– Не знаю, – в отчаянии простонал Костиган. – Я ничего не знаю.
Происходило это в камере Ньюгейтской тюрьмы. Питт стоял у двери, гадая, правду ли говорит заключенный или лжет, а если лжет, то по привычке или же в надежде, что это поможет ему избежать наказания. Но все было бессмысленным. За убийство Ады Маккинли ему грозило одно: виселица. А все, что происходило теперь, делалось для протокола и чтобы раскрыть до конца тайну этого преступления.
Без франтовского фрака и крахмальной манишки Альберт выглядел потерянным. Он как будто даже стал меньше ростом. Теперь на нем был старый измятый пиджак, который он не снимал даже ночью. Глядя на эту жалкую фигуру, Томас не находил в себе мужества сказать ему всю правду и вообще быть жестоким. Возможно, это глупо и Костиган должен знать, что его ждет. Признавшись, что видел ботинки Ады в ее комнате, он изобличил себя. Он сам понимал, что надеяться ему не на что; он увидел это на лице суперинтенданта.
И все же слова придавали всему как бы другую реальность: это был конец всяким надеждам, не нужно было слабеющим шепотом продолжать отрицать свою вину, и не было смысла прятаться от того, чему надо посмотреть в глаза.
– Не знаю, – продолжал твердить заключенный, глядя в пол. – Никогда не видел этого проклятого значка и этой запонки. Клянусь богом, не видел!
– Запонка была под сиденьем кресла, это понятно, – согласился Питт. – Но значок лежал на кровати под телом Ады. Не отпирайтесь, Костиган. Сколько он мог там пролежать так, чтобы его никто не увидел? К тому же на нем булавка, и тогда она была расстегнута.
Берт вскинул голову:
– Значит, эмблему оставил там ее последний клиент? Само собой разумеется! Так оно и было! Как же могу я знать, почему значок там оказался? Может, клиент показывал его Аде? Или она похвалялась, что украла его у кого-то?
Томас на мгновение задумался. Первое предположение едва ли возможно, хотя бы потому, что такое совпадение маловероятно: кто-то подложил вещи Финли в комнату Ады в самый вечер убийства, которое не могло быть спланированным заранее. Кто мог предусмотреть, что Костиган, узнав об обмане, придет к Маккинли и, потеряв контроль над собой, убьет ее?
Или кто-то все-таки это рассчитал? Заплатил деньги Жирному Джорджу, чтобы тот рассказал сутенеру о вероломстве его работницы именно в тот злосчастный вечер? Затем этот человек мог сам проследить за тем, как поведет себя Альберт, последовать за ним в Уайтчепел и…
– Что? – не выдержал Костиган, следивший за лицом полицейского. – Что вы знаете?
Нет. Никто в здравом уме и рассудке, обладая властью и деньгами, как бы он ни ненавидел Фитцджеймса, не отдал бы свою судьбу в руки такой личности, как Жирный Джордж, и не доверил бы ему столь деликатное дело. Слишком много свидетелей было бы тогда в этом замешано: Джордж, Альберт и еще тот, кто подбросил улику. Никто не стал бы так рисковать.
– Ничего, – сказал Питт, приходя в себя. – Скажите, Ада была нечиста на руку? Вот вы полагаете, что она могла показать кому-нибудь украденный значок клуба. Разве вы ей не говорили, что красть у клиентов не разрешается? Это же плохо для вашего дела!
Костиган уставился на него. Лицо его побледнело, в глазах был страх.
– Конечно, говорил. Но это не значит, что она всегда меня слушалась! Я учил ее не обманывать клиентов, но она делала что хотела… Глупая девчонка!
Лицо его сморщилось от жалости, но теперь уже не к себе. Он действительно жалел Аду. Возможно, старая Мадж права и Маккинли ему нравилась. А ее обман еще больнее задел сутенера, и это стало уже чем-то личным, а не просто финансовыми раздорами. Не поэтому ли Берт так вспылил? Чувства, которые он так редко к кому-либо выказывал, были подло обмануты. Все это, пожалуй, и правда похоже на семейную драму.
– Вам до этого было известно, что она была нечиста на руку? – спросил суперинтендант, не испытывая больше гнева.
Костиган снова подавленно уставился в пол.
– Нет. Нет, Ада была слишком умной, чтобы обкрадывать клиентов. Она хорошо с ними обращалась. Многие приходили к ней не раз и не два. С нею было весело и интересно. Она умела рассмешить. У нее был класс. – Слезы брызнули из его глаз и потекли по щекам. – Она могла быть хорошей, бедняжка… Мне она нравилась. Как ей пришло в голову обманывать меня? Я всегда к ней хорошо относился. Зачем она вынудила меня сделать это? Она погубила нас обоих…
Питту было жаль его. Перед ним была нелепая история алчности и обмана, мстительность неумного мужчины, чье тщеславие было задето. Их обоих использовал кто-то хитрый и жестокий, как, например, Жирный Джордж или кто-то еще более умный и коварный.
– Вы знаете Фитцджеймса? – спросил Томас.
– Нет… – Берт был слишком несчастен, чтобы рассердиться. Он даже не поднял головы. Его уже ничто не интересовало.
– Кто-нибудь называл вам эту фамилию? Вспомните! – потребовал суперинтендант.
