и, но уж несколько-то следящих за собой пожилых женщин точно найдется! Опять же — свидетели вспоминали о какой-то необыкновенной даже для мужчин силе… Она бы так не смогла! Хотя… кто знает? В критические моменты могут вскрыться внутренние резервы организма… Но не такие же, чтоб на несколько метров легким движением руки прохожих отпихивать? Ну, они могли и преувеличить, это понятно… И вообще, похоже, что я это из-за зубного кидалова убийство на нее вешаю… Действительно! Просто совпало — вчера женщина лет шестидесяти стоматологов обнесла, я подумал на нее… Кстати, и здесь-то — одни предположения! И тут — бах! На следующий день, в том же районе, и лишь предположительно — пожилой… Все! Простите меня, товарищ Сухова! Надо пойти с зубами ее разобраться, сравнительно с сегодняшним — это не криминал… Попытаюсь разговорить, то да се… Если пойму, что бесплатно зубы вылечила она, узнаю ненавязчиво насчет сегодняшнего… Господи, а вдруг у нее стопроцентное алиби! Может, все так просто и окажется… Предупрежу, чтоб не светилась больше… по крайней мере пока… В самом крайнем случае… ну одолжу ей на зубы… Уф-фф… Вот, кажется, все и разъяснилось… Стоп. А идиотская записка в зубах у мертвого водителя? Тоже совпадение? Египет, Египет… Ну и что, что Египет? Ну снился он ей… Подумаешь! Что ж она, после этого по-русски разучилась, буквы забыла? С какой стати писать записку по-египетски? Да еще, кажется, по-древнеегипетски… Бред… Недоразумение какое-то очередное… Нет… Случайностей что-то слишком много… Все, решил. Первым делом поговорю с ней, а там видно будет…»
Марии Даниловне было страшно. «Почему так темно? Мрак, в жуткой черноте какие-то смутные силуэты… Или кажется? Совершенно ничего не видать… Разве так бывает? Может, хоть звезды?.. Какие еще звезды? Разве я на улице? А где я вообще? И почему такое леденящее душу состояние? Я, наверное, умерла… А как насчет света в конце туннеля? Все, кто оттуда вернулся, рассказывали… А, видно, в том-то и дело, они же вернулись! Значит, по другому пути двигались… Что же из того? Выходит, мне вернуться не суждено… А почему же я думаю? Я же умерла! А, получается, прав Петруха — душа есть, и она бессмертна… Так что же, так теперь всю жизнь будет? Господи, какую жизнь? Жизнь кончена… Теперь я на пороге вечности… И это — тот самый ад? Котлы, сковородки… Или это все бабушкины сказки? И без того жутко… Все как будто оцепенело… Страх пробирает до косточек… Каких еще косточек, я же — душа? И чего я боюсь? Разве может быть еще хуже? Не знаю, видно, может… Или?.. Неужели я жива! И погребена заживо! Как Гоголь! Надо стучаться, кричать! Может, я пока в морге, может, еще вытащат? Как же пошевелиться? Ох… Ох… Почему не получается? Ничего не понимаю! И что это за постоянные какие-то противные шаркающие звуки? То стихают, то нарастают… Или вот опять — гробовая тишина… То-то и оно, что гробовая… Вот оно, оказывается, как бывает! Только бы вернуться! Уж я ему расскажу про этот „свет в конце туннеля“! Голоса… Голоса? Голоса! Ближе… Люди! Помогите! Я же здесь, я живая!.. Снова тихо… Почему они не услышали, я же кричала! Хотя непонятно как — рта же не открыть… Но что за люди, почему, зачем? Откуда? Кто? Или… ангелы? Бесы? Ну почему я никогда не интересовалась? Теперь уж, видно, слишком поздно… Но все же были же голоса! Надо было внимательно слушать! Такой шанс упустила… Тихо! Опять! Говорите, я вас слушаю!..»
— Погребальная процессия, оглашая окрестности плачем и стонами, переправлялась на лодках, и на западном берегу ее встречали жрецы, облаченные в маски богов Преисподней. Они не…
«Все стихло… Последнее-то и так с трудом разобрала… Что-то проясняется… Кажется…»
— …Перед каменными вратами, которые охраняли два чудовища… О великий владыка Дуата Осирис! Я пришел к тебе, чтобы обрести блаженство в твоем Царстве. Сердце мое безгрешно. Ну и так далее!
«Совершенно ничего не понимаю! Голос звонкий, даже веселый… Как-то не соответствует мрачности момента… А какой мрачности? Разве они знают, что меня уже нет? И кто они, какое им дело до меня? И что это вообще за „и так далее“, как-то перечеркивающее патетику высказываний?..»
— …Наслаждаться отдыхом, в саркофаг клали ушебти — деревянные или глиняные фигурки писцов, жнецов, пастухов… В полях Камыша человечек-ушебти должен вместо своего хозяина выйти вперед и откликнуться: «Я здесь!» — после чего отправиться работать туда, куда ему прикажут…
«Очень интересно! Теперь я понимаю! Есть еще надежда! Это же сон! Снова сон! Опять — про Египет!
Только… с помехами! Как в телевизоре — звук есть, изображения нет! Я сама никогда не могла это исправить! Вызывала мастера! Ура! Не буду теперь на всякий случай даже стараться пошевелиться, мало ли что-нибудь испорчу! Остается только ждать, когда проснусь! Эх, горе не беда! Перебьемся без изображения! Проснуться бы!..»
