сти, внесшей в сновидение напряжение противоположностей, позволила Джулии отойти от прежней жизненной парадигмы и открыть для себя новые, более широкие возможности. Вследствие развития образного представления о своем Я стали значительно богаче возможности ее выбора. Она по-прежнему испытывала печаль и страх и переживала потерю, но теперь она знала, что ее потеря – это не конец: за ней находится белокаменный город.
Незнакомый Джулии поэт Райнер Мария Рильке написал стихотворение о потере, о «белокаменном городе», который появился в его воображении, и об ощущении, которое вызвал этот образ:
Ни звука в ответ,
простор беспросветный.
Звезды моей нет,
все поиски тщетны.
Тысячи лет мертва
звезда моя. Слышу слова
в проплывшем челне,
жуткие были;
дома часы на стене
пробили.
Туда я вернусь?
Из сердца вон я рванусь,
чтобы молиться,
пока небо длится.
Но одна из всех звезд
сохраниться должна.
Думаю, знаю,
где эта одна
звезда; и во мраке бел
этот город, который цел
в небе на самом конце луча…[116]
Посреди притоков и оттоков жизненной энергии всегда исчезающее видение белокаменного города посещает лишь тех, кто «преодолел» вязкую топь потерь.
К тем, кто ее «преодолел», приходит такое невыразимое ощущение сладости, которое человек, корчась в адских муках, не может себе даже представить. Я сразу вспомнил Эдипа в Колоне, Йетса в конце жизни и собственный сон, который предшествовал исцелению[117]. Говорят, что на девяностом году жизни Софокл вернулся к теме Эдипа, трагической истории о жизни человека, который, не ведая, что творит, навлек проклятье на себя и на своих потомков. Когда наступила катастрофа, приговоренный к изгнанию Эдип долгие годы провел в одиночестве и раскаянии. Эти страдания сделали его кротким и смиренным по отношению к богам, и, придя умирать в Колон, он получает от богов прощение и благословение. И тогда слепой, но искупивший свою вину Эдип, который «пережил» и «преодолел», может сказать: «Страданье и скитанье без предела довольным жизнью сделали меня»[118]. А старый и больной Йетс, вспоминая изломы своей жизни, в 1929 г. приходит к такому выводу:
Нам нужно петь и смеяться,
На нас нисходит отовсюду благодать,
И все благословенно, что мы видим[119].
Ни один молодой человек не может написать такие строки. Для этого нужно ждать десятилетия и, поставив свою жизнь на карту, встретиться с испытаниями и их преодолеть. Приведенные выше строки завершают длинный текст, в котором Йетс признает все поражения, разочарования и потери, испытанные им в жизни. Здесь нет ни капли поверхностного оптимизма, а лишь углубленная мудрость человека, который большую часть своей жизни находился в гиблом омуте и из смердящих испарений создал свою жизнь и сотворил свою поэзию.
В самый критический момент моей учебной аналитической практики, когда по многим причинам, прежде всего по финансовым, я уже подумывал о том, чтобы прекратить обучение, мне приснился сон, который меня очень глубоко задел. Главный мотив сновидения был такой: я шел вместе со своим сыном Тимом через прекрасный высокий сосновый лес, в котором тогда лежал снег. Тим мне сказал: «Когда ты достаточно пострадаешь и станешь высоким, как эти сосны, то снег станет для тебя благодатью, как манна небесная».
Если снежный покров делает деревья еще красивее, то, конечно, у нас возникает явное ощущение нисходящей благодати. Мой чувственный отклик был следующим: если я смогу выдержать все тяготы жизни, «преодолеть» их, то на меня может снизойти благодать. Мой сын сам по себе был для меня величайшим даром, а также внутренним символом всех моих лучших потенциальных возможностей. Да и само сновидение представляло собой дар, так как сыграло далеко не последнюю роль в моем «преодолении» в самое сложное для меня время.
Нет ничего случайного в том, что, глядя на болото, я обратился к сновидениям и мудрости великих писателей. Те из нас, кто «прислушиваются» к своим снам, знают о том, что в психике происходит активная деятельность, которая резонирует с содержанием сна. С одной стороны, нас влечет в трясину сомнений, отчаяния и в десятки других душевных омутов, с другой стороны, на нас нисходит благодать исцеляющих образов, которые стремятся скомпенсировать, скорректировать и развить сознательную личность. Испытав страдания, мы можем познать более глубокий смысл. Но поскольку невроз, как сказал Юнг, – это страдание, в котором еще не найден смысл, мы не можем ни избавиться от страдания, ни двигаться дальше. Как Рильке и как Джулия, которые увидели вечный белокаменный город, мы можем найти внутреннюю опору для психики в «преодолении» непроходимой трясины.
В качестве примера можно привести другой замечательный сон. В сравнении со многими иными сновидениями он кажется более дидактичным, но сновидица настаивала на том, что она его нисколько не приукрасила. В качестве вступления к нему она написала следующую фразу: «Ощущение – это пьеса, которая разыгрывается одновременно на многих подмостках». Вы можете бродить с места на место и ощущать ее по-разному, но всякий раз получаете только какой-то срез целостного ощущения. Чтобы получить полное ощущение, вам следует сложить вместе все эти срезы.
