Американские военные в Гёттингене выдали нам удостоверения, с которыми мы и отправились в местную канцелярию. Именно там решались проблемы людей, покинувших свои родные места из-за войны. Нам быстро нашли место для проживания – большой склад, хоть и неказистый, но чистый; обеспечили питанием. Самым радостным для нас было то, что занимались всем этим немцы-военнопленные, так что при объяснениях не возникало анекдотических ситуаций.
Однако нам нельзя было на этом успокаиваться. Требовалось найти присланного Нанкином консула. По опыту общения с такими людьми в Швейцарии мы знали, что чем напористее себя вести, тем эффективнее будет результат. И в самом деле, действуя уже привычным нам образом, мы добились выдающихся успехов, первым делом – переехали из складского помещения в гостиницу. Следующее требование состояло в том, чтобы нас оправили на родину на корабле, причем непременно в каютах первого класса. Главный консул пообещал нам оказать максимальное содействие, и все были очень довольны. В Марселе мы прожили со 2 по 8 февраля 1946 года. Когда дела сделаны, тогда и на сердце легко. Мы каждый день ходили гулять на берег моря, покупали на улицах мандарины, обедали в маленьких ресторанчиках, чувствовали себя вольготно и свободно, словно беззаботные небожители.
Два месяца в Сайгоне
Плавание на корабле заняло почти месяц, 7 марта 1946 года мы прибыли в Сайгон.
Сайгон не стоит прямо на морском побережье. Корабль входит в большую реку, поднимается по ней и тогда только прибывает в порт. Река, конечно, очень широкая и вызывает в памяти слова Чжуан-цзы: «Наступила пора осеннего разлива вод. Сотни потоков устремились в Желтую Реку, и она разлилась так широко, что невозможно было отличить лошадь от буйвола»[24], но все же это уже не море, по которому мы плыли столько дней, словно по небу, не видя земли. Теперь мы смотрели на поросшие камышом берега большой реки, на ярко-зеленый простор, и чувствовали тепло и радость, словно вернулись в мир людей.
После того, как мы сошли на берег, начались неприятности. Когда первое возбуждение от тесной толпы, шума и толчеи на причале прошло, я вспомнил о своем приятеле – молодом французском офицере, с которым познакомился на корабле, и решил с ним попрощаться. Отыскав его среди тысяч движущихся голов военных, я радостно бросился к нему и хотел пожать руку. Но он отвернулся от меня и стал смотреть в другую сторону, словно мы не знакомы. Я был поражен, ошарашен, меня будто стукнули дубинкой по голове или облили холодной водой. Потом я успокоился и понял, что тот офицер не мог повести себя иначе: ведь мы находились на территории французской колонии, и он должен был вести себя как колонизатор. На корабле сердце его было в ладошке, а теперь он пришел в себя, расправил его во всю грудь. Обида моя сменилась любопытством.
Сайгон находится в тропиках. Я впервые видел подобные пейзажи. Всё происходило в конце весны – начале лета; палило солнце, зеленели густые ряды кокосовых пальм, повсюду ликовала буйная растительность. Словно из самой земли исходила жизненная сила, наполняющая растения и животных. Больше всего меня, северянина, поразили гекконы, эти забавные твари, которые сновали повсюду. Такое я потом видел только в Сишуанбаньна. Были и большие ящерицы, бегавшие вверх-вниз по деревьям, названия которых я не знал. Тонкой веточкой я легко ударил одну из них, и она тут же изменила цвет: из серовато-желтоватой стала ярко-зеленой. Может быть, это был хамелеон?
Сезон дождей только начался, местные говорили, что с неба льет каждый день. Обычно непогоду ничего не предвещает и ярко сияет солнце, как вдруг, за одно мгновение, собираются плотные густые облака, все вокруг становится мрачным и темным, начинают сверкать молнии, и вода с оглушительным шумом, таким, что, как говорится, «духи разбегаются», на землю обрушиваются потоки воды. Мгновенно повсюду собираются лужи, а на них – пузыри от дождя, словно жемчуг; кокосовые пальмы становятся насквозь мокрыми. Спустя непродолжительное время ливень внезапно прекращается, черная пелена туч уходит, открывая голубое небо, и снова в лучах солнца земля сверкает всеми красками.
Одежда для тропического климата нужна соответствующая. Здесь, в Сайгоне, мне особенно понравились наряды местных женщин, чем-то похожие на китайские ципао, только из белой ткани. От классического ципао они отличались очень большим, чуть не до подмышек, разрезом. Нижняя часть костюма – широкие штаны из черного шелка. Белый верх, черный низ, или наоборот, а благодаря прорезям ткань свободно развевается. Молодые прекрасные девушки двигаются грациозно, белые ципао и черные шелковые штаны колышутся, овеваемые легким тропическим ветерком, и кажется, будто ожили нимфы из черного и белого мрамора и спустились со своих постаментов прогуляться в мире людей. Какая же это восхитительная картина! Движения их полны энергии молодости, и от этого вся улица становится живой и подвижной. Это восточная красота, такого в западной Европе вы не найдете, да и за пределами Вьетнама в других странах Востока такого тоже не сыскать.
