Сделает паузу, наберет в легкие воздуху — и снова с той же удалью, с тем же жаром, с той же артистической самоотдачей:
— Вот лимоны, один сплошной витамин за тридцать пять копеек, — не жалейте денег, здоровье дороже!
У ее рундука непрерывно толкутся прохожие, золотая лимонная горка в корзине быстро тает.
Он сидит за своим столом, уставленным книгами, молча, отрешенный от шумной уличной жизни, чем-то чуждый и даже враждебный ей: уткнул бледный, заострившийся нос в томик Фенимора Купера и читает.
Она вдруг обращается к нему, говорит жалобно:
— Аркадий Семенович, миленький, присмотрите за моим товаром, наоралась до того, что кушать хочется — сил нет терпеть. Побегу к Дашке за угол за пирожками. Вам взять?
Он изысканно вежлив:
— Благодарю вас, Стеша, не беспокойтесь. Когда вернетесь, я схожу в диетическую столовую, а вы присмотрите тогда за моими фолиантами. Услуга за услугу. Идет?
— Идет, Аркадий Семенович. Я — мигом.
Улыбнулась ему без кокетства и побежала на красный свет напрямик через улицу, ловко увертываясь or несущихся машин.
Вскоре вернулась. Сытая, ублаготворенная, с еще жующим ртом.
— Ну, пирожки у Дашки! Объедение! Я пять штук без оглядки уничтожила. Ступайте в диетку, Аркадий Семенович, со спокойным сердцем, я присмотрю за вашей библиотекой, все будет в полном аккурате.
Он уходит. Она смотрит на его сутулую, узкую спину, и в ее глазах появляется бабья терпкая жалость. Перевела взгляд на сиротский его стол с книгами и вдруг, когда его уже не стало видно, так же звонко и радостно завопила на всю улицу:
— Книги, книги! Покупайте интересные книги, кто не читает, тот не растет культурно!
Сделала паузу, набрала воздуху в легкие — и снова:
— Покупайте книги, не жалейте денег на культурные витамины!
Насупленный дядька в шапке с ушами, подвязанными под подбородком, взял со стола потрепанную книжку, взглянул мельком на заглавие, спросил строго:
— «Князь Серебряный» Толстого. Это кто же такой будет, князь Серебряный?
Она ответила не моргнув глазом:
— Брат Анны Карениной.
Кто-то из прохожих остановился у стола, сказал с серьезной миной:
— Странно! У Толстого почему-то написано, что брата Анны Карениной звали Стивой Облонским.
Она не растерялась:
— То — родного, а этот двоюродный!
Дядька в ушанке сказал:
— Я тогда, пожалуй, возьму… двоюродного!
Другой прохожий спросил:
— Скажите, а Гончарова «Обрыв» — это о чем?
— «Обрыв»? О том, как оборвалась одна любовь. Берите, не пожалеете.
И тут же к старухе, перебирающей книжки на столе:
— Если любите поплакать над книжкой, берите вот эту, бабушка, — «Хижина дяди Тома». Про негров. Я когда читала, обревелась вся.
Еще и еще спрашивают про книги, про писателей, она несет в ответ немыслимый вздор, но никто не обижается и не сердится на нее за это. Книги начинают раскупать.
Когда он наконец вернулся к своему столу, она показала ему на груду серебряных монет и бумажных рублей и сказала, гордясь своей удачей:
— Вам бы, Аркадий Семенович, еще немного задержаться над своей размазней, я бы вам все ваши фолианты вместе со столом продала!
ЗАВЕЩАНИЕ
Мне рассказали в одном доме эту житейскую историю, она показалась мне достойной печатной гласности.
Историйка эта похожа на современную притчу.
В ней нет ничего придуманного. Все взято из чаши жизни.
Итак, жили-были Володя П. и Лиза М. — молодые люди, муж и жена.
Володя П. работал электриком при домоуправлении, а Лиза М. — продавцом в галантерейном магазине.
Жили они хорошо, безбедно, в однокомнатной квартире кооперативного дома, того самого, который Володя обслуживал как электрик.
Детей у них не было.
— Еще успеем стать предками, надо в свое удовольствие пожить! — так отвечала Лиза, когда с ней заводили разговоры на эту тему.
И Володя придерживался той же точки зрения, но высказывался более определенно:
— Сначала надо крепкую материальную базу под наш с Лизой брачный союз подвести, а потом уже практически браться за деторождение. Всему свое время.
Володины мать и отец жили в деревне, у Лизы родителей не было — они погибли в Ашхабаде, когда там случилось землетрясение. Лизу воспитали ее бабушка и дедушка. Когда Лиза вышла замуж за Володю, они были уже совсем старенькие, больные, и им пришлось поселиться в доме-интернате для престарелых. Там им дали хорошую комнату, а свою они сдали жилищному отделу.
Когда живешь только «в свое удовольствие», как Лиза, времени на все то, что в понятие «удовольствие» не входит, катастрофически не хватает. Вот у Лизы и не хватало времени поехать к деду и бабке в их интернат, расположенный за городом, привезти им гостинцев, посидеть со стариками часок-другой.
Только соберется — как нарочно, явится Володя и все поломает!
— Никаких дедушек и бабушек. Взяты билеты в кино. Итальянская комедия с Сонечкой Лорен! Шутишь!
— Володя, я так давно собираюсь к ним поехать. Давай завтра пойдем в кино. А билеты можно продать!
