— Ну, вот что, матушка, хватит! Мне это надоело! Ты могла посадить гриб в клумбу, но превращать меня самого в старый, червивый подберезовик среди астр я не поз-во-лю!
— Опомнись, Игнатий! Что ты говоришь?!
— Да, да, не позволю! Я не старик! И не собираюсь раньше времени записываться в старики. А ты меня уже записала! Я требую, чтобы меня кормили по-человечески, иначе я буду обедать в чайной на станции. Я хочу ходить в лес за грибами, и я буду ходить в лес! И вообще… я переезжаю в город. И на телефонные звонки я буду отвечать сам. Я не тепличный шампиньон, я человек, а человек — это животное общественное!.. И вообще… чтобы сегодня же мне дали к обеду кильки… И рюмку яду… то есть водки!..
Произнеся залпом все это, Игнатий Сергеевич круто повернулся и ушел к себе. Ольга Павловна посмотрела на окаменевшую Феклушу и сказала с искренней, идущей из самой глубины сердца горечью:
— Вот что наделала ваша клумба, Феклуша!
Со скрипом
Братья-близнецы Беспалины Владимир и Петр, шоферы, мужики богатырского сложения и роста, жили в пригородном поселке, в ветхом деревянном домике, принадлежавшем их отцу Алексею Ивановичу.
Алексей Иванович много лет проработал слесарем в инструментальном цехе на одном большом заводе, «не слезая с доски Почета», как он сам с законной гордостью о себе говорил.
Человеческие руки — не то что золотые, а даже и стальные — со временем устают. Старик Беспалин стал слабеть на заводской работе и ушел на пенсию.
Казалось бы, отдыхай! Но, как выяснилось, Алексеи Иванович без дела не мог и дня прожить. Он устроил у себя в сараюшке маленькую вроде как бы мастерскую, поставил тиски, обзавелся нехитрым слесарным инструментом и с утра отправлялся в сарай — «на работу». Вставал по будильнику, как и раньше, когда работал на заводе. В сараюшке он чинил испорченные замки, делал новые ключи взамен утерянных или сломанных, изобрел какую-то необыкновенную беспалинскую соковыжималку для яблок и вишен, какие-то особого типа крышки для герметического закупоривания банок с плодами и ягодами, отобранными для домашнего консервирования, чем и заслужил уважение и любовную признательность у местных женщин, тем более что денег за свою работу не просил, дадут рублевку — брал, не дадут — не обижался.
Владимиру и Петру не нравилось, что Алексей Иванович с утра до вечера торчит у себя в сарае в замызганном комбинезоне, колдуя над жестяными обрезками. А он в ответ на их воркотню, посмеиваясь, говорил:
— По конституции каждый человек имеет право на труд!
— Вы, папаша, по конституции должны отдыхать, а не вкалывать, как чумовой! — гудели шмелиными басами близнецы, перебивая друг друга.
— Должен? — иронически щурился Алексей Иванович. — Нет, ребята, принуждать человека к отдыху никто права не имеет. Ни бог, как говорится, ни царь и ни герой. И тем более не вы, кутята желторотые. Одним словом — цыц! И брысь отсюда!
Братья затеяли строиться. Отцовский домик совсем обветшал, скособочился, почернел, — не дом, а старый, червивый подберезовик с жухлой шапкой. К тому же Владимир женился, и жить стало тесно — невмоготу.
Алексей Иванович задумку близнецов одобрил, сказал, что и он руки свои знаменитые приложит к сооружению нового, как он выразился, беспалинского ковчега. Но тут близнецы встали на дыбы:
— Нет уж, папаша, ваше дело — сидеть и ждать. Сами все сделаем, без вас, а в доме вам будет отведена лучшая комната с видом на цветущую сирень. И даже сараюшку новую вам поставим. Управимся без вас!
Алексей Иванович усмехнулся и сквозь зубы процедил:
— Ну, посмотрим!
Сначала все шло у братьев Беспалиных лучше не надо. Но когда дело дошло до крыши, все застопорилось. А ведь дом без крыши все равно что рюмка без донышка!
Кто-то надоумил их: в другом таком же поселке, через станцию от них, по той же железной дороге, есть некое строительное управление, надо найти ход к директору и из его запасов добыть за наличный расчет если не листового железа, то хотя бы шиферу.
Близнецы пошли к депутату, отзывчивому человеку, и он на их заявление на имя строительного директора написал резолюцию: так, мол, и так, прошу вас, дорогой Сергей Серафимович, помочь братьям Беспалиным, честным труженикам, в их нужде.
Дорогой Сергей Серафимович внял просьбе депутата и отпустил близнецам за наличный расчет по магазинной цене 60 листов шифера. А им нужно было таких листов 120–130, не меньше. Когда полученные 60 листов были израсходованы, близнецы снова двинули к депутату, и тот снова написал дорогому Сергею Серафимовичу резолюцию-просьбу: подкиньте честным труженикам Беспалиным еще 60 листов шифера, не могут же они, сами понимаете, жить в доме, покрытом крышей наполовину!
На этот раз близнецы вернулись от строительного директора чернее тучи. Когда Алексей Иванович зашел в дом, братья-богатыри сидели за столом и свистящим шепотком, даже не шепотком, а каким-то змеиным шипом ругмя ругали дорогого Сергея Серафимовича. Алексей Иванович, не любитель крепких слов, нахмурился, прикрикнул на братьев:
— А ну, цыц! Рассказывай ты, Владимир, в чем беда!
— Не дает, паразит, шиферу! — сказал Владимир.
