Как тихо вокруг. Лес дремлет, спит себе преспокойным сном. Я даже чувствую, как он дышит, и мне чудится, будто рядом стоит косуля и это ее дыхание — теплое, отдающее мхом и прелой травой.
Я сажусь под сосной и вглядываюсь в темнеющую передо мной массу леса. Мяшкис жмется к моим ногам. Я беру его на руки, потом сажаю под куртку, и он сидит там, высунув голову наружу. То лизнет руку, то куснет за палец, совсем легонько и не больно.
Я всматриваюсь изо всех сил, до боли и ряби в глазах, и вот я вижу ее. Вижу девочку в голубом платье.
Смотрю и вижу.
У нее было странное имя — Ирма. Я знал наших деревенских девочек. Их звали Мари́те, Альби́на, Ге́ня. А Ирм у нас не было, — я даже не решался вслух произнести такое необычное имя.
Ирма… Ха, вот это имя! Выдуманное какое-то, ненастоящее. Мы в школе тоже давали прозвища многим девчонкам. Геню, например, звали Растеряшей, Марите — Лохматой… Почти у всех были клички. А вот Ирма… Не знаю, кто это ее так прозвал. А может, это и не прозвище — она вся была какая-то не наша. Руткусы привезли ее из Каунаса. Это дочка сестры Руткувене; она потерялась, когда ее отец с матерью бежали от немцев. Теперь Руткусы ее подобрали и будут растить.
Мне сделалось тесно у нас во дворе. Поля вдруг показались серыми, луга — скучными и пустыми. Я околачивался поблизости от дома Руткусов. Но Ирмы не было. Она не играла на дороге, не бегала. И скотину она не пасла, это я точно знал.
Однажды я заметил, как оба Руткуса поехали жать на самый дальний участок, и помчался за ольшаник. К избе я приближался медленно, осторожно прокрался через вишняк и стал следить за избой. Дверь хлева распахнута, и видно, как у корытца возится поросенок, а вокруг вышагивает важный петух.
— Ты кто такой?
Я замер от ужаса и присел на корточки, точно меня протянули кнутом по ногам.
— Чего тебе нужно?
Снова тот же звонкий мальчишеский голос. Откуда-то сбоку, совсем рядом. Сверху, что ли?
Я запрокинул голову. На старой вишне сидела девочка. Ирма, ну, разумеется, она. Вот она встала на толстую ветку, ухватилась одной рукой за верхушку дерева, а в другой у нее корзинка. Платье у нее синее, очень короткое, голые ноги загорели.
— Чего тебе? — повторила она.
— Ничего. — Я покраснел и опустил глаза.
— Кто ты? — спросила она.
— Никто, просто так…
— Тогда уходи отсюда, чего стал?
Очень жарко. Только это не от солнца. Я стою и ковыряю босой ногой рыхлую садовую землю.
— Я вон где живу, видишь? Ага, там. — Я показываю рукой, где наш дом.
— За ольшаником?
— Ну да. Там, где липы.
Я украдкой поднимаю глаза и вижу, что Ирма действительно смотрит на высокие липы нашего двора, даже на цыпочки привстала.
У нее красные, нет, синие пальцы — от вишен, а на губах и на щеках точно чернильные пятна.
— Ха, ха, ха…
— Ты чего смеешься?
— Из-за тебя… Ты такая… ну, не знаю, очень ты смешная.
Дерево качнулось, треснула сухая ветка и отвалилась.
— Смотри не упади ты, Ирма.
— Ты знаешь, как меня зовут? — Девочка испугалась.
— Ну да. Я все-все знаю.
Ирма молчит. У нее делаются печальные глаза.
— Ирма, слезай.
Ирма смотрит в сторону, а из наклонившейся корзинки сыплются вишни.
— Ирма!
Ирма улыбается, встряхивает черными кудряшками.
— Хочешь вишен? На, держи!
Она рвет вишни и кидает их на землю. Я ползаю на коленях в траве, подбираю ягоды, набиваю рот. Вишни вкусные. Вовсе не зеленые, не кислые. Это у нас в саду они кислые.
— Там, там! — кричит Ирма, а я не вижу, куда упала вишня. — Лови!
Ирма смеется и двумя пальцами держит вишню за черенок. Я стою с раскрытым ртом и жду, когда туда упадет ягода. Вишня стукается о мой лоб, и Ирма смеется, но внезапно смех ее обрывается.
— Едут! Знаешь что… уходи, а? — тихо говорит она.
Я отступаю в вишняк.
— Приходи на луг… Я там коров… Ирма…
— Меня не пускают.
— Не пускают?
— Тетя добрая, но мне нельзя. Я бы хотела, но никак нельзя.
Во двор въехала телега. Я пустился наутек. Выскочил на дорогу, перепрыгнул через канаву и оглянулся. На верхней ветке вишни качалась Ирма. В листве, точно маленькое облачко, мелькало голубое платье, сверкали загорелые длинные ноги.
И правда, на луг Ирма не пришла. И голоса ее не было слышно в тихие, прозрачные летние вечера, когда даже журчание речки Швяндре можно было отчетливо различить.
Однажды днем я загнал коров в хлев и помчался за ольшаник, откуда стал наблюдать за знакомым вишняком. Потом я стал приближаться — то присяду, то пробегу несколько шагов согнувшись. Ирма была в саду. Она заметила меня, подбежала, всплеснула руками и испуганно съежилась:
— Полезай за смородину, а то увидят.
— Ну и что?
— Полезай, говорят…
Я залез за куст, присел.
— И как ты только можешь, Ирма, терпеть… Если бы меня так, я бы сбежал! — Я стукнул кулаком об землю.
— Никуда бы ты не сбежал.
— А вот и сбежал бы! Не веришь? Я могу… Я все могу, если захочу.