Мария Даниловна равнодушно оглядела свою комнату. Ни гора стружек на полу, ни засохший букет в вазе, ни даже таракан, беспардонно проползший в щель под дверью прямо на глазах хозяйки, казалось бы, на верную свою смерть, ибо прежде подобных гостей она всегда встречала, вооружившись дихлофосом или же на худой конец тапкой, — все это, как ни странно, совершенно не волновало пенсионерку Сухову сейчас. Простояв некоторое время в оцепенении, тупо глядя в какую-то одну точку перед собой, она едва заметно кивнула, затем ровными шагами подошла к шкафу и достала чемодан. Вначале она принялась запихивать в него вещи как попало, попросту вывалив содержимое шкафа на пол, но затем, как-то внезапно осунувшись, она с виноватым видом аккуратно повесила одежду обратно, упаковав в чемодан лишь самое необходимое. Чуть помедлив, она вновь согласно качнула головой, не глядя сняла с гвоздика ключик и необычной для нее ровной, почти автоматической походкой направилась в ванную, где, отперев принадлежащий ей ящичек, забрала мыло и зубную щетку. Двигаясь так же прямо, она вернулась к себе, полностью игнорируя то и дело попадавшихся на пути соседей, как раз возвращающихся с работы, что, впрочем, не особенно их удивило, поскольку за все эти десятилетия, проведенные в коммуналке, Суховой так и не удалось — да и не хотелось — вписаться в их недружный коллектив… Войдя в комнату, Мария Даниловна убрала в чемодан все, что принесла из ванной, повесила обратно ключик и хотела было присесть, но тут же, подскочив, бросилась к буфету и бережно извлекла оттуда недавнюю свою поделку. Завернув ее в новенькую, приготовленную кому-то в подарок кружевную салфетку, она добавила ее к содержимому чемодана. Еще раз осмотрев комнату, она удовлетворенно кивнула, взялась за ручку чемодана и потянулась было к выключателю… Отдернув руку, она с виноватым видом надела плащ. Выглянув в окно, она решительно закуталась в узорчатый платок и надела шляпку. Черты лица ее, до того почти неподвижные, смягчились, — казалось, она вспомнила что-то важное. Взяв большую корзину, она неуверенно начала составлять в нее цветы в горшках, украшавшие подоконник. Закончив, она вопросительно взглянула куда-то в пространство, но, видимо не получив ответа, чуть пожала плечом и снова взялась за чемодан. Выключив свет, Мария Даниловна вышла из комнаты, обе ее руки были заняты… Коридор оказался пуст, и лишь негромкий хлопок входной двери, не замеченный никем из жильцов, прозвучал прощанием…
Алексеев шел по Садовой, направляясь к Марии Даниловне за разъяснениями. Трамвая, как и всегда, когда это нужно, долго не было, и он решил идти пешком. Погода стояла сносная — дело клонилось к вечеру, и уже заметно похолодало, дул ветерок, но хотя бы не было дождя, и Петруха уже не жалел о пешей прогулке. Проходя мимо родного отделения милиции, он вдруг остановился как вкопанный, осененный неожиданно пришедшей в голову идеей. Не успев даже задуматься ни о ее абсурдности, ни тем более о неприятностях, которые могут случиться вследствие ее реализации, опер машинально оглянулся и быстро вошел внутрь. Ему явно сопутствовала удача; спустя несколько минут он уже спокойно продолжал свой путь в Спасский переулок, и лишь слегка оттопыренный карман плаща и чуть смущенный вид самого Алексеева указывали на то, что внезапно возникший в его голове план приведен в действие…
«Ну надо же… — все еще недоумевал он, приближаясь к дому Суховой. — Что это на меня нашло? Сказал бы мне кто-нибудь раньше, что я… собственноручно… выкраду вещественное доказательство! Круто! Помутнение, как у нее? Хотя ладно, ерунда… Подумаешь, проблема! Даже наоборот — проявил, можно сказать, усиленное рвение к работе… Лаборатория перегружена, пленочку бы эту проявили ну в лучшем случае через месяц… А так — завтра уже с результатами на работу приду! Молодец, скажут! Это если полезная пленка, что очень маловероятно… А что значит — полезная? Если там лицо четко? А если это все-таки ее лицо? И я об этом первый узнаю? Только не это! Ну а все-таки… что стану делать? Придется припирать ее к стенке? „Нечего было убивать!“ Ну и опять все сначала… Ее посадят, а я — терзайся всю жизнь… Зачем же я тогда изъял этот фотоаппарат? Да затем и изъял, чтоб сокрыть, если все так обернется! Да! Слабо самому себе признаться? Вот до чего дошел — улики воровать… С кем поведешься… Ну ладно… Страшно хочется поскорее проявить пленочку, но сначала, раз уж дошел, поставлю все точки над „i“… Поговорю… деликатно, аккуратненько так… Чтобы не спугнуть, если что… К тому же не следует забывать, что она стала опасна… Блин! Вот я уже и не сомневаюсь, похоже? Рассуждаю, будто это само собой разумеется…» — ужаснулся он, но далее развивать эту тему было некогда. Петруха уверенно надавил на кнопку звонка.
— Мария Даниловна дома?
— Да… ковыляла тут, видел, — ответил открывший дверь сосед и впустил Алексеева. Тот сразу же направился в хорошо знакомую ему комнату и постучался. Никто не отзывался и не открывал дверь.
…Тихонько опустив набитый чемодан и корзину, наполненную комнатными растениями, на площадку верхнего этажа, Мария Даниловна выждала, когда за непрошеным гостем захлопнется дверь ее квартиры, удовлетворенно хмыкнув ответу не заметившего ее ухода соседа, и, подхватив вещи, бросилась вниз…