Психическое состояние Гоголя продолжало ухудшаться. Он почти полностью отказался от еды, говорил, что от пищи «кишки переворачиваются», выпивал только немного воды с красным вином. Постоянно молился. Шептал: «Боже, пусто и страшно стало в твоем мире. Все глухо. Могила повсюду». С 8 на 9 февраля испугался чего-то страшного и решил, что к нему приближается смерть. Ночью почти не спал, а задремав, увидел себя мертвым. Будто бы кому-то из окружения говорил, что слышит голоса, которые сообщили ему о близкой смерти. Просил пригласить священника и соборовать его.
Ночью с 11 на 12 февраля 1852 года Гоголь разбудил мальчика-слугу, велел принести портфель с бумагами, вытащил их из портфеля и бросил в горящий камин. Это был уже оконченный второй том «Мертвых душ» и несколько начатых и неоконченных трудов. Мальчик заплакал и стал умолять Гоголя сохранить бумаги. Но Гоголь сидел у камина до тех пор, пока бумаги полностью не сгорели. Потом пошел в свою комнату, лег на кровать и заплакал. Утром сказал Толстому: «Вот как лукавый силен. Я думал сжечь другие бумаги, а те раздать друзьям по тетрадке на память. Пусть бы делали что хотели». Толстой попытался его успокоить: «Вы и прежде сжигали, а потом выходило еще лучше».
За несколько дней до этого события Гоголь просил Толстого забрать у него бумаги. Но тот не взял, заявив, что состояние Гоголя не такое уж плохое, чтобы не оставить бумаги у себя. Погодин считал, что это было его жертвоприношение из религиозных соображений. С этого времени Гоголь почти полностью перестал принимать пищу. При попытке покормить сопротивлялся. Не отвечал на вопросы. Сидел неподвижно в кресле с закрытыми глазами. Перестал соблюдать гигиену – не мылся, не умывался, не расчесывался и вскоре полностью впал в состояние «кататонического ступора» (обездвиженность). Одновременно с ухудшением психического состояния ухудшалось и физическое. В связи с отказом от приема пищи все больше нарастали слабость и истощение.
Тарасенков, который видел Гоголя в эти дни, так описал его состояние: «Глаза тусклые, щеки впалые, голос слаб. Он выглядел как человек, для которого все задачи решены, все чувства замолкли. Мне он показался мертвецом». Толстой пригласил самых популярных в Москве врачей. У его постели в последние дни были в разное время или одновременно врачи Федор Иванович Иноземцев (1803–1869), Александр Иванович Овер (1804–1864), Степан Иванович Клименков (1805–1858), Константин Иванович Сокологорский (1812–1890), Александр Егорович Эвениус (1795–1862), Алексей Терентьевич Тарасенков (1816–1873), иногда приезжал И. В. Варвинский.
Интересными были рассуждения врачей у постели Гоголя. Иноземцев предположил, что у Гоголя «катар кишечника», и посоветовал сделать спиртовое растирание живота, дать выпить ревень и лавровишневую воду. Варвинский считал, что у Гоголя гастроэнтерит. Овер посоветовал обращаться с ним, как с человеком, который не владеет собой. Эвениус предложил кормить насильно – «посадить в ванну и приказать: “Ешь!”»
Помимо попыток накормить, были попытки расслабить мускулатуру – мяли мышцы, делали теплую ванну. Но скованность мускулатуры была центрального происхождения, в результате торможения коры головного мозга, и поэтому местные меры эффекта не могли дать. Кроме этого, стали применять излюбленный в то время способ лечения – кровопускания. Ставили пиявки на нос, горчичники к ногам, мушки на затылок. Пригласили врача, владеющего «магнетизмом» (гипнозом), но Гоголь не реагировал на его слова и пассы, оставался неподвижным, заторможенным. Тарасенков в своей статье пишет, что с Гоголем «обращались как с сумасшедшим, кричали перед ним, как перед трупом, Клименков кричал: “Что болит? Говорите же!” На голову лили едкий спирт… Трудно что-либо предпринять с человеком, который в полном сознании отвергает всякое лечение».
Накануне кончины Гоголя, его посетил Л. И. Арнольди (брат Смирновой по матери). Внешний вид писателя произвел на него удручающее впечатление: «Худой, бледный, волосы спутаны и падали в беспорядке на лоб и глаза. Он тяжело вздыхал, шептал молитвы и смотрел на икону в ногах. Хриплым голосом попросил пить. Ему дали воду с вином. Он смочил губы и упал на подушку».
Слуга, дежуривший у постели Гоголя, видя, что на его глазах погибает человек, предложил (в присутствии Арнольди, который описал этот эпизод) мальчику, сидевшему рядом, свой метод лечения: растормошить Гоголя, взять под руки и поводить по комнате, «чтобы он очнулся», «он разойдется и жить будет, а если так оставить – непременно умрет». Врачи же продолжали лечить его кровопусканиями и пиявками. Ставили мушки, обкладывали льдом голову.