— Да ты что, смеешься!! Я за этими билетами в очереди, как огурец, киснул, чуть не подрался с одним лбом, он хотел без очереди, словчить, а ты — «можно продать». Поезжай завтра к старикам!
— Завтра я не могу!
— Открытку пошли. Можешь от меня передать им пламенный привет и воздушный поцелуй.
Кто устоит перед несравненной Софи Лорен?! Володя и Лиза шли вечером в кино, открытка не писалась ни завтра, ни послезавтра, — дни катились за днями, месяцы за месяцами, год за годом.
Из интерната тоже стали редко поступать вести. Как там живут старики, что поделывают, как себя чувствуют? Лиза и Володя ничего не знали и не слышали вплоть до того дня, когда на имя Лизы М. пришло письмо от директора интерната. В письме коротко и с официальной сухостью сообщалось, что имярек, 83 лет, и его супруга имярек, 78 лет, скончались — он тогда-то, а она три месяца спустя, похоронены там-то и что Лизе М. надлежит прибыть в интернат по вопросу о наследстве.
Лиза, конечно, всплакнула, погоревала, показнилась, — она чувствовала и понимала свою вину перед стариками. Что касается Володи, то он живо воспринял лишь последнюю строку из письма директора интерната — «надлежит прибыть в интернат по вопросу о наследстве».
Володя погладил плачущую жену по голове и сказал бодро:
— Брось, Лизка, ну чего ты так разнюнилась! Логический же конец, все люди так — живут-живут и помирают. Тем более у них возраст был сверхпочтенный. Ты лучше скажи, что там за наследство у нас объявилось?
— Откуда я знаю! — продолжала всхлипывать Лиза. — Дедушка всю жизнь хорошо получал на работе. И премии ему давали хорошие. Наверное, были у него какие-то сбережения…
— Да, да, у таких стариков всегда кое-что имеется в загашнике! — с той же бодростью подхватил Володя. — Лизок, надо завтра же махнуть в интернат!
— Завтра свадьба у Галки! Забыл?!
— Никаких свадеб! Надо последний долг отдать нашим старичкам, а ты — «свадьба у Галки». Обойдется твоя Галка, есть у нее кому и без нас «горько» за столом кричать!..
Директор интерната принял Лизу и Володю у себя в кабинете. Держал себя с ними сухо, строго. И, слушая Лизу, молча поглаживал себя по седому ежику волос. Потом поднялся, достал из сейфа, стоявшего в углу, сберегательную книжку и сказал каменным голосом:
— Ваш дед, гражданка, в завещании, упомянув ваше имя, написал, что свой вклад в размере одна тысяча двести рублей он завещает своему правнуку или правнучке, представителю «третьего поколения» — так написано в завещании — по достижении им или ею совершеннолетия. Мотивы подобного завещания не указаны, но это значения не имеет — завещание нотариально оформлено, как полагается. Сберкнижка будет храниться у нас. Вопросы есть?
— Вопросов нет! — сказала Лиза и, даже не взглянув на своего супруга, поспешно покинула кабинет директора интерната.
КРОШКА ФИКУС
Стали садиться за стол, как вдруг раздался звонок.
— Это Фигурины явились, — радостно сказала хозяйка дома Маргарита Павловна, — наконец-то все в сборе… Петруша, — попросила она мужа, — пойди, пожалуйста, открой дверь, раздень Фигуриных и скорее тащи их сюда.
Хозяин дома и виновник торжества, Петр Иванович Ползухин, кандидат философских наук, добродушный толстяк, послушно оторвал от стула свои сто с лишним килограммов и пошел встречать Фигуриных.
— Мы познакомились с ними на курорте! — продолжая радоваться приходу Фигуриных, говорила Маргарита Павловна. — Очень славные люди! Он работает… в общем где-то по театральной линии, во всяком случае, в любой театр на любую премьеру может достать билеты. И Агнесса Леопольдовна тоже прелестный человечек. И очень хорошенькая, вот увидите. Потерпите, друзья, еще одну минуточку, посадим Фигуриных за стол и… начнем, пожалуй!
В прихожей уже раздавались голоса пришельцев. Любезный мужской баритон и капризное женское сопрано о чем-то просили хозяина дома. В ответ он по-шмелиному гудел смущенно-ласковым своим баском. Слов разобрать было нельзя. Потом в прихожей кто-то принялся тяжело, как лошадь, топтаться, не то глубоко вздыхая, не то громко сопя. Потом капризное сопрано кому-то строго приказало: «Фикус, сидеть».
Открылась дверь, и Петр Иванович, виновато улыбаясь и глядя в упор на насторожившуюся Маргариту Павловну, торжественно, как герольд, провозгласил:
— Прибыли товарищ Фигурин с супругой. И их маленький сюрприз. Прошу любить и жаловать.
В комнату, служившую Ползухиным одновременно кабинетом и столовой, вошли: сухощавый, корректно седеющий брюнет, маленькая хорошенькая женщина неопределенного возраста из породы храбрых, не поддающихся времени блондинок и «маленький сюрприз», оказавшийся огромным мышастым догом с пегими глазами и могучим длинным хвостом, который раскачивался из стороны в сторону непрерывно, как маятник. Кто-то из гостей ахнул, кто-то рассмеялся. У Маргариты Павловны, поднявшейся навстречу гостям, подкосил