[41]. Однако внутри в ярком сиянии ламп царили блеск и роскошь. Комнаты носили названия, связанные с империей Великих Моголов, и гости, едва войдя, будто переносились во времена царствования императоров прошлого, а когда отходили ко сну, то словно погружались в грезы об этой эпохе. Мне и правда приснилась империя Великих Моголов.
На следующий день с самого раннего утра я был у ворот Тадж-Махала. Во дворе под деревьями еще сохранились островки утреннего тумана, напоенного ароматом цветов. Ночью шел дождь, и небо пока не прояснилось. Я был огорчен и опасался, что на этот раз увидеть истинное лицо великого мавзолея мне не удастся.
Но вот дождевые тучи рассеялись, и сквозь облака пробились золотые лучи солнца. Падая на крышу величественного сооружения, они освещали только крошечную его часть, остальной объем купола был тусклым. Однако этот маленький кусочек светился так, что совершенно ослеплял. Наши глаза тоже засверкали: что это, как не истинное лицо Тадж-Махала? Мы вошли в распахнутые ворота, обогнули пруд, в котором дрожало отражение дворца, поднялись на высокую веранду первого этажа и обошли его по кругу. По четырем углам площадки стояли острые, чуть наклоненные башни-минареты, они пронзали серое небо и в контрасте с громадой купола рождали необыкновенную красоту. У меня нет подходящих слов, пожалуй, я назвал бы ее геометрической. Комплекс Тадж-Махал возведен на берегу реки Джамна. Мне показалось, что в ее тихих водах что-то привлекает местных ворон и грифов. Это было мясо. Насытившись, птицы тяжело взлетали на ограду, рассаживались на ней в ряд и отдыхали, оглядываясь по сторонам с гордым, совершенно хозяйским видом.
Но как же мне описать Тадж-Махал, это белое чудо? Все известные слова казались совершенно бесполезными. Множество стихов, заученных еще в детстве, теснились в моей голове, но и они все казались неуместными. Один поэт сказал: «Голубую черепицу схватил первый мороз, золотые колонны стоят по бокам, двери женских покоев выходят на реки и горы, солнце и луна коснулись карнизов». Какие сильные строки! Но сейчас они совсем не подходили, ведь здесь не было ни женских покоев, ни высоких карнизов. Эта гробница выстроена из глыб белого мрамора, положенных одна на другую. Но ни издалека, ни вблизи стыки между этими плитами разглядеть невозможно, они сливаются в единый белоснежный монолит. В течение многих лет я рассматривал фотографии и рисунки Тадж-Махала, но ни одно изображение не передавало мощь этого сооружения по-настоящему. Только оказавшись перед дворцом, стоя на полу из блестящего мрамора, видя этот камень своими глазами, ступнями касаясь его, я почувствовал, как меня словно окружил столп белого света. Глядя на стены, вздымающиеся к самому небосводу, я испытывал целую гамму неописуемых чувств. Эти стены словно придавили меня, этот белоснежный свет как будто поймал меня в свои сети. Вспомнились строки из стихотворения Су Дунпо:
Туда, где из яшмы дворец,
Где башен сверкает нефрит.
Только дорога, страшусь,
В бездну небес не легка,
Стужа там в миг один
Сердце заледенит. [42]
Некоторые люди говорят, что в мире есть два вида красоты – нежная женственная и мужская величественная; порой по воле небес они сливаются воедино. Перед моими глазами сейчас была именно такая небесная красота. Я полностью погрузился в нее, и время словно замерло. Когда я пришел в себя, давно уже наступила пора уезжать.
В Красный форт из Тадж-Махала ведет одна-единственная дорога, по ней мы и поехали. Времени у нас было мало, так что обойти Красный форт удалось только один раз. «Запретный город» династии Великих Моголов целиком построен из красного песчаника. Если Тадж-Махал – это белое чудо света, то Красный форт – огненное. Больше всего в этом месте меня взволновал маленький кристалл. Говорят, что Шах Джахан I, по приказу которого возвели Тадж-Махал, собирался построить еще один мавзолей на противоположном берегу реки Джамна – полностью из черного мрамора. Если бы эти планы осуществились, то сочетание черного и белого зданий с двух сторон водного потока стали бы еще одним чудом света. Однако жизнь правителя окончилась печально – Шах Джахан I стал заложником собственного сына и был заточен в Красном форте. Целыми днями сидел он в раздумьях на веранде спиной к Тадж-Махалу и, переполненный горем, не отводя глаз смотрел на кристалл, инкрустированный в колонну. В этом кристалле целиком отражался построенный им дворец. Так день за днем, месяц за месяцем проводил остаток жизни одинокий шах.