— Заходим в кабинет, дверь ужасно заскрыпела, — перехватил эстафету Петр, — смотрим, — он сморщился так, будто у него все зубы сразу заболели, — взял нашу бумагу, прочитал. «Нет, говорит, больше не могу!»
— «И попрошу, говорит, больше у меня не скрыпеть!» — вставил Владимир.
— А дверь сильно скрыпит?!
— Скрыпит! Как пилой по стеклу! И все двери у них почему-то скрыпят, в конторе ихней.
Близнецы снова зашипели неприличным шепотком, Алексей Иванович махнул рукой и пошел к себе в сарай.
На следующий день он надел новый черный костюм, свежую белую сорочку, повязал галстук, на седую голову чертом посадил летнюю шляпу из прозрачной серой соломки, прихватил обшарпанный дерматиновый чемоданчик и отправился на станцию, к утреннему поезду.
Через двадцать минут он был уже на месте — в строительном управлении у дорогого Сергея Серафимовича.
Дверь в кабинет открылась с ужасным скрипом. Звук был точно такой, как рассказывал Владимир, — пилой по стеклу.
Сидевший за письменным столом в кабинете рыхлый, полный мужчина поднял голову. Его лицо страдальчески сморщилось.
— Что вам нужно?!
— Вы, извиняюсь, очень скрыпите! — вежливо сказал Алексей Иванович, вошел в кабинет и несколько раз открыл и закрыл дверь, которая теперь уже не скрипела, а визжала, как свинья, влекомая на убой.
— Не я скриплю, дверь скрипит! — почти закричал Сергей Серафимович. — Но вам-то какое дело до этого?!
— Меня прислали наладить, чтобы вы тут не скрыпели! — сказал Алексей Иванович.
— От кого вас прислали?
— От организации… по борьбе со скрыпом… Позвольте приступить?
Директор откинулся на спинку кресла, посмотрел на Алексея Ивановича шалыми глазами.
— Приступайте!
Алексей Иванович открыл свой чемоданчик, извлек из него металлическую пузатую масленку и бутылку с машинным маслом и приступил к работе.
Когда все ржавые петли и задвижки всех дверей в конторе были смазаны и проверены, он снова появился в кабинете директора. Дверь в кабинет на этот раз открылась бесшумно, как в сказке.
— Шелковой стала! — объявил Алексей Иванович. — Вот, прошу убедиться!
Он открыл и снова закрыл, опять открыл и опять закрыл. Усмиренная дверь даже не пискнула.
— Все нервы из меня выскрипела, проклятая! — залепетал счастливый директор. — Столько народу в управлении болтается без дела — ни один не догадался! Спасибо вам большое, товарищ… из борьбы со скрипом!
…Вечером, когда близнецы вернулись домой с работы и, умытые, с мокрыми еще волосами, сели ужинать, Алексей Иванович положил на стол перед Владимиром бумагу и сказал:
— Читай вслух, где резолюция!
Владимир прочитал: «Отпустить подателю за нал. расчет 70 (семьдесят) листов шиферу. С. Баранников». Посмотрел на застывшего Петра.
— Да как же вам это удалось, папаша?!
Алексей Иванович подмигнул ему и сказал:
— Кутята вы и есть кутята! Скрып скрыпом не проймешь! Недаром говорят: не подмажешь — не поедешь!
И показал близнецам свою масленку.
Ее хрупкий сон
Они стояли на асфальтовой дорожке, ведущей на пляж к морю, и разглядывали друг друга.
Она — красивая женщина! — смотрела на него, щуря прелестные темно-карие глаза, неприязненно и даже враждебно, он — безразлично и чуть надменно.
Он первым нарушил молчание. Переступил с одной тощей желтой ноги на другую, вскинул голову, увенчанную алым, высоким, как гусарский кивер, гребнем, и хрипло заорал:
— Ку-ка-ре-ку!..
Она обернулась к своему спутнику — это был мужчина пожилой, но еще крепкий, осанистый и, в отличие от петуха, очень некрасивый, — и сказала:
— Какой-то сумасшедший петух! Нормальные петухи поют по утрам, когда солнышко встает, правда? А этот вопит, когда ему заблагорассудится. Даже ночью. У меня очень хрупкий сон, он завопит среди ночи, я проснусь и… все! Не сплю до утра, лежу с открытыми глазами и жду…
— Чего?
— Когда он снова завопит! Он меня совершенно замучил, негодник!
— Будет сделано! — сказал некрасивый мужчина.
— Вы опять?! Что «будет сделано»?
— Будут приняты меры, чтобы этот негодник вас больше не тревожил… Кыш отсюда, пакость этакая!..
Женщина и мужчина пошли к морю. Перед спуском к пляжу они обернулись.
Петух стоял на дорожке и глядел им вслед.
— Какой он красавец все-таки! — сказала женщина.
— Кондиционная птица! — сказал мужчина.
…Столик на застекленной веранде прибрежного ресторана был для него оставлен и уже накрыт. Он заказал самое дорогое, что было в меню, велел подать коньяку и шампанского. Она почти ни к чему не прикоснулась, только пила ледяное вино из длинного, узкого бокала маленькими глотками.
«Какой он некрасивый все-таки! — думала женщина. — Челюсти как у оранжутана!.. Кажется, эти обезьяны называются не оранжами, а орангами?.. Впрочем, как ни называй, все равно обезьяны!.. А что, если взять и выйти за эту обезьяну замуж?.. Это даже хорошо, что он такой некрасивый. Владимир был у меня красавчиком, а что толку?! Кажется, он в меня влюбился не на шутку… „Я бы вас всю жизнь носил на руках, милая Наталья Сергеевна“. „Довольно отсталый способ передвижения для женщин в наш век технического прог