Лунная ночь мне тоже по душе. Серебристый свет, подобно воде, льется с небес на огромные листья банановых деревьев, на громоздящиеся друг на друга папайи, на заросли сизаля. Все вокруг погружено в этот прохладный струящийся поток. Похожие на дверные створки банановые листья, листья-клыки сизаля, овальные листья папайи отбрасывают на землю четкие тени.
Я восхищаюсь белыми облаками, бесконечно меняющими форму. Они плывут между горными ущельями или большими деревьями, над крышами хижин, под колесами автомобилей; мягкие и пушистые, они обнимают леса и ложатся шапками на горные вершины. Каждый раз, когда машина въезжает в облачную завесу, внизу чудится горное ущелье, и кажется, что автомобиль несется по серебряному мосту через лунные чертоги прямо в Небесный дворец.
Я преклоняюсь перед зелеными горами. Они толпятся, громоздятся ярусами, держат на себе сотни тысяч трав и тысячи деревьев, хранят в недрах драгоценные камни. Пояса из зеленого нефрита окружают каждую равнину, горные вершины соперничают друг с другом в красоте, а ущелья состязаются в бездонности.
Не счесть всего, чем дороги и любимы мне эти места, а ведь важны не только географическое положение и благоприятный климат. Самое главное, на мой взгляд, – это гармония между людьми.
Древние письменные источники рассказывают нам, сколько бед выпало на долю местного населения, не раз переживавшего и страшные эпидемии, и жестокие межнациональные конфликты. Говорят, здешний воздух был пропитан токсичными испарениями, а вода из источников не годилась для питья. Прекрасные цветы и травы насыщали воздух ядовитыми ароматами, вдыхать которые было опасно. Комары и прочие кусающие насекомые вырастали размером с мышь. Словом, эти места описывали, как кромешный ад.
Однако сегодня «… по-иному все стало на свете!»[191]. Вместо ядовитых испарений и токсичных дождей – чистое небо. Яркое солнце освещает таинственные непроходимые леса. Кажется, что цветы стали еще ароматнее, листья на деревьях зеленее, овощи и фрукты – больше и сочнее, пейзажи – очаровательнее. Белый дым, идущий из труб заводов и белые облака, плывущие между горными вершинами, сливаются воедино. Не разберешь, где дым, а где облака. Звуки человеческих голосов и пение птиц в лесу звучат в унисон. Здесь прекрасно прижились многие растения, привезенные из других мест, даже заграничные. Более десяти различных народностей здесь говорят на разных языках, почитают непохожие традиции, исповедуют каждый свою религию, носят одежду, которая им нравится, и все они живут и работают в мире и гармонии на одной земле, словно большая семья. Теперь эти места можно назвать раем на Земле.
Здешняя молодежь мечтает о великом и связывает планы на свое будущее с развитием места, ставшего родным; глаза их действительно сияют.
Раньше, когда гости покидали находящийся неподалеку отсюда уезд Сымао, местные говорили: «Прежде, чем уехать из Сымао, нужно найти здесь жену». Наша делегация, приехавшая с визитом, единогласно согласилась изменить эту расхожую фразу на следующую: «Если решил приехать в Сымао, привози жену с собой». Мы с воодушевлением договорились, что через десять, а может, через двадцать лет мы обязательно вернемся сюда. Не знаю, насколько красивее станет к тому времени Сишуанбаньна, и надеюсь, что тогда смогу написать о нем еще более хвалебные строки.
Август 1962 года
Посещение дома-музея Лу Синя в Шаосине
Несколько шагов по узкому переулку, мощеному каменной плиткой, и я почти сразу увидел знакомые деревянные ворота – это было то самое место, откуда мать отправляла будущего бойца культурного фронта на учебу в Нанкин.
Я с благоговением прошел через них и оказался в очень необычном месте – здесь родился и провел свои детские годы великий деятель Лу Синь.
Многогранность личности Лу Синя поражает; я со школьной скамьи почитаю и люблю все его произведения, многие из них читал неоднократно, некоторые могу цитировать наизусть. Именно поэтому, впервые оказавшись в его доме-музее, я не чувствовал себя чужим, напротив, все вокруг было мне знакомым.
Расположение комнат внутри ветхого здания показалась мне немного запутанным – дом не был похож на пекинские сыхэюани [192], устройство которых понятно с первого взгляда. Но уникальность этого места состояла в другом. Мы прошли по темному коридору и оказались в одной из комнат, где, как нам сказали, бабушка Лу Синя читала ему сказки. Там же стояла большая кровать, на которой спала его мама. В доме сохранился стол, за которым Лу Синь переписывал трактат «Описание трав и деревьев южного края», и, конечно же, райский сад из его детства – сад диких трав. Комнаты и вещи в этом доме были самыми обыкновенными, незаурядность же им придавала история – здесь Лу Синь ходил, отдыхал, размышлял… Мне очень хотелось задержаться тут подольше, чтобы как следует все рассмотреть.
