В своем цехе питания Коля никому не говорил, что его стихи напечатаны в газете, — стеснялся. Но ведь шила в мешке не утаишь!
После работы к Коле подошел шумный Жора Шальников — его делом в цехе питания было вспарывать механической пилой рыбьи животы — и сказал:
— Это ты стишок настряпал про наших петухов в газете?
— Я! — побагровев, признался Коля.
— Юмор и сатира! Здорово! Молодец, Колька! Слушай, есть предложение. У меня тут… завелась одна Зина из магазина, я с ней должен сегодня встретиться, а она сказала, что придет с подругой. А на кой леший мне ее подруга? Третий лишний — сам понимаешь. Будь другом, пойдем вместе. Познакомишься с Зинкиной подружкой, а там уж сам решай, что дальше делать. Понравится — очень хорошо, не понравится — вежливо проводи домой и скажи: «Спасибо за внимание»… Очень тебя прошу, как поэта и товарища по работе, — выручай!
Коля согласился выручить, и они встретились с девушками в условленном месте — у подземного перехода под часами. Зина оказалась смуглой статной брюнеткой, разбитной хохотушкой, под стать Жоре, а ее подруга — ее звали Тося — хрупкой блондинкой; синеглазая, губки полные, налитые, носик прямой, гордый. «Красавица!» — с восхищением подумал Коля, и у него даже горло перехватило от чувства такого смущения, какого он еще не испытывал никогда.
После того как состоялось знакомство, разбитная Зина скомандовала:
— Коля и Тося, идите вперед! Коля, возьми ее под ручку, как полагается. А мы с Жориком пойдем сзади. Нам нужно кое о чем поговорить тет-на-тет!
Взять Тосю под руку Коля не решился, шагал рядом с красавицей и молчал. И она молчала. Потом спросила:
— Ты там же работаешь, где и Зинин Жора?
Коле почему-то не захотелось сказать красавице, что он смалит петухов, и он сдавленным голосом сказал:
— Я вообще… главным образом… это… стихи печатаю!
— Вот как?! Это интересно! Прочти… Прочтите что-нибудь из себя.
Коля просипел:
— У меня сегодня с горлом… плохо. Простудился. Я вам лучше потом дам почитать. А ты… то есть вы… где работаете?
— Я каландристка, — сказала красавица.
Коля оторопел. Что такое каландристка?! Спросить неудобно! Наверное, из какого-нибудь таинственного конструкторского бюро, работает со счетно-вычислительной машиной — зеленоглазой электронной умницей. Какой букашкой показался сам себе Коля со своей одой в честь петушка — друга человека!
Тося шла рядом, гордая, загадочная, и молчала.
Так, молча, прошли еще с полквартала. Вдруг красавица обернулась, посмотрела и сказала с досадой:
— Вот Зинка дрянь какая: убежала со своим Жориком, а меня бросила на вас. Я так и знала, что этим кончится. Знаете что, Коля, я, пожалуй, домой пойду.
— Я вас провожу.
— Не надо, тут близко. Вы мне стихи свои хотели дать почитать — дайте.
Коля достал из кармана пальто газету со своей одой.
— Это все ваше собрание сочинений? — насмешливо спросила красавица.
— Всё! То есть не все, а последнее.
Тося взяла газету. Коля, как во сне, пожал ее маленькую ручку в красной варежке и от растерянности не спросил ни ее адреса, ни телефона. Только когда маленькая Тосина фигурка растворилась в толпе прохожих, он спохватился и кинулся догонять ее, но Тоси уже не было. Наверное, нырнула в подземный переход — и поминай как звали!
На следующий день Жора Шальников спросил у Коли:
— Ну, как тебе Зинина подружка, понравилась?
Коля вспыхнул и на вопрос ответил вопросом:
— Ты не знаешь, что такое каландристка?
— Каландристка? Артистка цирка, что ли? Не знаю в общем.
— Узнай у своей Зины, ладно? И адрес Тосин узнай. Или номер телефона, ладно?
— Ладно! — пообещал Жора и, конечно, свое обещание не выполнил — забыл.
А через неделю, когда Коля ему об этом напомнил, сказал беспечно:
— Я с ней больше не встречаюсь, с Зиной. Разбежались в разные стороны. Не сошлись, как говорится, характером. У меня теперь новая завелась… Нина. И тоже из магазина.
Теперь Коля, смаля своих петухов, видел в гудящем пламени горелки не деревенскую речку с белыми гусями на зеленом прибрежном лужке и не звездолет в космосе, а милое, гордое и, увы, недоступное Тосино лицо. Боже мой, как неудачно, как глупо все у него сложилось в жизни!
Коля грустил, худел и даже слегка побледнел.
Пролетела еще неделя. Однажды в обеденный перерыв в рабочей столовке, расположенной тут же, в подвальном этаже громкого ресторана, Жора Шальников, хлебая наваристый борщ, сказал сидевшему с ним рядом Коле:
— Да, совсем забыл тебе сообщить приятное известие. Я помирился с Зиной и спросил у нее про твою Тосю. Оказывается, она про тебя тоже спрашивала. У тебя когда выходной?
— Завтра.
— Поезжай к концу рабочего дня по этому адресу, — Жора сунул Коле записочку. — Это адрес ее работы. Там и встретитесь.
— А где она работает-то?
— Зина сказала: «Твой поэт все узнает на месте». — Жора таинственно усмехнулся и занялся антрекотом с жареной картошкой.
