— Да вы что, ваше высокородие, — говорил он. — Это совершенно невозможно. И подите, пожалуйста, а то вы и меня в беду введете. Внутреннее расследование…
— Перестань, Трезорцев, скулить, — оборвал его собеседник, голос которого показался Герману смутно знакомым. — Мы, слава богу, не чужие люди… «Внутреннее расследование»… ты сам-то себя слышишь? Тут судьба России решается… да чего там, не только России. Некогда рассуждать, если сейчас упустим… Короче, мне нужно все, что ты накопаешь по Вяземскому. И что уже накопал. Я почти уверен, что его не просто так убили, что это дело связано с моим…
Услыхав про Вяземского, Герман навострил уши и решил осторожно выглянуть из-за угла, взглянуть, кто же так насел на штабс-ротмистра. И тут же отпрянул назад с бешено колотящимся сердцем. Напротив смущенного гнолла спиной к Герману стоял человек, одетый на сей раз не в жандармский мундир, а в летний белый сюртук, но с узнаваемой короткой седой шевелюрой. Вот где Герман слушал уже этот голос — в доме коллежского асессора Румянова. Век бы его не слыхать…
Герман хотел уж, было, бежать со всех ног, пока человек, убивший Аглаю, не исчезнет из здания, но остановил его спокойный голос Внутреннего Дворецкого:
— Да чего ты трусишь, барин? Ты-то его видал, да он-то тебя — нет!
И в самом деле. Брагинскому ничего не угрожало, даже если бы он сейчас столкнулся с этим человеком нос к носу, тот его ни за что не узнает. Ему и в голову не придет, что здесь, в здании Московского управления работает человек, которого он упустил в Твери. Значит, нужно было остаться и послушать, сколь бы ни было это занятие малопочтенным.
— Ваше высокородие, — понизил голос Трезорцев. — Вы сами знаете, такое строжайше запрещено. Мне и говорить с вами не положено, я только в виде исключения.
— Эх, Трезорцев-Трезорцев, — проговорил седоволосый и, кажется, проглотил какое-то ругательство. — Я же тебя из грязи вытащил, без меня ты бы до сих пор в своем Архангельске бумажки переписывал. Есть в тебе что-то человеческое, отвечай⁈ Или что же, подсидел начальника, да и радуешься?
— Вы, ваше высокородие, не имеете права такого про меня говорить, — Трезорцев с трудом сдерживал ярость. — Я вас не подсиживал, и вы это отлично знаете. Место это мне все равно не достанется, и будь моя воля, служил бы я под вашем началом и дальше. Вы же сами все это устроили. Взяли со склада темпоратор, который брать права не имели. Поехали брать группу, никого не предупредив, не взяв дополнительных сотрудников, да вот хоть бы меня. И уж простите за откровенность: провалили операцию. Одни трупы, ни единой улики, хозяйка дома убита, ее муж обивает пороги, требует кары. Зачем это все было? Зачем вы вообще туда поехали? Разве это наше с вами дело — ловить революционеров, какие бы там они опасные ни были? Для этого есть Департамент охраны государственного порядка. А мы с вами…
— А мы с вами расследуем преступления, связанные с внешней магией, — проговорил в ответ барон. — Точно так. И эти люди именно внешней магией занимались. При них находилось устройство не из нашего мира. Возможно, эльфийское. Устройство чудовищно опасное, которое способно перевернуть все, все!
— Если так, то куда же оно делось? — скептически поинтересовался гнолл.
— Там был кто-то еще, Трезорцев, — произнес барон, и от сказанного, а также от того, каким тоном оно было сказано, у Германа внутри все похолодело. — Я знаю, там был кто-то еще, я кого-то упустил.
— Почему вы так думаете, ваше высокородие? — ротмистр, кажется, навострил уши.
— Труп хозяйки, — произнес барон негромко. — Я видел, она сидела в своей спальне абсолютно голая, платье лежало на полу. Почему? Что за охота солидной барыне в спальне раздеваться догола и платье на грязный пол бросать?
— Ну, мало ли… — Трезорцев смущенно засопел. — Может, мыться собиралась или еще что-нибудь эдакое… какие-нибудь шалости…
— А такие, Трезорцев, шалости, что у нее был мужчина, — ответил на это седой. — Очень просто. Спровадила госпожа Румянова любезного муженька в отъезд, да и привела домой какого-то хахаля. Заметь: прислуги в доме не было, барыня ее отпустила. Для чего? Ну, ясное дело, чтоб кухарка и горничная барину не насплетничали. Однако же вся группа при штурме погибла, хозяйка тоже, а вот кавалера ее мы не нашли ни живым, ни мертвым. И мне кажется, что я, когда за этим попом фальшивым гнался, который Борисова застрелил, то видел еще вторую фигуру рядом. Тогда-то я еще подумал, что померещилось, а теперь понимаю: нет, там правда был кто-то еще. И я, Трезорцев, его найду! Землю буду носом рыть, но найду! Потому что это сейчас самый опасный человек во всей империи, хоть он, может быть, и сам того не знает.
— Это все, извините, домыслы, — ответил на это ротмистр, но без особенной уверенности, кажется, взвешивая аргументы собеседника. Герман понял, что собеседник этот — никто иной, как барон фон Корен, возглавлявший их отделение до Трезорцева. — Какой-то неизвестный человек, который попал в дом случайно, но сумел из него уйти, в то время как никто из опытных и хитрых конспираторов — не сумел. И зачем-то прихватил этот ваш прибор, о назначении и ценности которого он, если верить вам, не имеет ни малейшего понятия. И которого непонятно где искать, потому что мы о нем ничего не знаем. Максимум — что он мужчина. Вероятно.
