Эта сцена напомнила мне о первом путешествии в Бирму более тридцати лет назад. Сначала я приехал в Янгон. Помню, как меня вдохновили пейзажи с зелеными рвущимися прямо в небо тропическими деревьями. Однако еще более удивительными мне показались обитавшие там вороны. Стаи этих черных птиц достигали поистине чудовищных размеров – осмелюсь предположить, что нигде в мире больше не увидишь их в таком количестве. Бирманцы глубоко почитают буддийскую религию, запрещающую убивать живых существ, что, вероятно, и привело к такому положению. Птицы, пользуясь возможностью, плодились, со временем ситуация ухудшалась, и Бирма превратилась в настоящее царство ворон.
Однажды на реке Иравади, неподалеку от Янгона, я наблюдал самую большую стаю ворон из всех виденных мною в жизни. Думаю, там было несколько десятков тысяч птиц. Мачты, палубы, борта пришвартованных к берегу лодок словно были измазаны черным, кругом была кромешная чернота. И это не считая птиц, которые парили и кружились в воздухе! Прямо-таки вороний мир, воронья вселенная, вороний рай, воронье это, воронье то. У меня кончились слова, я не могу описать, то, что увидел тогда.
Вчера утром я побывал в резиденции Шитал Нивас, а сегодня отправился во дворец Хануман Дхока и там снова увидел стаю ворон, их было, вероятно, больше тысячи. Они ни с того ни с сего налетели с задней стороны дворцовой башни, покричали, сотрясая небо и землю, сделали круг над внутренним двором и улетели в неизвестном направлении.
Нельзя сказать, что в Древнем Китае вороны считались птицами, приносящими удачу. Скорее наоборот, за ними закрепилась дурная слава. Когда люди слышали карканье, им становилось не по себе. Однако в последние несколько лет на территории Пекинского университета, где пышно растут деревья, редко можно увидеть каких-то птиц, кроме воробьев. Даже надоедливые вороны уже не кажутся такими невыносимыми, а их не самые приятные голоса с каждым днем становится в некотором смысле желанными.
Здесь, в Катманду я видел не только ворон, но и голубей.
Пекин в последнее время может похвастаться лишь домашними голубями, их дикие сородичи давно исчезли из города. Помню, как весной прошлого года я приехал в столицу Индии Нью-Дели, чтобы принять участие в Международном фестивале поэзии имени Вальмики [106], автора древнеиндийского эпоса «Рамаяна». Жил я в пятизвездочном отеле на девятнадцатом этаже и однажды, отправившись на конференцию, забыл закрыть окно. Когда я вернулся, в номере меня ждали двое нежданных гостей с крыльями – парочка голубей воспользовалась моим отсутствием и с воркованием обустраивалась в новом доме. Они сидели на моем диване и любезничали друг с другом, не обращая на меня никакого внимания и даже не пытаясь спрятаться. Было очевидно, что угрызения совести обошли их стороной. Что ни говори, это «внезапное нападение» застало меня врасплох. Индийцы никогда не причиняют вреда живым существам. Вероятно, местные голуби еще с древних времен не боятся людей и привыкли к мирному соседству. В Китае, а особенно в Пекине, все совсем по-другому – пернатых становится все меньше и меньше. Каждый раз, гуляя по территории Пекинского университета под сенью высоких деревьев или сидя у пруда с лотосами, источающими приятный аромат, я вижу молодых людей с рогатками, злобно смотрящих на верхушки деревьев в поиске птиц. Мне становится совестно, но я не знаю, что им сказать. Разве нам не следует поучиться у Индии и других стран бережному отношению ко всем живым существам?
Я не умею, да и не люблю философствовать. Однако многие китайские и зарубежные мыслители древности и современности подчеркивают, что человек и природа – это единое целое. Люди и животные (кроме тех, которые вредят человеку) должны жить в гармонии. Мы не можем друг без друга, в мире природы у всех есть право на жизнь. Я искренне поддерживаю эти идеи. Когда наступит период Великого единения [107], изменятся не только отношения между людьми, но и отношения между человеком и природой, между человеком и животными. Они должны улучшиться. Я не религиозный человек и не вегетарианец. Если какие-то животные и растения необходимы для жизнедеятельности человека, конечно, мы будем продолжать их есть. В то же время я уверен, что нужно остановить то губительное поведение, которое наносит вред живым существам без необходимости. Написав это, я вспомнил один случай. Раньше было время, когда садоводство воспринималось как ревизионизм. Я сто раз думал об этом и все равно не могу понять, какие мысли и стремления двигали сторонниками этой идеи? Я, правда, поражен до глубины души. Мы должны уметь любоваться всем красивым, что есть в этом мире, не важно, люди это, животные, птицы, рыбы и насекомые, или деревья, цветы и травы. Мы имеем право восхищаться этим. Я думаю, это незыблемая истина. Разве удивительно, что в состоянии застоя выживание становится единственной правдой?
Наступивший незаметно рассвет застал меня за написанием этих строк. Над Катманду клубился утренний туман. Из глубины плотной белой пелены доносилось урчание голубей. У меня сразу поднялось настроение, на душе стало радостно, словно я испил сладкой росы непальского и индийского духа.