Ирма ничего не ответила. Ее карие глаза вдруг стали влажными, большими, и она часто-часто заморгала. Я испугался — еще заревет.
— Смотри! — Я вскочил и прошелся на руках.
Ирма улыбнулась и давай смеяться. Мне очень понравилось, как она смеется, и я старательно болтал ногами в воздухе.
— Господи, Ирма, кто там? — раздался испуганный голос Руткувене.
Я шлепнулся на землю и остался лежать.
— Ирма, иди ко мне! — позвал тот же голос.
— Дурак! — сердито кинула мне Ирма и убежала.
Уж лучше бы она мне заехала чем-нибудь, хотя бы камнем, и то не так стыдно было бы. А то — дурак… Конечно, дурак. Дурак из дураков. Узнали бы мальчишки, куда я бегаю, проходу бы не дали. Осенью в школе показаться нельзя было бы. И все из-за нее, ишь, длинноногая…
Ну и дурак же я, правда…
Назавтра я и не подумал бежать к дому Руткусов. Подумаешь… Я же дурак…
Полдень, когда коровы стояли в хлеву, показался мне особенно длинным, и я слонялся сам не свой.
— И завтра тоже не пойду, — пообещал я себе.
Однако на следующий день я все же пошел. Забрался в кусты и стал ждать. Ирма не показывалась.
На другой день я опять залег в кустах.
Ирмы не было.
Солнце уже клонилось к западу. Тени ольховых деревьев удлинялись, вытягивались. Выпала роса.
Бегая за коровами у подлеска, я напоролся на острый сук. Мне сделалось так обидно, так досадно, что даже слезы выступили.
Я сидел, сжав ладонью больную ногу, и раскачивался, как старуха перед печкой.
— Хочешь?
Я даже не обернулся. Это небось мне почудился звонкий, чуть запыхавшийся мальчишеский голос.
— Не хочешь?
Да это же она, Ирма!
— Ты убежала, Ирма? Я так и знал…
Ирма, слегка сгорбившись, что-то прижимает к груди.
— Это тебе, если хочешь…
В руках у нее дрожит маленький щенок. Он тоненько повизгивает и испуганно смотрит на нас.
— Тетя хотела утопить, вот я и…
— Давай, Ирма, конечно… Мне очень хочется щенка.
Она кладет щенка у моих ног и бежит к дому.
— У тебя тетка злая! — кричу я ей вдогонку.
— Неправда, ты не знаешь. Она очень добрая!..
— Ирма!
Но Ирма бежала. Потом, когда она была уже далеко, она приставила ко рту ладони и крикнула:
— Завтра опять приду!
Я взял щенка. Он был мягкий, теплый. Я показал ему удаляющуюся фигурку девочки в голубом платье и объяснил:
— Видишь? Вон там: это Ирма. Она наш друг. Мы будем дружить втроем.
Назавтра Ирма не пришла. Не было ее и послезавтра. Я ждал день за днем, а она не показывалась. Как-то вечером я загнал своих коров в хлев и пошел в избу. Мама стояла спиной к холодной печи и молча смотрела себе под ноги.
— Мама!
Она тяжело вздохнула.
— Делать нечего — языками мелют, дитя выдали. Кто же это на такую подлость решился?
— О чем ты, мама?
— Да у Руткусов девочку вывезли.
— Какую девочку?
— Ирму. В гетто…
Я взглянул на маму, но вдруг глазам стало темно.
Я сижу под сосной и смотрю в ту сторону, где днем виднеется серая полоска песка.
Щенок лижет мою руку.
Я знал, что однажды в июле, под вечер, фашисты привезли туда евреев из ближайшего местечка и расстреляли на опушке. И Ирму с ними. Да, Ирму — девочку в голубом платьице.
У нас в деревне говорили, что с тех пор там, на опушке, над серой грудой песка по ночам пляшут голубые блуждающие огоньки.
А бабушка сказала, что, если позвать по имени человека, который там зарыт, он явится. Правда ли это?
Совсем стемнело. Стало прохладно, по спине поползли мурашки.
Послышался глухой стон. Где-то очень далеко. Кто это? Я вздрогнул и уронил Мяшкиса. Щенок жалобно пискнул. Снова раздался далекий глухой стон…
— Ирма! — попытался выговорить я, но только пошевелил губами. — Ирма! — снова едва слышно повторил я.
Мне стало страшно. Где щенок?
— Тю-тю-тю, Мяшкис! — позвал я.
Мяшкиса не было. Мой маленький друг исчез.
Я встал, чтобы кинуться бежать домой, но сдержался. Постою еще, подожду…
Низко над землей пролетела большая птица, тяжело хлопая крыльями. Она издала тоскливый крик и пропала в темноте.
— Ирма, Ирма… — тихо твердил я, словно боясь разбудить ее от глубокого сна.
Где-то на дороге прогромыхала телега.
«Мои возвращаются», — мелькнула у меня мысль, и я начал отступать назад, не отводя взгляда от темной стены леса. Щенок прибежал, стал тереться о мои ноги, прыгать вокруг меня.
— Мы с тобой одни, Мяшкис, — сказал я ему.
Я долго стоял у ворот нашего дома. Вдруг мне подумалось: а что, если Ирма не погибла? Ведь может так случиться, что ее не расстреляли? Как же она могла погибнуть? Она должна быть жива, Ирма!
РАКИ
Мне и в голову не приходило, что в нашей речке, Швяндре, кроются такие сокровища. Иногда случалось мужикам наловить бреднем плотвы, а то и щука попадалась или же язь. Водились в речке и раки, но взрослые их не ловили. Что толку от раков? Только мы, мальчишки, желая показать свою храбрость, запускали руку глубоко под черные коряги, н