— Надо проверить все контакты этой Румяновой, — проговорил барон с каким-то горячечным отчаянием в голосе. — Ведь не первого же попавшегося с улицы она привела: все-таки, дама приличная. Это должен быть кто-то из ее знакомых. Сослуживец мужа? Какой-нибудь ее прежний ухажер? Надо выяснить, кто бывал у них в гостях, с кем они общались!
— Не могу, Сергей Адольфович, — ответил Трезорцев страдальческим голосом. — Связан по руками и ногам. Дело забрали в Департамент госпорядка, чтоб им… У вас же есть там связи — надавите на них. И дальше частным порядком. Я вам даже человека могу выделить, но только ежели вы с ними договоритесь.
— Ну, ладно, — проговорил барон, вздохнув. — Видно, большего толка от тебя не добьешься. Буду сам действовать.
— А Вяземский-то тут причем? — спросил его ротмистр.
— Да есть у меня наводка, что еще как причем… Нигилисты убили твоего Вяземского, вот что. Те же самые, что тогда в доме Румянова сидели.
— Те же самые никак не могли, ваше высокородие, — ответил Трезорцев. — Вяземский убит позже.
— Ну, не те же персонально, но это одна шайка-лейка. Хочешь найти убийцу — ищи нигилистов, ротмистр. Таков мой тебе совет. Глядишь, найдешь злодея, тебя ради такого дела и в должности утвердят.
— Да бросьте вы уже про должность, — Трезорцев, кажется, поморщился, но по голосу было ясно, что ему это предположение приятно. — Вы сами-то как, Сергей Адольфович?
— Да что я… — Герман не видел, но, кажется, барон махнул рукой, — как видишь, даже мундир оставить не позволили. Но это все ерунда. Если ты найдешь того, кто убил Вяземского, и от него правда потянется какая-то ниточка к прибору, то и меня на службу вернут. А уж как тебя наградят… ладно, пойдем…
— Погодите, ваше высокородие, а что за наводка-то у вас такая? Вы уж скажите, нам же легче будет.
— Прозрение у меня было, — ответил барон, и Герман вздрогнул. Прозрения — это видения будущего, посылаемые самим императором. Они являются только тем, кто занят важнейшим делом, имеющим прямое касательство к судьбе империи. Не дай бог, барон увидел или еще увидит хоть что-нибудь, что позволит ему выйти на Германа. Впрочем, пока явно не видал.
Они двинулись по коридору в сторону Германа, и тот старательно сделал вид, что просто идет им навстречу и подошел только что.
— А вот, позвольте, ваше высокородие, новый сотрудник, Брагинский, Герман Сергеевич, — представил Трезорцев. — Как раз помогает мне с делом Вяземского, очень толковый.
Полковник смерил Германа цепким взглядом. Глаза у него были голубовато-серые, словно подернутые инеем, а лицо на удивление молодое, чего не скажешь по седой шевелюре. Едва ли барону было больше сорока. Герман изо всех сил постарался сделать его вид, что его растерянность — это просто смущение новичка-подчиненного перед начальствующим лицом. Его не отпускала мысль о том, что этот человек — барон, а значит допущен к личным боевым заклинаниям, и мог бы, например, прямо здесь запытать его до полусмерти слабыми молниями, если бы только мог предположить, кто перед ним…
— Ну, если ты считаешь, что способный, тогда хорошо, — с сомнением произнес барон. — Молодой человек, вы даже не представляете, какой важности дело вам доверено. Окажитесь достойны его, и перед вами все дороги открыты. Ладно, пойдем, Трезорцев.
Пару секунд Герман стоял на месте, унимая колотящееся сердце, а затем решительно зашагал в свой кабинет. Он знал, чем займется сегодня после службы.
В кабак «Счастливая Московия», что на Трубной, Германа потащил сам Карасев, когда тот зашел к нему и сказал, что нужно поговорить об одном важном деле.
— О, Бражка! — воскликнул он, назвав Брагинского его детским прозвищем. — Раз уж ты явился, пошли-ка в кабачару, я пока не пожру, о важных делах разговаривать решительно не могу!
И, обхватив приятеля за плечи, повлек его вниз по лестнице, несмотря на вялое сопротивление. Герман-то предпочел бы побеседовать с глазу на глаз, но в итоге смирился.
Наружность Карасева более всего напоминала медведя, если на того нацепить круглые очки, не вполне свежую рубашку с чернильным пятном на манжете и круглую шляпу. Как духовному целителю, Карасеву полагался черный мундир Министерства веры и благочиния, больше всего напоминавший монашескую рясу с пуговицами, но Карасев его не любил и носил только по официальным поводам.
Когда они вошли в кабак, то сперва протиснулись через стайку ярко размалеванных хохочущих проституток, одна из которых в процессе ущипнула Германа за зад и заявила, что барин «такой из себя красивый, чистый патретик», пообещав ему по такому случаю большую скидку. Затем миновали столик, за которым компания студентов рассказывала похабные анекдоты, задорно смеясь, а также другой, за которым мрачно сосал пиво из явно уже не первой кружки опустившийся чиновник в грязном зеленом вицмундире. Наконец, нашли место у пахнущей сыростью дощатой стенки, сели. Карасев заказал долговязому снулому половому обед из трех блюд, Герман же себе спросил только бутылку портеру.