Однако с тех пор много воды утекло, мир сильно изменился. И где же эти некогда жестокие и надменные чужеземные захватчики? Остались только своевольный океан, величественные ворота, волны, разбивающиеся о берег, и звуки прибоя, которые разносятся по всему городу. Индийцы ходят по своей земле с гордо поднятыми головами. Голуби, курлыкая, взлетают в небо, а Ворота Индии напоминают нам о былом расцвете и упадке, возвышении и гибели. Оказавшись в Мумбаи, невозможно не обратить внимания на эти ворота. Поскольку мы выступали против колониализма, мы не стали входить через них, а наоборот, вышли.
Мы зафрахтовали лодку и отправились в пещерный комплекс Элефанта [43], где находится собрание древних статуй. Грот показался мне небольшим, изваяний было немного, дополнительных поясняющих надписей я не заметил. Зато каждая скульптура благодаря идеально выдержанной композиции и технике исполнения представляла собой бесценное произведение искусства. Эти статуи можно включить в собрание шедевров мирового наследия. Художественный талант индийского народа произвел на нас неизгладимое впечатление.
Также невозможно забыть ни с чем не сравнимое гостеприимство и доброжелательность наших друзей из Мумбаи. Так получилось, что мы приехали во время большого праздника Дивали, или Фестиваля Огней [44], и местные писатели, художники, музыканты и танцовщики пригласили нас вместе отметить это событие. Мы вошли в большой двор. По обе стороны извилистой дорожки прямо в траве были расставлены свечи. Два ряда огней напоминали череду электрических фонарей, освещавших дугообразную набережную Мумбаи. Это известное и очень красивое место носит образное название «Ожерелье королевы». Подобную волшебную картину я видел в детстве, когда ночью бывал на храмовых праздниках в Китае. «Ожерелье» вывело нас в большой зал, озаренный светом бесчисленных свечей. Хотя электрический свет выключили, в зале было светло как днем. Все сидели на полу и наслаждались выступлениями знаменитых индийских артистов. Сначала мы слушали сольное выступление мастера игры на ситаре. Я не могу найти слов, чтобы описать изящество той мелодии. Ее можно передать только строчками из стихотворения поэта танской эпохи Бо Цзюйи:
«Цао-цао» – шумят, шелестят – «тье-тье»,
сплетя воедино все звуки,
И крупных и мелких жемчужин град
гремит на нефритовом блюде.
Щебечущей иволги милая речь
скользит меж дерев расцветших.
Во тьме захлебнувшийся чистый родник
бессилен сквозь лед пробиться. [45]
Мелодия, казалось, продолжала струиться подобно шелковой нити даже после того, как мастер закончил играть. Этот звук походил на паутину в конце весны и был так тонок, что уловить начало и конец было невозможно. Далее знаменитый танцовщик исполнил танец. Последним выступал поэт, он декламировал стихи о китайско-индийской дружбе на языке урду. Слов я не понимал, но плавная мелодичная интонация и особенно рисунок стиха, основанный на трехсложной рифме, очень тронули меня. Ритм проникал в самое сердце, словно создавая некую духовную связь, будто я вдруг овладел языком урду и понял смысл оды, сочиненной поэтом. Мое сердце билось в такт его голосу, я был воодушевлен.
Разошлись мы уже глубокой ночью – индийские друзья никак не хотели нас отпускать. Они говорили: «Если не спать подольше, то один день в Индии станет равен двум. Ну и что, что вы устали? Отдохнете, когда вернетесь в Китай. Ведь если бы мы приехали к вам в гости, вы бы сделали для нас то же самое!» Что было на это ответить? Такую дружбу мы точно никогда не забудем.
Говоря о дружбе народов, невозможно не упомянуть доктора Дварканатха Котниса. Место, откуда он родом, находится недалеко от Мумбаи; его брат и сестра до сих пор живут там. Около 40 лет назад японские захватчики оккупировали Китай, неся ужас и опустошение. Это было трудное время, полное опасностей, и именно тогда Дварканатх Котнис, едва окончив медицинский университет, презрел опасности и отправился на передовую Китайско-японской войны. Так же, как и Генри Бетьюн [46], одевшись в военную форму 8-й армии [47], он самозабвенно помогал больным и раненым. В прифронтовой больнице Дварканатх Котнис познакомился с медсестрой, позже они поженились. Тяжелый и упорный труд привел его к болезни, он скончался за тысячи гор и рек от родной земли спустя всего три месяца после рождения первенца. В Китае доктора Дварканатха Котниса почитают как великого воина-интернационалиста, Мао Цзэдун собственной рукой написал для него эпитафию. Каждый ее иероглиф подобен полной чаше – торжественен и выразителен. Это траурное слово до сих пор висит в доме у старшего брата Дварканатха в Мумбаи. Во время визита в Индию двадцать лет назад Е Цзяньин [48] побывал у родственников доктора и сфотографировал эту каллиграфическую работу. Будучи в Мумбаи, мы тоже решили посетить этот дом, где нас радушно приняли старший брат, сестры и другие члены семьи героя. Сидя там, я пристально разглядывал эпитафию, написанную Мао Цзэдуном. Потом поворачивался и смотрел на фотографию маленького сына Котниса Кэ Иньхуа, который трагически погиб. Вокруг рамки висел цветочный венок, от вида которого мое сердце сжималось. В голове роились мысли о прошлом и о будущем. За две тысячи лет истории китайско-индийская дружба повидала немало ученых, буддистов, путешественников, торговцев, которые перемещались между двумя странами и взращивали дружбу, длящуюся многие годы. Можно ли сказать, что Дварканатх Котнис – это беспрецедентный случай? Высокая оценка, которую дал ему Мао Цзэдун, была совершенно справедлива. Я слышал, что до сих пор, несмотря на то, что прошло уже без малого полвека, многие его китайские сослуживцы, воевавшие вместе с ним на передовой, не могут сдержать слез при упоминании о нем. Что же так глубоко трогает людей? Есть ли что-то еще, кроме крепкой дружбы? Я упоминал, что мумбайские Ворота Индии – это своеобразное историческое свидетельство. Они говорят нам, что старое и порочное должно погибнуть, а пример Дварканатха Котниса, наоборот, показывает, что новое и справедливое должно жить вечно.