Это романтическая история. Многие сотни лет она трогала сердца тысяч неравнодушных и вызывала слезы сочувствующих. Я же не проронил ни слезинки. Мои индийские друзья рассказывали, что под этим самым балконом император Великих Моголов держал узников, и ради развлечения иногда скармливал их свирепым тиграм. Неужели у меня не вызовет ни слезы сочувствия тот, кого заточил в темницу собственный сын? Неужели его трепетная любовь к погибшей жене Мумтаз-Махал ничего не стоит? Меня, погруженного в эти размышления в небольшой роще у стены Красного форта, вернуло в реальный мир чириканье волнистого попугайчика. В Китае этого попугая, как райскую птицу, посадили бы в клетку мастерской работы и ухаживали бы за ним, а в Агре он – все равно что воробей. Мысли об императоре и говорливые попугайчики развеяли романтический флер.
Я вернулся с небес на землю. Человеческая жизнь и реальный мир полны противоречий, но в этом и заключается их красота. Агра не стала исключением. Оказавшись здесь впервые двадцать семь лет назад, я стал свидетелем одного происшествия, и теперь вновь вспомнил о нем.
В нашей гостинице выступали артисты. У одного из них был номер с маленькой птичкой иволгой, которая умела угадывать цифры. Другой демонстрировал поединок кобры и мангуста: два зверя сражались не на жизнь, а на смерть, но за несколько десятков раундов никому не удавалось одержать победу. Глядя на этот бой, я словно впал в транс, но краем глаза заметил молодого индийского парня, смотрящего прямо на меня. Одет он был не как студент и не как подмастерье. Я перестал обращать на него внимание и продолжил следить за ходом сражения. Прошло довольно много времени, и в очередной раз подняв глаза, я увидел, что парень по-прежнему стоит на том же месте. Я немедленно вышел из комнаты. Он устремился за мной и схватил меня за локоть. Я почувствовал, что рука его дрожит. Он протянул мне крошечную коробочку, через прозрачную крышку которой я рассмотрел крупинку риса на белой вате. Я оторопел. Что значит это подношение? Молодой человек открыл коробочку и приблизил к моим глазам. На крупинке риса было написано: «Дружба между Китаем и Индией навек». Эти слова можно было разглядеть только используя лупу. Индиец сказал мне, что работает подмастерьем в ювелирной мастерской и очень любит Новый Китай, но никогда не встречал ни одного китайца. Узнав, что в город приехала целая китайская делегация, он решил сделать для нас сувенир и выгравировал эти слова на крупинке риса. С самого раннего утра подмастерье ждал удобного момента рядом с гостиницей, чтобы вручить свой подарок, его даже несколько раз выгоняли, но он не сдавался и был теперь очень взволнован состоявшейся встречей. Жест этого простого парня тронул меня до глубины души. Я бережно принял коробочку, а другой рукой крепко сжал его руку. В голове было столько мыслей, что я долго не мог найти, что сказать. Парень развернулся и пошел прочь, а я смотрел на удаляющийся силуэт, пока тот не скрылся в шумной толпе.
Тадж-Махал прекрасен и бессмертен. Но разве искренние чувства не прекраснее Тадж-Махала? Треть века – это большой срок в жизни человека. Однако каждый раз, когда я вспоминаю тот случай, молодой подмастерье вновь возникает перед моими глазами, как живой. Сейчас ему, наверное, около сорока пяти лет. Столько воды утекло, мир так изменился… Но я не верю, что он мог забыть меня, мог забыть Китай – так же как я помню его самого. Я думаю, это и есть красота и бессмертие, с которым даже прекрасный и вечный Тадж-Махал не сможет сравниться.
1978 год
Мумбаи. Свидетель истории
Жизнь полна неожиданных совпадений: по приезде в Мумбаи я поселился в том же отеле, что и двадцать семь лет назад. Это очень меня радовало, я даже не стал разбирать вещи и сразу пошел на улицу.
Береговая линия располагалась прямо за проезжей частью перед отелем. Между берегом и дорогой был широкий, вымощенный камнем тротуар, на котором устроилась стайка голубей. Всем своим видом они давали понять, что это их территория – красные глаза, острый клюв, серые крылья, тонкие лапки; они толпились, сновали туда-сюда, клевали зернышки. Порой они неожиданно срывались с места и улетали, потом возвращались и снова топтались по тротуару. Они ни минуты не сидели спокойно, но при этом не создавали шума. Прохожие, которых было довольно много, наступали друг другу на пятки, но никак не нарушали райскую идиллию этой стайки голубей. Некоторые горожане покупали зерна и бросали их голубям. Рядом с этим птичьим царством примостились несколько детей, они хлопали в ладоши и прыгали. Продавцы зерна стояли неподалеку, замерев на месте, словно скульптуры Родена.
Я прошел несколько шагов и оказался на берегу рядом с величественной и одновременно грациозной аркой – теми самыми Воротами Индии, возведенными англичанами. Перед аркой простирался необъятный и безбрежный Индийский океан, за ней начиналась индийская земля. Эти ворота были символом колониального завоевания Индии, памятником превосходства колонизаторов. Говорят, что генерал-губернаторы, отправленные из Великобритании, высаживались на берег именно здесь. Считается, что, пройдя через ворота, они попадали в Индию. Когда наследный принц Великобритании, принц Уэльский, посетил Индию, он также сошел на берег именно здесь. Тогда еще свежа была память о колесницах с четырьмя лошадьми и воздушных балдахинах.