Лу Синь рано покинул этот мир, а пока был жив, вероятно, подолгу не навещал этот дом, но сейчас мне показалось, что он где-то рядом. Я будто видел, как он срывает длинные и непослушные травинки, как ловит насекомых в саду, как разговаривает и играет со своим другом Жуньту [193], как под строгим контролем отца читает и пишет иероглифы.
Мне все чудился образ маленького мальчика, однако решительный и волевой характер Лу Синя проявился уже в детстве. В том самом кабинете, где проходили его занятия, на деревянной столешнице вырезан иероглиф «рано». Эта отметка – свидетельство того, как однажды Лу Синь опоздал на урок, и учитель попросил его объясниться. Неизвестно, что мальчик сказал в свое оправдание, однако в тот же день он перочинным ножиком вырезал на парте этот иероглиф как напоминание, что следует приходить пораньше. Говорят, что после этого случая он действительно ни разу не опоздал на занятия.
Это лишь маленький пример, но в малом видится великое.
Силу характера Лу Синь проявлял всю жизнь – по словам Мао Цзэдуна, в нем не было ни капли подобострастности, он всегда был стойким, боевым и стремился к истине. «Нахмурив брови, с холодным презрением взираю на осуждающий перст вельможи. Но, склонив голову, готов, как буйвол, служить ребенку»[194], – писал он о себе. Он готов был служить народу и не преклонял колени перед врагом. Увидев сейчас в этом темном кабинете маленький иероглиф «рано», я задумался о его жизни, полной сражений. В моем воображении он словно превратился в стальную саблю, которую невозможно сломать, или в твердый алмаз, который невозможно разбить. Тень его вдруг стала расти, заполняя собой всю вселенную и даря людям безграничное вдохновение и мощную силу.
Лу Синь часто упоминает в своих эссе небольшой двор, где он часто ловил мух или искал личинки цикад вместо того, чтобы сидеть на занятиях. Этот дворик был совсем крошечный, примерно два чжана в длину и чуть больше одного чжана в ширину. Старое дерево зимоцвета [195] рядом с домом помнило те старые времена, когда Лу Синь прибегал сюда мальчишкой много-много лет назад. Дерево чрезвычайно молодо – здоровый и крепкий ствол и изумрудно-зеленые листья. Похоже, оно собиралось простоять здесь еще тысячу лет. В моих глазах этот зимоцвет стал символом характера Лу Синя – человека стойкого и решительного, которого не сломить ни угрозами, ни силой, не соблазнить ни богатством, ни почестями. Я поднял с земли лист, упавший с дерева, осторожно вложил его в свой блокнот и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Обернувшись, я увидел, что сопровождавший нас внук Жуньту – того самого приятеля Лу Синя – с улыбкой смотрит на меня. Возможно, его тронуло, что я придаю такое большое значение крохотному листочку, а может быть, развеселило мое красное и потное от жары лицо. Я улыбнулся ему в ответ, подошел ближе и мы разговорились. Он рассказал, где живет, кем работает, что в его жизни все хорошо, а широкая искренняя улыбка, манера держаться, костюм, в который он бы одет, подтверждали его рассказ.
Невольно мне вспомнилась история о том, как, уже будучи стариком, Жуньту встретился со своим другом детства Лу Синем и несмотря на годы детской дружбы обратился к нему «господин». Полагаю, от этих слов у Лу Синя мороз пробежал по коже, ведь он мечтал о новом мире, где нет страданий и бед и все люди равны. Позже сын Жуньту Шуэйшэн и племянник Лу Синя Хунъэр стали близкими друзьями.
Лу Синь не успел увидеть, как его мечты о счастливой жизни детей Поднебесной станут реальностью, зато внук его старого друга Жуньту живет той самой новой жизнью, к которой стремился поэт. Если бы Лу Синь смог увидеть наше настоящее своими глазами, он обрел бы покой.
Во внуке Жуньту я увидел самого Жуньту, будто настоящее и прошлое слились воедино. Когда улыбнулся внук Жуньту, мне показалось, что я вижу улыбки всех детей, всего китайского народа. Чувство счастья наполнило мое сердце, и я вышел через ворота, которые видел впервые, но с которыми был знаком давным-давно.
Дописано 23 ноября 1963 года
Изменить мир. Заметки о городе Бэйдайхэ
Вскоре после Освобождения я некоторое время жил в городе Бэйдайхэ [196].
Городок понемногу менялся, но эти изменения, на мой взгляд, были довольно неспешными, а их результатам порой недоставало гармонии. Улицы застраивались большими и маленькими летними коттеджами всех цветов радуги, просвечивающими сквозь зеленые кущи. С другой стороны, широкие проспекты засыпались некачественным щебнем и, как следствие, были довольно ухабистыми, а по обе стороны от них теснились низенькие темные магазинчики. Все это создавало ощущение некой провинциальности.
Нынешним летом я снова на несколько дней приехал в Бэйдайхэ. Конечно, я предполагал, что город изменился, но не ожидал, что перемены будут настолько сильными – теперь его было не узнать! Где же Бэйдайхэ из моих воспоминаний?