Сегодня жители Индии в полной мере сохраняют наследие Котниса и прикладывают много усилий для развития дружбы между нашими странами. Мы прилетели из Нью-Дели в Мумбаи глубоко за полночь, когда большинство людей уже точно видели десятый сон. Однако несмотря на поздний час на выходе из аэропорта нашу делегацию встречали губернатор штата Махараштра и мэр Мумбаи в окружении несколько сотен человек с красными флагами и приветственными лозунгами. В нашу честь устроили торжественный обед, многие известные люди приехали в гостиницу, чтобы повидаться с нами.
Особенно запомнилось организованное с большим размахом приветственное собрание. Мероприятие проводилось в жилом районе на спортивной площадке средней школы, где соорудили специальную трибуну. В собрании приняло участие десять тысяч человек, в основном это были рабочие, жившие в высотных зданиях вокруг стадиона; их семьи смотрели на праздник с балконов своих квартир и тоже принимали в нем своеобразное участие. Под громкие аплодисменты был поднят красный флаг. Каждый выступающий с воодушевлением воспевал китайско-индийскую дружбу. По стадиону волнами разливалась энергия доброжелательности. Перед закрытием собрания молодые индийцы выстроились в две шеренги, взялись за руки, а мы, китайские гости, прошли посередине. Прекрасная организация и подготовка этого мероприятия произвели на нас глубокое впечатление. К тому времени, как мы сели в машину и отправились в отель, уже совсем стемнело. Наша машина проезжала как раз под огнями «Ожерелья принцессы». Два ряда фонарей, каждый из которых был подобен сияющей в ночном небе жемчужине, подсвечивали дугу морского берега до самого горизонта. Эта картина навеяла воспоминания о том, как двадцать семь лет назад я вместе с индийскими друзьями из мира литературы и искусства участвовал в Фестивале Огней. Время идет, а наша дружба только крепнет. Сегодня мы снова приехали в Мумбаи, и мне трудно было сдержать волнение.
Мумбаи – молодой промышленный город, а Кочин – его младший брат. Долгое время я был уверен, что для воспитания чувства прекрасного следует посещать только древние исторические места и памятники. Мне нравилось бродить среди руин или под сводами старинных пагод и буддийских храмов, а размышления о прошлом доставляли большую радость и заставляли трепетать перед древностью. Часто я мог увлечься так, что забывал обо всем вокруг. Развивающиеся индустриальные города меня не особенно интересовали. Однако, оказавшись в Мумбаи, я понял, что этот город является свидетелем новой истории и символом дружбы. Возле величественных ворот, на шумных улицах, рядом с устремляющимися ввысь домами, в выстроившихся в ряд торговых лавочках мы можем ностальгировать о прошлом, одновременно вглядываясь в туман будущего. Когда мы видим крепко стоящий на ногах индийский народ, когда думаем о павшем колониальном режиме, наблюдаем за голубями, слышим шум морских волн, хочется спросить: «Задаешься вопросом: кто правит судьбою всех живых на бескрайной земле?»[49] Ответ прямо перед глазами. Мумбаи, который многое повидал, ответил на этот вопрос.
Индиец, обнимающий ребенка
Прошло уже больше двадцати лет, но я до сих пор вспоминаю индийца, держащего на руках ребенка. Особенно живо его образ встает передо мной сейчас, когда я в третий раз ступил на индийскую землю. Вглядываясь в людей, сходящих с поезда, я представлял, как этот человек вдруг появится из шумной толпы; по-прежнему одетый в неброскую одежду и с добродушной улыбкой на смуглом лице. Малыш трех-четырех лет у него на руках будет тянуть ко мне крохотные ручки, на его румяных щечках появятся ямочки от улыбки… Конечно, я понимал, что это лишь мои воспоминания о давно минувшем.