Сон занимал несколько страниц. Ниже приведены его самые существенные фрагменты:
Я прихожу за минуту до начала спектакля и плюхаюсь в свободное кресло поближе к сцене. Спектакль больше напоминает художественное чтение, чем театральное действие. Можно только слышать, но не видеть, что происходит, хотя есть возможность наблюдать за действием в небольшое отверстие в стене. Я пододвигаюсь ближе, чтобы лучше видеть. Мне дают много разных программ и критических заметок о пьесе, и я внимательно их просматриваю, раздражаясь, что получила их во время спектакля, а не после него. Мне попадается несколько сценариев, которые помогают понять, какое действие разыгрывается. Возможно, они позволят мне узнать весь смысл спектакля.
На сцене двое мужчин шепотом ведут диалог. У меня появляется чувство, что я наблюдаю что-то глубоко секретное. Я раздражена, потому что не могу слышать всю пьесу целиком. Пытаюсь взять свои вещи и пододвинуться еще ближе к сцене. Меня раздражает, что мне трудно понять пьесу. Тогда я начинаю вспоминать о том, как мало я о ней слышала и что воспринимала ее совершенно по-разному. Если это так, можно собрать разные впечатления и сложить их, чтобы составить полную картину.
Затем нас просят жестами показать игру на скрипке; эта просьба мне кажется глупой и бессмысленной. Что же меня смущает? Внезапно у меня возникает озарение: освободить себе пространство, чтобы сделать что-то еще, совершенно новое, – поэтому наши руки изображают игру на скрипке. Так, теперь я все поняла, я брожу и смотрю спектакль с разных сторон, слушаю его отовсюду и наблюдаю, как смогли совместить все происходящее.
[Сон переходит к другой сцене, где ориентиром для верблюда являются «верблюжьи яйца».]
Верблюжьи яйца упали и раскололись! И в этот самый момент вошел взрослый мужчина, причем он появился с той стороны, куда направлялись мы. Вот это трагедия. Затем я поняла: нет, это не трагедия! (Здесь лишь видимость трагедии.) Яйца привели нас прямо к этой сцене. Теперь в них больше нет необходимости. Мы готовы к новым ориентирам, к новым инсайтам. [Выделено сновидицей.]
Эвелин, женщине, которой приснился этот сон, было пятьдесят восемь лет. Она всегда сознательно стремилась найти собственный путь. Как и все мы, она предпочла бы иметь полную определенность, но не могла ее найти. Она испытала разочарование, пережила весьма болезненный для нее развод; ей нужно было растить детей и ходить на работу, но больше всего ей хотелось жить в ладу с самой собой. Как и все мы, она предпочла бы иметь полную и ясную картину происходящего, причем раз и навсегда.
Как и всем нам, ей приходилось, страдая, собирать по частям то, к чему она стремилась. Как и в сновидении Джулии о белокаменном городе, во сне Эвелин мы присутствуем при раскрытии драмы, но улавливаем в ней лишь какие-то отрывки и фрагменты. При этом у нас нет абсолютной ясности, нам все время что-то мешает видеть, мы не можем ничего до конца понять.
Но Эго сна начинает осознавать, что именно в этом заключается суть спектакля – в его разностороннем восприятии, в постоянном появлении инсайтов, в освобождении места для чего-то нового – и его творческом переложении на мелодию для скрипки. Абсурдность происходящего выходила за рамки осознания Эвелин, хотя женщина ощущала, что таким способом проявлялась ее активность, которая, поначалу показавшись бессмысленной, через какое-то время должна была привести к новым прорывам. Аналогией является состояние медитации. Ничего не происходит, человек томится, испытывая ощущение застоя, затем начинается движение и прорыв.
Эвелин ассоциировала верблюда с «кораблем пустыни», со способностью выживать в длительных переходах, часто совершаемых в пустынных и засушливых районах. В образе яиц воплощен ее нераскрывшийся потенциал. Но большая часть яиц во сне была разбита, что символизировало результат ее прежних безуспешных действий. Эти разбитые яйца символизировали брак, материнскую роль Эвелин, ее прежнюю карьеру, ее зависимость от родителей, сформировавшуюся по принципу: «хочу – обниму, хочу – оттолкну», а также самую разную общественную деятельность. Она сказала, что яйца символизировали для нее «все, что довело ее до этого состояния: все поступки и всю деятельность, которые закончились и больше никогда не будут продолжаться».
Это очень мудрый сон с очень мудрыми выводами. Мы никогда не сможем достичь полной определенности, никогда не увидим полной картины, нам никогда не придется резвиться на заливных лугах. Мы можем лишь смотреть на мир сквозь мутное стекло и видеть лишь его фрагменты. Об этом очень хорошо написал Йетс: