ноги, ругнулся и покраснел.
— Это пустяки…
И снова попытался сесть. Велосипед опять накренился, и Бенюс свалился опять. Он еще больше покраснел.
— Дурак! — сердито бросил он мне, хоть я и не думал смеяться. — У него же всего одна педаль. — Он отер пот и тихо добавил: — Подержи-ка лучше сзади…
— Бе-е-нюс! — донесся до нас голос.
Бенюс оглянулся на свой дом. Там, на пороге, стоял его отец.
— Ищут!
Бенюс любил отца и повиновался ему беспрекословно. Но сейчас, вместо того чтобы бросить все и помчаться к дому, он только подстегивал меня:
— Давай подержи!
Тракимас-отец заметил нас и пошел навстречу прямо через поле, с младшим сынишкой Альбину́касом на руках.
— Немцы забыли, — похвастал я.
— Ничего штучка, — одобрительно произнес он, наклонился и стал разглядывать велосипед. — Только починить надо. Я исправлю. Вот раздобуду железяку и вверну вот сюда… А мне дашь покататься?
Его выгоревшие на солнце брови и хитрые глаза весело улыбались.
— Конечно, даст! — ответил за меня Бенюс.
— Хоть сейчас, — предложил я.
— Сейчас — нет. Сейчас мне некогда. Бенюс, — обратился он к сыну, — возьми-ка малыша, а я сбегаю за бабкой к Андрия́ускасам. И пока не ходите в избу, поиграйте на улице, ладно?
И Тракимас побежал — босой, в одной рубашке, а мы смотрели ему вслед и молчали. Только Альбинукас тихонько хныкал. Ему хотелось дотянуться до звонка у велосипеда.
— Бабка? Зачем вам бабка? — спросил я.
— Мама слегла.
— А бабка на что?
— Много ты понимаешь! — сказал Бенюс и значительно произнес: — Над нашим домом аист кружит… Поехали!
Он поставил велосипед, нажал на педаль и налег на руль. Я бежал следом, подталкивая велосипед. За нами плелся малыш Альбинукас.
— А знаешь, хорошо, что у нас велосипед, — сказал я. — Если бы не война, мы бы его не нашли…
— Велосипед — ничего штучка, — сказал Бенюс словами отца и с силой надавил на педали.
Над нами, высоко в небе, проносились самолеты, и тяжелый их рокот сотрясал опаленную июньским солнцем землю.
Я не видел. Ничего я не видел, как все это было. Я только слышал, как люди говорили. Сквозь жалобный плач, сквозь слезы шелестел шепот женщин, глухо бормотали голоса мужиков. Я все теперь знал, и мне не надо было даже прищуриться, чтобы увидеть…
Это неправда, будто бы я не видел. Видел я!
…Человек шел посередине дороги, босой, в одной рубахе. Его большие, растрескавшиеся ступни поднимали облачка пыли. Серая пыль, точно иней, покрывала траву, клевер, листья придорожных вишневых деревьев.
Что-то блеснуло в пыли. Человек остановился, подвигал в пыли большим пальцем босой ноги. Наклонился и поднял. Он никогда не воевал, не держал в руках никакого оружия, но все же догадался — это гильза. Красноватая, блестящая. И теплая. Приставил ко рту, дунул. Раздался глухой свист. Ага, он принесет ее сынишке Альбинукасу. Это будет его первый подарок. Он еще никогда не приносил ему игрушек, хоть и обещал давно. То-то радости будет малышу — свистулька! Найти бы еще одну — для Бенюса. Не то, чего доброго, передерутся. Человек внимательно вглядывался в дорожную пыль, разгребал ее ногой. Заметил металлический прут. Поднял, прищурился и повертел в руках. Пригодится — можно ось для велосипедной педали сделать. Он же обещал исправить…
Из-за пригорка выскочил мотоцикл. На солнце блестела солдатская каска.
«Немец, — узнал человек и подумал: — Пожалуй, кину-ка я это…»
Он отшвырнул железку в сторону, прямо в канаву, и вытер пыльные руки о штаны.
Мотоцикл взревел совсем близко и резко затормозил. Солдат соскочил на землю, автомат болтался у него на груди. Он выкрикнул какие-то непонятные слова.
Человек еще раз отряхнул руки и поднял их над головой. Немец кинулся к нему, ощупал рубаху, пояс штанов, обшарил карманы. В руке у человека он заметил гильзу. Солдат что-то кричал, но человек не понимал его языка. Он не знал ни единого слова из тех, что произносил немец.
Мотоциклист перепрыгнул через канаву, куда человек закинул железную спицу, стал шарить в разросшемся клевере и все время что-то выкрикивал, чего-то требовал.
Человек остался посреди дороги, не смея опустить поднятые руки.
Немец уткнул дуло автомата ему в грудь и стал отталкивать назад. Человек пятился, глядя фашисту в лицо широко раскрытыми глазами. Он упал в канаву и кое-как выполз из нее. Он полз на корточках в траве под наведенным на него дулом автомата. Солдат снова выкрикнул что-то на своем языке, и тишину знойного полудня нарушил залп.
Человек нелепо подскочил, взмахнул руками и повалился навзничь в пышный клевер.
Две маленькие теплые гильзы упали в дорожную пыль.
Тракимаса схоронили соседи. В тот же гроб из необструганных досок положили и новорожденного, который в этот день появился на свет.
Тихо было в деревне. Точно никто в ней и не жил. Только женщины робко, опасливо заходили друг к другу и гадали: что же это будет, как теперь жить?
