиться с платьем — туника на Ермоловой была в этом смысле весьма практичной.
Тут сыграло роль все: и едва пережитая смертельная опасность, и открывающиеся сияющие перспективы, и восхитительный пейзаж за окнами экипажа, и усталость, и рассвет, и ночной маскарад. Оба совершенно потеряли голову, уж Герман-то потерял ее окончательно и даже не думал о том, а не будет ли каких-нибудь последствий, и как потом с начальством общаться. Ничего. Как-нибудь. Главное, что сейчас-то, сейчас-то…
Солнце смущенно показало из-за горизонта свое алое лицо. Первый яркий луч запрыгал по внутренностям машины солнечным зайчиком и упал на обнаженное плечо майора Ермоловой.
— Не бойся, — прошептала она, когда перелезала к нему на пассажирское кресло и устраивалась на коленях лицом к нему. — Машина не перевернется. Пока я контролирую ситуацию.
— А если… перестанешь контролировать? — спросил Герман.
— Ну, вот тогда и посмотрим.
Герман брел к своему дому по освещенной рассветными лучами улице и не знал, на земле ли он, или все еще на небе. Жизнь была, кажется, прекрасной. Плохо в ней было лишь то, что он смертельно устал, но и это было делом поправимым. Добраться сейчас до постели, рухнуть, едва раздевшись и проспать часиков десять, до самого вечера — вот это счастье.
Возле дверей дома Герман заметил знакомую громоздкую фигуру в черном мундире. Фигура мялась на пороге, хлопала себя по ляжкам, теребила кудлатую бороду, в общем, явно пребывала в ажитации.
— Привет, Карасище! — он хлопнул Карасева по плечу ладонью. — Чего приплыл?
— Дело есть, — ответил он. — Пойдем к тебе.
— Пойдем, — кивнул Герман. — Кстати, придешь ко мне новый чин отмечать? Между нами сказать, кажется, дело к тому идет.
— Ничего себе, — проговорил Карась. — Я бы с радостью, да знаешь… небось, отмечать-то с тобой сплошные жандармы будут? Я, пожалуй, для них хреновая компания.
— Чем же ты не компания? Ты духовный целитель, лицо официальное, можно сказать. А что у тебя… специфические знакомства, так об этом ы просто лучше помалкивай.
— Ну… не знаю… — протянул Карасев со вздохом и молчал до тех пор, пока за ними не затворилась дверь Германова нумера.
— В общем, я нашел человека, который готов забрать эту штуку себе, — произнес Карась, бесцеремонно сев на кровать Германа и слегка понизив голос. — Это князь Кропоткин. Я был у него.
Герман даже присвистнул от того, какие знакомства, оказывается, водит его приятель.
Князь был легендой: богатый аристократ, некогда отпустивший всех своих крепостных и пытавшийся наладить их вольную жизнь. Оплачивал их образование, пристраивал на службу, возился буквально как с детьми.
Это, конечно, мало кому нравилось. Революционерам не нравилось, что князь хочет сделать из своих бывших рабов учителей и телеграфистов, а не борцов с самодержавием. И это несмотря на то, что князь регулярно жертвовал деньги «Последней воле».
Аристократам же, конечно, не нравилась сама идея, что крестьян можно отпустить. Конечно, это не было запрещено. Древний, еще до Сопряжения принятый Указ о вольных хлебопашцах никто не отменял. Однако после появления магии это казалось настолько странным, настолько ни на что непохожим… одним словом, в высшем свете князя сторонились, словно зачумленного.