Какофония звуков вдруг словно ушла на второй план, беспорядочная череда образов, от которых рябило в глазах, чуть померкла, я поднял голову и посмотрел на устремленные в небо тысячелетние белоснежные вершины Гималаев. Это было так неожиданно, что вспомнилась перефразированная мною строка из стихотворения Тао Юаньмина: «Праздник Будды отмечал на стадионе, и мой взор в вышине встретил склоны Гималаев»[114]. Я вдруг ощутил себя Тао Юаньмином. Как это удивительно! Как радостно!
Словно я своими глазами увидел духов заснеженных вершин Гималаев. Не важно, индуистские это божества или буддийские бодхисаттвы – казалось, они приподнялись со своих подушек-лотосов, парящих в облаках, и с интересом разглядывают мир людей, наблюдают за происходящим на стадионе. Они видели собственные статуи, зажженные перед ними свечи и раскуренные благовония. Как интересно! Какие необычные существа эти люди! Вероятно, божества смотрели и радовались, или даже размышляли о том, что вечно занятые поисками пропитания и обустройства собственного быта люди наконец-то перестали гнаться за славой и богатством, беззаботно поют и танцуют, приветствуют друг друга и воспевают имя Будды. Возможно, люди не так уж безнадежны, а? Думаю, небожители искренне радовались, ведь они не мудрее обычных людей. Каждый человек любит похвалу, так отчего же не любить ее и небожителям? А если божества рады, то кто знает, может, они будут милостивы и ниспошлют счастье. Пусть все складывается благоприятно и будет мир. О Амитабха! [115]
Над Гималаями медленно и важно плыли облака. Я представил, что каждый небожитель выбрал себе по облаку, удобно на нем расположился и помчался прямо к стадиону посмотреть на праздник, разобраться в учении Гаутамы Будды и мандалах дождя. В спешке небожители забыли взять с собой цветы, поэтому все, что им оставалось, это парить в облаках, разглядывая людской океан, а потом вернуться в свое царство на вершинах гор.
Гул человеческих голосов ворвался в мои грезы и разрушил их. Очнувшись, я увидел, что на стадионе все смешалось. Пестрая человеческая толпа волной поднялась с трибун и устремилась к президиуму. Вероятно, зрители хотели получше рассмотреть почетных гостей – принцев, министров, иностранных и местных влиятельных персон. Стройных рядов, которые только что заполняли поле, больше не было. Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый… Конференция завершилась. Я поспешил сойти с трибуны, а когда оглянулся, увидел, как снежные вершины сияют в косых лучах закатного солнца.
Вечер 19 ноября 1986 года.
Вернулся с приема в китайском посольстве, писал в отеле «Соалти».
Возвращаясь из Непальского императорского ботанического сада, мы сделали крюк, чтобы посетить известный на всю Южную Азию индуистский храм Пашупатинатх.
Нам пришлось пробираться узкими и не самыми чистыми переулками, поскольку храм расположен на окраине Катманду у реки Багмати. Эта река почитается непальцами так же, как Ганг индусами, на ее берегах выстроены специальные мостки, на которых, как мне сказали, сжигают трупы умерших, а пепел высыпают в воду. Согласно преданиям, если развеять прах над Багмати, то умерший обязательно попадет в рай.
Пашупатинатх – это один из трех крупнейших индуистских храмовых комплексов. Также его часто называют храмом Шивы. Символом Шивы является каменная колонна-лингам [116], и, конечно, они были повсюду. Говорят, если женщина не может забеременеть, то ей следует зажечь благовония перед лингамом, помолиться и прикоснуться к волшебной колонне, тогда ее желание исполнится. Неужели камень и правда обладает столь чудесной силой? Одному Шиве известно.
Перед входом в храм установлена деревянная табличка с предупреждением, что входить внутрь разрешается только тем, кто исповедует индуизм. Ни один из нас не был приверженцем этой религии, поэтому все что нам оставалось – попытаться рассмотреть хоть что-нибудь через открытые ворота. Внутри храма было темно, грязно и совсем непохоже на обетованную землю, описанную в литературе. Казалось, в этом месте вообще нет ничего священного или волшебного. Древние говорили: «Ценится то, что трудно получить». Войти внутрь нам не удалось, поэтому я предпочитаю думать, что там все же есть некая «ценность».
По словам местных, этот храм известен на всю Индию, и каждый год множество верующих со всей страны совершают сюда паломничество. Мы действительно видели несколько садху [117] в одежде отшельников. Стало быть, мы действительно попали в святое место, иначе как здесь оказались эти опирающиеся на бамбуковые трости аскеты с заплетенными в косы волосами?