…Первое, что бросилось Коле в глаза, когда он на следующий день приехал по адресу, полученному от Жоры Шальникова, была большая вывеска на новом красивом здании: «Фабрика-прачечная». Других вывесок рядом не было, если не считать маленького магазина по продаже похоронных принадлежностей.
Встревоженный Коля стоял, ждал, переминаясь с ноги на ногу. Вот из дверей фабрики-прачечной повалила смена — женщины, девушки. Главным образом девушки, молодые, хорошенькие, хорошо одетые. А вот и она, его Тося! Ее голубое пальтишко с меховым воротником, красные варежки. Коля бросился к ней:
— Здравствуйте, Тося!
— Здравствуйте, товарищ поэт! — Тосины глаза улыбались, видно было, что она изо всех сил сдерживается, чтобы не выдать свою радость от этой встречи.
— Вы здесь работаете?! — Коля показал глазами на вывеску красивого здания.
— Я же вам сказала, что я каландристка!
— А что это такое?
— Это прачка… в эпоху технического прогресса! — сказала Тося и улыбнулась не только глазами, но, как показалось Коле, всем своим существом. — Есть такая машина, она все сама делает, сушит, гладит, сворачивает, а я только подбираю готовые полотенца. Понятно, товарищ поэт?
— Понятно, товарищ каландристка! — сказал Коля. — Только я ведь поэт на этих… на общественных началах. А вообще я в ресторане работаю… Петухов смалю… на уровне современных требований технического прогресса.
Тося засмеялась. Коля взял ее под руку, и они пошли по переулку. Они шли, говорили, смеялись, а с доброго неба на них сыпалось и сыпалось конфетти простодушного московского снежка.
КРУШЕНИЕ КАНОНОВ
С чем только наши сатирики и юмористы не сравнивали квартирный ремонт!
С землетрясением, с цунами, с бомбежкой, с пожаром на той его стадии, когда огонь уже потушен и пожарники уехали, а погорельцы, размазывая сиротские слезы по закопченным щекам, стоят на пороге своего чудом спасенного жилища и подсчитывают в уме, во что обойдется им разрушительный разгул огненной стихии и молодецкая энергия спасителей.
А маляр — этот главный герой квартирного ремонта!
Его зловещий образ тоже прочно заштампован — нужно лишь поднять руку, чтобы снять с литературной полочки заготовленные давным-давно отдельные живописные его детали: красный нос, вислые усы, кисть на плече и хриплый, пропитой бас. Что касается словесного орнамента, то и здесь набор комических реплик тоже давно известен и не раз испытан в литературной практике: «Наше дело — шпаклевать, а ваше — наплевать!», «Хозяин, тут без пол-литра купорос не возьмет!», «Хозяйка, чтой-то у меня кисть рассохлась, надо бы ее — хе-хе! — смочить!». И так далее.
Недавно мне пришлось делать косметический ремонт в своей квартире. Не скрою, что, затевая его, я был подавлен, и в этом были повинны мои коллеги — сатирики и юмористы: перечитывая их произведения, я смеялся до слез… от самых мрачных предчувствий, которые скопом лезли в мою бедную голову!
Чему быть, однако, того не миновать, я сделал заказ на ремонт в соответствующей конторе, подписал смету, уплатил деньги и стал ждать появления канонического красноносого, как Дед Мороз, обладателя хриплого баса.
В точно назначенный день и час раздался звонок, я отворил дверь и… замер: на пороге стояла девушка лет девятнадцати, не больше, хорошенькая, румяная, голубоглазая, в вязаной шапочке кораллового цвета, в таких же рукавичках и в высоких ладных сапожках.
— Откуда ты, прелестное дитя? — спросил я ее речитативом.
— Из бюро ремонта, — сказало прелестное дитя, сняло варежку и протянуло мне маленькую крепкую ручку, представилось: — Таня!
Если бы я не годился ей в деды, я бы ответил: «Леня!», но увы, пришлось сказать, что меня зовут Леонидом Сергеевичем.
Таня сняла пальтишко, шапочку, исправила перед зеркалом в прихожей белокурые кудряшки и деловито попросила:
— Покажите мне фронт работ!
Я показал ей «фронт работ». Потом мы сели друг против друга в моем кабинете, и Таня с той же деловитостью сказала:
— Сейчас приедет Паша, моя напарница, привезет инструментарий, и начнем потихоньку… Что это вы, Леонид Сергеевич, вроде как побледнели?
— Нет, ничего, это свет так падает. Паша такая же, как вы, по возрасту, Таня?
— Постарше. Она уже замужем.
— А вы?
— Мне еще рано хомут надевать, поучиться нужно. Я занимаюсь в вечерней школе в одиннадцатом классе. И на институт нацелилась.
— Вы из каких мест?
— Помните, кино такое было — «Бабы рязанские».
— Есенинская землячка?
— Константиново от нас недалеко.
Тут раздался звонок: это прибыла Паша с инструментарием. Она оказалась высокой черноглазой брюнеткой южнорусского типа.
Мои маляры прошли в спальню, уже освобожденную от мебели, переоделись в спецовки, повязали головы марлевыми косынками, показались мне во всем своем производственном великолепии… И ремонт начался!
Я сидел в кабинете, заставленном сдвинутой со своих мест мебелью, и читал присланную мне на отзыв рукопись начинающего юмориста.