В тропиках урожай риса можно собирать три-четыре раза за год, поэтому он очень дешев. Говорят, здесь нет нищих попрошаек – каждый может прокормиться, не прилагая усилий больше, чем требуется, чтобы сдуть пылинку. Жизнь легка, и люди на улицах расслабленно блаженствуют, нет ничего похожего на напряженность и суету. В солнечную погоду они выходят из домов, сидят себе безмятежно под кокосовыми пальмами и еще какими-то деревьями, названия которых не знаю, курят, пьют чай, непринужденно беседуют. На Западе кто-то сказал: «Все на свете боятся времени, а единственный страх у времени – это люди Востока». Познакомившись с жизнью вьетнамцев, я вспомнил эти слова и мысленно аплодировал их автору.
Немалую часть местного населения составляют китайцы. Особенно много их в районе набережной недалеко от центра Сайгона. Здесь на улицах и рынках все прохожие – китайцы, владельцы магазинов – китайцы, вывески написаны по-китайски, и главные покупатели, конечно, тоже китайцы. Китайцы открыли здесь множество маленьких заводиков, в основном для обработки риса, а также некоторые другие производства, например, черепицы. Еда, естественно, готовится на китайский вкус. Есть и очень большие рестораны, и лотки с едой навынос; кухня главным образом кантонская: вяленое мясо, вяленые колбаски и тому подобное в изобилии свисают с прилавков. Повсюду можно найти знаменитых жареных молочных поросят. Раньше говорили: «Есть надо в Гуандуне». Как погляжу, эту поговорку пора менять на другую – «Есть надо в Сайгоне».
Здесь открыты несколько китайских средних школ, не говоря уже о начальных. Издается китайская газета, есть китайский книжный магазин, конечно же, существуют и китайские писатели, люди культуры. Работает китайская больница, где и врачи, и больные – китайцы. Так как мы тоже относились к людям культуры, то вскоре познакомились с местной интеллигенцией. Ее представители с большим уважением приняли нас, группу «позолоченных» студентов, учившихся в Европе, просили выступить с лекциями, написать статьи в газету и, конечно же, много раз приглашали на обед.
Такое радушие было очень трогательно, и возможно, имело еще одну причину. Нанкинское правительство открыло огромное консульство, чтобы заниматься делами хуацяо [25] во Вьетнаме. Руководил им генеральный консул с многочисленным штатом помощников, и конечно же учреждение, целый ямэнь [26], унаследовало практически все пороки ямэней. Раньше в китайском народе было выражение: «Южные ворота ямэня – нараспашку, но без денег не входи, даже если ты прав». Очень красиво и правильно сказано, передана самая суть. Не знаю в подробностях, как обстояли дела в местном генеральном консульстве. Однако, чем дольше мы находились в Сайгоне, тем больше историй слышали. Многие из хуацяо несли убытки, но жаловаться было некуда: «Небо высоко, император далеко» – до Нанкина тысячи и тысячи ли, приходилось глотать обиды и молчать.
По какой-то причине здешние хуацяо решили, что у нас, студентов, есть мощный тыл, «мохнатая лапа». Иначе кто бы отправил нас за границу «подучиться-озолотиться»? Возможно поэтому некоторые смотрели на нас чуть ли не как на представителей господа бога, просили сходить в консульство потолковать о том, о сем. Мы же были и без связей, и без возможностей, да и не хотели вмешиваться в местные разборки. Иногда, встречаясь с чиновниками, мы с умыслом или без (где-то посередине) упоминали о чем-либо – и вдруг получался результат. Сайгонские хуацяо верили в нас, одаривали своей дружбой, частным образом просили каждый о своем, стремились поддерживать с нами отношения. В результате у нас в гостинице было оживленно, как на базаре, и ни одного дня не проходило без банкета.
В генконсульстве к нам отнеслись хорошо, но так стало не сразу, за это тоже пришлось побороться. Мы сделали выводы из нашего опыта с подобной конторой в Швейцарии, использовали этот опыт – и он доказал свою эффективность. Едва заселившись в гостиницу, мы решились показать себя в консульстве. В первый же день на обеде, увидев, что на столе выложены бамбуковые палочки, мы сказали: «Так не пойдет, надо заменить на палочки из слоновой кости!» Это, конечно, было немного похоже на попытку устроить скандал на ровном месте. Однако в следующий раз мы увидели на столе аккуратно разложенные и сверкавшие белизной палочки из слоновой кости! Я приведу здесь два отрывка из тогдашнего дневника, доказывающие, что я не привираю для красного словца. Вот запись от 13 марта 1946 года:
В 10 часов пошли в консульство на встречу с Инь Фэнцзао (генконсул). Прождали до 11 часов, когда он, наконец, появился. Сперва к нам отнеслись весьма невежливо. В душе я негодовал, а поэтому заговорил с ним немного резко, и он тут же стал любезен. Эта бюрократия неискоренима!