За хлевом стоял велосипед. Время от времени я таскал его по двору, катал немного и снова ставил на прежнее место. Я ждал Бенюса, но тот не появлялся. Ни в этот день, ни на следующий. Я слонялся по двору, висел у плетня, высматривая друга. Вот их домик, ракита с раздвоенным стволом, забор… Но тишь, пустота, даже дым из трубы не валит.
Как-то я услышал, как мама шепотом сообщила отцу:
— Прямо не знаю, что и говорить… Она все сидит как каменная. Хоть бы слово вымолвила. Ей говоришь, а она молчит. А уж глаза…
Я сразу понял, о ком шла речь.
Наутро я помчался к домику Тракимасов. У ракиты я остановился. Смотрел на окна и не решался войти.
Через порог перекатился Альбинукас. Он стянул с себя штанишки и присел у стены. Руками он загребал песок.
— Альбинукас! — позвал я его.
Он приковылял, точно утенок, на искривленных ножках.
— Где Бенюс, а?
— Я ешть хотю, — прошепелявил малыш.
— А где Бенюс? — снова спросил я, но Альбинукас не ответил, а заковылял к смородиновому кусту, на котором висели зеленые ягоды.
Я подошел к окну, привстал на цыпочки и заглянул. Я увидел, как на краю разворошенной постели сидела Тракимене; ее сцепленные руки были зажаты между колен, она покачивалась всем телом — вперед-назад, вперед-назад. Рядом, на кровати, стоял на коленях Бенюс и расчесывал ее волосы. Одна длинная коса уже была заплетена и свисала до пола.
Бенюс поднял голову и заметил меня.
— Чего тебе? — спросил он, выйдя на порог, но близко не подошел.
Я растерялся.
— Ничего…
Бенюс смотрел мимо меня. Я проследил его взгляд, но не понял, куда он глядел.
— А почему ты не приходишь? — спросил я.
— Потому что война.
— А почему твоя мама…
— Война.
Бенюс повернулся и пошел назад, в избу.
Мама часто собирала узелок и бегала к Тракимене. Я — реже, потому что Бенюс не хотел со мной играть.
Осенью он не пришел в школу. И на дорогу не выходил, когда я проезжал на велосипеде. Однажды я встретил его — он шел домой с узелком, висевшим на веревке через плечо. В руке у него была палка. Он шел медленно и полосовал палкой придорожную сухую полынь.
Я соскочил с велосипеда, подождал его и спросил:
— Ты откуда идешь?
Бенюс остановился, повернулся ко мне лицом, и я заметил, что лицо у него узкое и серое, как пыль на дороге. Он мрачно смотрел на свои ноги, обутые в большие отцовские башмаки.
— Где ты был, Бенюс?
Он ничего не ответил мне, только потихоньку отвел за спину руку с узелком, от которого пахло хлебом.
Я поехал дальше, поднялся на холм и пустился назад, вниз. Мне хотелось покрасоваться перед Бенюсом. Пусть видит, как я здорово катаюсь! Не то что он — вправо-влево, на бок плюх!..
Я вовсю вертел педали, дергал звонок. Мне весело, радостно, смотри на меня, Бенюс!
Бенюс оглянулся и, когда я уже поравнялся с ним, быстрым движением сунул свою палку в переднее колесо. В тот же миг я перекувырнулся в воздухе и покатился в канаву. Бенюс хохотал. Но смех его был не тот, что прежде, когда окрестные поля так и звенели от этого веселого, заливистого смеха-колокольчика.
Я медленно поднялся. Бенюс замолчал, посмотрел на меня, на велосипед с помятым колесом и торчащими спицами. Он опустил голову, точно устыдившись сделанного, зажал под мышкой свой узелок с краюшками хлеба и пошел прочь в огромных стоптанных башмаках, шаркая, словно дряхлый старик.
С ободранного локтя капала кровь, но боли я не чувствовал. И мне не было жаль велосипеда. Я стоял на дороге и взглядом провожал своего друга, который шел кормить семью.
БЛУЖДАЮЩИЕ ОГОНЬКИ
Все. Я наконец решился. Сегодня же пойду. Я давно готовился к этому вечеру и уже не раз давал себе слово: «Завтра точно! Сегодня!» Но все никак не удавалось вырваться из дома. То одно, то другое. Зато сегодня, когда отец с мамой уехали на базар и вернутся только поздно вечером, я скажу бабушке, что сбегаю к Повиласу Но́таутасу за книжкой — он и впрямь сунул мой учебник в свой ранец.
Бабушка отпустила, но велела быстро возвращаться.
— Мя́шкис! — позвал я во дворе.
Маленький лохматый щенок с веселым визгом примчался на мой голос, и мы побежали.
День был пасмурный, в такие дни особенно быстро темнеет. Под кустами темными кучками лежало сгнившее от дождей сено, вокруг темнела осенняя пашня, колеи были наполнены водой. В воздухе еще чувствовалось летнее тепло, и мягкий туман ласково дышал в лицо.
Вот холм, вот тропинка ведет к подножию, вот дорога, вот еще тропка — эти места мне хорошо знакомы: я ведь каждый день тут бегаю в школу. А вот здесь мы повернем.
Наконец перед нами черной стеной встает лес. Я замедляю шаг, останавливаюсь посреди поля. Я слышу, как тревожно колотится сердце, как стучит кровь в висках. Облизываю пересохшие губы. Щенок Мяшкис тявкнул, и я так и обмер от страха.