По правде говоря, я никогда не верил ни в каких духов или божеств. Все эти храмы, Шивы или лингамы меня мало занимают, зато кое-что другое привлекло мое внимание: на крышах высоких храмовых построек ютились голуби. Вечерело, сумерки постепенно опускались на виднеющиеся вдали вершины Гималаев. Последние лучи заходящего солнца мягко касались развалин древнего храма, верхушки деревьев отливали золотом. Для птиц наступало время отдыха, но пока они еще не отошли ко сну, и до меня доносилось их утробное воркование. И, конечно же, повсюду были неугомонные обезьяны. Эти вездесущих животных можно было заметить на крышах дворцов и стенах храмов, между жилищами людей и на деревянных перилах мостков у реки. Они скакали, кричали, перепрыгивали с одной крыши на другую, не останавливаясь ни на минуту. Некоторые взрослые обезьяны несли на шерстистых спинах своих детенышей, а другие, казалось, несли само заходящее солнце цвета темного золота. Я стоял на мосту и наблюдал за ними. Неожиданно мне захотелось погладить маленькую обезьянку, и я уже протянул было руку, совершенно не учитывая, что ее родительница может быть против такой фамильярности. Взрослая обезьяна оскалила зубы, приняла угрожающую позу и была готова кинуться на защиту своего малыша. Эта ее реакция до смерти меня напугала, и я немедленно отступил на несколько шагов, давая ей понять, что не опасен.
Внезапно меня осенило. Пусть в храм Шивы нельзя заходить тем, кто не исповедует индуизм, и нарушителей этого правила ждет суровая кара, но это касается только людей. Обезьяны – другое дело, им путь открыт. Для них ничего не значат человеческие религии и касты, чиновники с их законами и сильные мира сего. Люди никогда не ассоциировали обезьян ни с одной конфессией. Обезьяны и голуби, скорее всего, считают эти человеческие причуды лишенными всякого смысла. Как говорят, чем глубже море, тем больше рыбы в нем резвится, чем выше небо, тем больше по нему летает птиц. Животные намного свободнее людей, и если верить в реинкарнацию, то обезьяны и голуби в следующей жизни обязательно переродятся людьми!
Размышления завели меня слишком далеко, пора было возвращаться. У ворот храма Шивы толпились люди. Некоторые были хорошо одеты, другие – в лохмотьях. Садху с высоко поднятыми головами важно ступали, опираясь на бамбуковые трости, и выделялись среди людей, как журавли среди кур. Продавцы свежих цветов сидели прямо на земле, скрестив ноги, и с почтением приветствовали покупателей. Голубоглазые светловолосые иностранцы и иностранки с рюкзаками за спиной стояли рядом и что-то обсуждали. Между лавочками протискивались священные коровы. Дети и слепые попрошайки тянули руки, прося милостыню. Овощи и фрукты на прилавках поблескивали в скудных лучах заходящего солнца. Грязные тесные улочки наполнял не самый приятный запах.
Мы остались простыми смертными, не достигли просветления и не перевоплотились в божеств или бодхисаттв. Но непальцы проявляли к нам, «заморским гостям», дружелюбие. Они не глазели на нас и не подшучивали над нами. Местные дети одаривали приветливыми улыбками. Самые робкие прятались за родителей, с любопытством тараща на нас огромные черные глаза. Это было очень мило и забавно. Мы чувствовали, что находимся в кругу друзей. Пашупатинатх не распахнул перед нами дверей, но таковы тысячелетние традиции, и мы с уважением их приняли. Покидая храм под журчание священной реки Багмати, мы искренне желали нашим непальским друзьям обрести счастье в этой жизни, а когда придет время – перейти реку, оказаться в обещанном раю. Пусть божества храма Пашупатинатх благословят наших друзей!
30 ноября 1986 года,
в гостинице «Соалти» перед отъездом из Непала
Гималаи можно увидеть из любой точки Катманду. Шесть дней назад, едва сойдя с борта самолета, я поразился, каким плотным кольцом горные вершины окружают аэропорт. Позднее оказалось, что это величественное зрелище открывается откуда угодно – куда ни посмотри, всюду подобно волнам поднимаются изумрудно-зеленые горные хребты, а позади них небо подпирают высокие пики, увенчанные снежными шапками. Лучи солнца отражаются от кристалликов льда на вершинах и рассыпаются ослепительным серебряным сиянием.
Несколько дней назад, сидя в президиуме на церемонии открытия конференции Всемирной ассоциации буддистов, я особенно остро ощутил величие тысячелетних Гималаев. Вспомнилось известное во времена Тан стихотворение: «Над верхушками деревьев – ясное синее небо, в городе холодает на закате»[118]. Изменю его немного: «Над горизонтом – светлые белоснежные вершины, в городе холодает на закате». Это в некоторой степени описывает мои тогдашние чувства.
Спустя пару дней товарищи из нашей делегации предложили поехать в Дуликхель полюбоваться на Гималаи, я с радостью согласился. Горы всегда вызывали мой интерес, но видеть их мне доводилось не часто. Помню, как в Синьцзяне у озера Тяньчи снежные вершины дарили мне чувство свежести и прохлады. Внизу было жарко, но стоило поднять голову – и вот они, неприступные шапки снега на фоне лазурного неба, холодные, ясные и чистые. Невероятно реалистичная иллюзия близости белых сугробов мгновенно исчезала, стоило лишь протянуть руку, и становилось ясно – путь до вершины очень-очень длинный. Собиратели из местных ловко спускались по каменистым склонам, держа в руках «снежные лотосы» – соссюреи, и продавали их туристам. Казалось, что светло-желтые цветы впитали всю свежесть горного воздуха, от одного взгляда на них приходило блаженное чувство прохлады.