– Нет, только вы, – устало ответил его собеседник. – Что там между вами и Фитцджеймсом? Я не знаю, как его вещи попали в комнату Ады! Кто-то украл значок и запонку и подкинул их ей, что ли? Как мне это знать? Спросите его друзей или врагов. Я только знаю, что не делал этого.
Питт больше ничего от него не добился. Худшего наказания Костигану уже не грозит. Он уже ничем не мог себе помочь. Томас теперь верил, что он действительно больше ничего ему не скажет.
Пройдя меж высоких мрачных корпусов, от которых веяло холодом, Питт покинул тюрьму и снова вышел на августовское солнце. Но его долго еще не покидало чувство промозглой тюремной сырости. Внутри словно все застыло от вида человеческого горя и отчаяния.
В половине шестого он снова наведался на Девоншир-стрит и справился у приветливого дворецкого, не может ли он поговорить с мистером Финли Фитцджеймсом. Желание суперинтенданта было исполнено моментально. Его немедленно препроводили через огромный холл в библиотеку, где у открытого окна сидели оба Фитцджеймса, Огастес и Финли. Взоры их были обращены в сад, где за кустами жимолости мелькало муслиновое платье Таллулы, раскачивающейся в гамаке. Глаза ее были закрыты, лицо смело подставлено солнечным лучам. Недаром в нем всегда было больше красок, чем считалось приличным для томной английской мисс.
– Вы что-нибудь еще нашли, суперинтендант? – полюбопытствовал Огастес. Он закрыл книгу, которую держал в руках, – увесистый том, но со слишком мелким шрифтом на корешке, чтобы гость смог прочитать заглавие, тем более что книгу хозяин дома почему-то держал вверх ногами. Он оставил ее на коленях, словно прервался на минуту.
– Совсем пустяк, – ответил Томас, бросив взгляд на Финли. Тот с живым интересом разглядывал полицейского. После ареста и обвинения Костигана к молодому человеку снова вернулись привычные надменность и равнодушие. Одет он был по-домашнему, густые волнистые волосы были, как всегда, зачесаны назад, а на лице застыло выражение вежливой уверенности.
– Так зачем же вы пожаловали к нам, мистер Питт? – спросил он в свою очередь, не двинувшись с места и не предложив гостю сесть. – Мы ничего не знаем об этом прискорбном случае, как я уже говорил вам в прошлый раз. Думаю, что ни моего отца, ни меня не могут интересовать успехи вашего расследования, равно как и его неудачи. Это было вполне заурядное, хотя и жестокое убийство.
– Что касается жестокости, то здесь я с вами согласен, – промолвил Томас, хотя у него Костиган тоже не вызывал особых симпатий. Не дождавшись приглашения, суперинтендант сам сел в кресло. – Однако это отнюдь не заурядное преступление, – добавил он. – Увы, нет, это весьма необычное убийство.
– Неужели? – Финли насмешливо поднял брови. – Я полагал, что избиения и убийства проституток происходят довольно часто, особенно в кварталах Ист-Энда.
Питт пытался контролировать свой голос, чтобы не выдать раздражения. Подобное равнодушие к чужой смерти возмущало его всегда, будь то смерть проститутки, сутенера или кого угодно другого.
– Вы правы, мистер Фитцджеймс, мотив убийства обычен. – Как Томас ни старался сдерживать свои эмоции, от доли сарказма он не удержался. – Необычным сам по себе кажется лишь тот факт, что на месте убийства оказались личные вещи такого джентльмена, как вы, хотя вы никак не связаны ни с жертвой, ни с самим преступлением.
– Как вы теперь убедились в этом, суперинтендант, я действительно не связан со всей этой историей. – Финли улыбался, и глаза его светились удовлетворением. – Это сделал ее собственный сутенер. Кажется, мы все пришли к такому выводу, и вопросов больше нет. Если вы пришли, чтобы спросить, каким образом клубная эмблема, похожая на мою, могла оказаться там, то я, увы, как ничего не знал об этом в начале следствия, так не знаю и сейчас.
Питт стиснул зубы.
– Но разве этот факт вас не беспокоит, сэр? – спросил он ровным голосом, глядя в красивое лицо младшего Фитцджеймса и в его широко открытые, полные самодовольства глаза. – Значок был на постели, его булавка была расстегнута, следовательно, он не мог оставаться там долго – ну, полчаса, не больше.
– Вы хотите сказать, что за полчаса до убийства там побывал мой сын, – ледяным тоном прервал их разговор молчавший доселе Огастес. – В таком случае вы не только ошибаетесь, суперинтендант, но и грубо превышаете свои полномочия и испытываете наше терпение и добрую волю.
– Ничуть, сэр, – ответил полицейский. Финли мог не догадываться, зачем пришел Питт, но Огастес должен был это знать. Почему он притворяется, делая вид, что разгневан и ничего не понимает? Томас не рассчитывал на его благодарность, но и не ожидал такого оскорбительного притворства. – Я вполне удовлетворен тем, что показания вашего сына о том вечере оказались правдой. Ошибочное свидетельское опознание его как клиента, посетившего тогда дом на Пентекост-элли, вполне объяснимо…
Но Фитцджеймса-старшего объяснения гостя не интересовали, а кроме того, он не считал себя чем-то обязанным полицейскому чину, лишь исполнявшему свой долг.
– Если у вас есть ч