Утро 26 ноября 1986 года
Снова опустился густой туман.
Уже несколько дней первое, что я делаю после пробуждения, – открываю окно и наслаждаюсь туманом, окутывающим город.
Мне никогда не нравился туман. Почему же сейчас он вдруг кажется мне таким привлекательным? Тут есть одна причина, предопределенная судьбой. Позавчера, когда мы пролетали над Тибетом, одна из бортпроводниц сказала, что Катманду накрыло пеленой густого тумана, видимость составляет всего метр, и, возможно, с посадкой будут трудности. С одной стороны, я немного переживал, боялся, что, если туман не рассеется, самолет не сможет приземлиться. С другой стороны, мне было любопытно, неужели в Катманду тоже бывает густой туман? Дымка все-таки рассеялась, и наш самолет точно по расписанию прибыл в столичный аэропорт, залитый солнечными лучами.
Тогда-то я и заинтересовался туманом.
На следующий после прибытия день я проснулся и сразу распахнул окно: снаружи все было скрыто за густой белесой пеленой. Вчера после обеда, проезжая по одной из улиц Катманду в северной части города, мы увидели возвышающиеся горные хребты, на каждом пике громоздилась снежная шапка. Это тысячелетние вершины. Солнечные лучи отражаются от снега и рассыпаются серебряными искрами. Впервые в жизни я видел такой пейзаж, и меня переполняла искренняя детская радость. Сейчас все кануло в туман, исчезли даже тысячелетние пики. От нескольких вековых деревьев на заднем дворе гостиницы, которые в обычные дни доставали кронами до самого неба, остались только блеклые тени. Этот пейзаж на фоне плотной туманной завесы напоминал картину традиционной китайской живописи. Вчера я видел непальскую женщину, которая несла на спине корзину с красными кирпичами и перевернула ее у большой кирпичной кучи. Сегодня я увидел мужчину, который нес в руках что-то красное. Я думал, что он тоже несет кирпичи, но когда тот подошел ближе, я обнаружил, что красное нечто в его руках дрожит на ветру. Оказалось, мужчина нес букеты красных цветов. Я не мог удержаться от смеха.
Пока я рассеянно смеялся себе под нос, откуда-то послышалось урчание. Туман скрывал картину мира, но звуки он спрятать не мог. Я прислушался и понял, что слышу воркование голубей, и вдруг откуда ни возьмись раздался лай собак. Никогда бы не подумал, что в тумане вдруг одновременно появятся именно эти два животных – голубь и собака. Разве удивительно, что я научился наслаждаться туманом в Катманду?
В мире немного людей, которые любят это явление природы. Всем известен знаменитый лондонский туман. Многие писатели в своих рассказах и романах описывали дымку Туманного Альбиона. Их описания оставляют нам, читателям, ощущение бесконечного очарования. Я мало знаю о литературе Непала, поэтому не могу сказать, уделяют ли непальские писатели особое внимание туману. Однако не важно, в Лондоне или в Катманду, но людей, которые открыто восхваляют туман, вероятно, совсем немного. Причина этого мне не известна. Сейчас, находясь в столице горного королевства, я пою оду белой дымке. Восхваляю ее даже больше, чем мог предположить. Раньше мне совсем не нравился туман, я никогда не наблюдал за ним. Однако чем больше обращал на него внимание, тем больший интерес он вызывал. Туман обладает уникальным свойством – он может покрыть плотной или полупрозрачной вуалью весь мир, и эта дымка придаст предметам новый облик, сделает четкие линии размытыми, красивое станет уродливым, очаровательное – отталкивающим. Такую красоту – туманную, неясную, нечеткую – нельзя разглядеть при солнечном свете.
Недавно я познакомился с понятием «нечеткая математика». Помню, подумал тогда: математика, как никакая другая наука, должна быть четкой и точной. Как может существовать какая-то нечеткая математика? Позже я прочитал несколько статей об этом разделе науки и постепенно убедился, что эта дисциплина – выдающееся открытие математической науки. В повседневной жизни, в гуманитарных и естественных науках есть множество нечетких вещей. Невозможно отрицать их неоднозначность. Признание этого факта принесет пользу как тем, кто работает в доказательной науке, так и тем, кто принимает политические решения.
А что же природа? В ней еще больше неопределенности. Эстетика – один из примеров. Порой неясность и туманность придает вещам гораздо большее очарование. Разве не интересно любоваться пейзажем в лунном свете и сквозь туман разглядывать цветы? Зритель может отпустить на волю воображение, полностью отдаться своим мыслям, погрузиться в мечты, и действительность станет такой, какую представляешь. Это намного лучше, чем видеть вещи насквозь, до самых мелких деталей. Честно говоря, абсолютной четкости в природе просто не существует.
Фантазия разыгралась – просто удивительно, куда порой могут завести меня мои мысли. Воображение будто опьянило меня. Туман за окном по-прежнему покрывал все вокруг густой пеленой. Он, кажется, понял мою душу и был благодарен за похвалу. Высказать это ему не под силу, он может только предстать в еще более чудесном и таинственном образе и заполнить весь мир.