Из наблюдений Тарасенкова – в последний день Гоголь по-прежнему «не отвечал на вопросы, иногда бормотал что-то невнятно, потом сказал: “Дайте лестницу”. Его подняли и посадили в кресло». Но он был настолько слаб, что, по описанию Тарасенкова, «голова падала как у новорожденного, а когда укладывали в постель, у него упали все чувства, пульс перестал биться, он захрипел, глаза раскрылись. Но это был еще не конец, а только кратковременный обморок. После этого лежал молча с закрытыми глазами».
Вечером 20 февраля Тарасенков нашел Гоголя в тяжелом состоянии: «Живот был без содержимого, через него легко прощупывался позвоночник. Лицо осунувшееся, кожа покрыта испариной. В таком состоянии я его оставил, чтобы не сталкиваться с медиками-палачами, убежденными, что спасают человека».
У постели погибающего Гоголя были Овер и Клименков. Снова сделали кровопускание, поставили 8 крупных пиявок, к ногам положили кувшин с горячей водой. Ночью приезжал Клименков и обкладывал тело горячим хлебом.
21 февраля Тарасенков приехал на квартиру Толстого рано, когда других врачей еще не было, и поспешил в комнату Гоголя. Он лежал неподвижно в той же позе, что накануне вечером. Лицо было восковой бледности, губы синюшны. Пульс и дыхание не определялись. Великий человек был мертв. Кончились его страдания и манипуляции медиков над изможденным телом. Таковы были суровые и страшные последствия его болезни.
Тарасенков пишет, что он «поцеловал лоб и руку усопшего и с сокрушением сердца отправился на службу, вздыхая и стараясь уверить себя, что не наяву видел невозвратную погибель великого художника вместе с его творениями. Необыкновенным человеком был он при жизни, необыкновенной была и его смерть».
Так трагически завершилась жизнь великого писателя и замерла навсегда его изнуренная болезнью душа. Его кончина была печальным закатом жизни великого художника слова.
Глава 16Диагноз и причина смерти
Вопрос о психическом здоровье Гоголя, несмотря на ясность, которую внесли своими воспоминаниями его современники и сам он в своих письмах к ним, до сих пор волнует читателей и является предметом споров. Ясным этот вопрос представлялся даже не всем психиатрам. Историк Кулиш писал: «Для тех, кто знал Гоголя, он остался несчастным ипохондриком». Аксаков считал, что Гоголь «сгорел от постоянных душевных мук, от тщетных усилий отыскать свою сторону жизни, от необъятной творческой деятельности. Мученик искусства и мученик христианства».
Более 100 лет назад, в 1902 году, талантливый профессор психиатр Н. Н. Баженов, возглавлявший много лет (1904–1916) Преображенскую психиатрическую больницу и кафедру психиатрии Высших женских курсов, писал о болезни Гоголя: «До сих пор загадочна его последняя болезнь. Неизвестно, страдал ли он душевным заболеванием и от чего умер»[37]. В то же время Баженов поставил ему совершенно определенный диагноз. Он писал: «Гоголь был субъектом невропатической конституции. Он страдал той формой душевной болезни, которая в нашей науке носит название периодического психоза в форме так называемой “периодической меланхолии”. Он скончался в течение приступа меланхолии от истощения и малокровия мозга, обусловленных не самой формой болезни, а неправильным лечением – кровопусканиями. А нужно было делать обратное, т. е. употребление насильственного кормления и вливание соляного раствора»[38].
Но при этом автор не заострял внимания на других не менее важных симптомах. Возможно, он не хотел публично признать, что Гоголь страдал тяжелой формой психического заболевания, чтобы не омрачать светлого и дорогого россиянам имени писателя. Расстройство психики в те годы чаще фигурировало в народе под названием «сумасшествие». Это название, против которого возражал Баженов, употребляли и биографы Гоголя. «Сумасшествие» в первой половине XIX века считалось почти позорным клеймом. Такие больные в народе вызывали больше любопытства, чем сочувствия. Современник Гоголя великий Пушкин всегда боялся сумасшествия. Он писал: «Не дай мне Бог сойти с ума. Нет, легче посох и сума…» Профессор Баженов совершенно справедливо считал, что «Гоголь осознавал свою болезнь почти до конца своих дней». Он «точно оценивал свой душевный недуг, так определенно и категорически различал свои психические страдания от телесных недомоганий, что становится удивительным, что на этот счет еще оставались сомнения и недоумения у друзей. Это можно объяснить несовершенством учения о душевных болезнях в эпоху Гоголя, невежеством в психиатрии современных ему врачей», – писал Баженов. Он с осторожностью относился к высказываниям Шенрока и Аксакова о болезни Гоголя, когда писал: «Ни Аксаков, ни Шенрок некомпетентны судить о степени душевного недуга», так как они «не были компетентны в медицине». Но их высказывания были важны в том плане, что помогали узнать о существовавшем тогда мнении по этому вопросу. В 1903 году профессор-психиатр В. Ф. Чиж в патографии Гоголя опроверг обоснованность диагноза, поставленного Баженовым. «Слишком много болезненных признаков, которые не укладываются в рамки периодической меланхолии, – писал он. – В его болезни можно найти и признаки периодического психоза и паранойи… Признаки его болезни не совпадают ни с одним диагнозом, известным в медицине… Точный диагноз болезни Гогол