их пиков давили на землю. Пришла пора возвращаться. Мы снова оказались на дороге-серпантине. Когда доехали до Малого Тяньчи, я обернулся: у Большого Тяньчи виднелись только два пика, а здесь – пять белоснежных, сверкающих, пронзающих бескрайнее лазурное небо вершин.
Написано 3 августа 1979 года в Урумчи, на площадке для кемпинга
Переписано и закончено в Пекине 14 мая 1980 года
Под Огненными горами
Раньше, читая «Путешествие на Запад», я всегда с трепетом приступал к части, где описывались Огненные горы – меня страшила яростная сила их застывшего пламени. Гораздо позже я узнал, что Огненные горы – это образное название для всего Турфана [203]. Сам город вызывал у меня неясные фантазии, а как он выглядит на самом деле, я мог только догадываться.
За этой местностью издавна закрепилась дурная слава – ночи в Урумчи такие холодные, что порой приходится надевать ватное пальто. Дорога идет через Дабаньчэн [204], а дальше – после горного перевала Тянь-Шань – начинается пустыня Гоби и тянется на целых сто ли. Воздух здесь настолько горяч, что кажется, будто очутился в кипящем котле. Встречный ветер проникал в нашу машину, и чем дальше мы продвигались, тем жарче становилось. До уезда Турфан мы добрались к полудню. Лучи палящего солнца искрились на виноградных шпалерах, а сочные зеленые листья слегка шевелились, и казалось, что они часто и тяжело дышат. Пора самой сильной жары здесь уже миновала, хотя за два дня до нашего приезда температура поднималась выше сорока градусов по Цельсию. Сегодня намного прохладнее – «всего» тридцать девять, хотя по моим личным ощущениям, по сравнению с Урумчи Турфан полностью оправдывал свое сравнение с Огненными горами.
Мне вспомнилась поездка в Мали. Я посетил эту африканскую страну в самое жаркое время года, когда столбик термометра мог достигать пятидесяти градусов. Мы тогда стали заложниками помещений с кондиционерами и смотрели через двойное стекло на улицу, по которой будто разливалось море огня. Солнечные лучи отражались от поднимающихся до небес манговых деревьев – им тоже было тяжело дышать, как и виноградным листьям в Турфане. Тень от них совсем не давала прохлады, хотя была густой и черной, как пепелище только что отгоревшего пожара.
Турфан будто был вторым Мали.
Стоял удушающий полуденный зной; мы ехали на машине к развалинам древнего города Гаочан.
После Турфана началась абсолютно лишенная растительности пустыня Гоби; повсюду до самого горизонта – один только песок и никаких признаков людей. Солнечные лучи, не встречая препятствий, освещали каждую песчинку, заставляя всю пустыню сиять и искриться. Вдали виднелась невысокая гора – та самая знаменитая пламенеющая гора Хояньшань. Склоны ее были безжизненны и сплошь усеяны красными камнями. Издалека гора напоминала огромный костер, но это был огонь не из мира людей, рая или преисподней. Пламя словно затвердело, и в его неподвижности было еще больше завораживающего неистовства. Его сияние не поднималось высоко, но огненные всполохи словно отражались на всей вселенной. Мы стояли прямо у купола подземного мира, подпиравшего небосвод.
Читая описание Огненных гор в «Путешествии на Запад», я представлял красную черепицу на крышах построек у подножия гряды, красные двери и рамы на окнах, красную мебель. Даже тележки продавцов орехов и сладостей были красными. Помню строки из романа: «Она [гора] извергает пламя на восемьсот ли вокруг, и во всем крае нет никакой растительности. Даже тот, у кого медная голова и железное тело, если вздумает перейти через эту гору, все равно расплавится»[205]. Конечно, восемьсот ли – это преувеличение, но чистая правда, что вокруг не растет ни травинки. Я ощущал страшную жажду, настолько невыносимую, что хотелось достать банановый веер принцессы Железный Веер [206] и с его помощью потушить этот пожар, и тогда хоть на мгновение наступила бы прохлада.
Для меня остается загадкой, почему древний город Гаочан был построен в таком месте, где, словно в преисподней, стоит невыносимая жара. Когда танский буддийский монах Сюаньцзан отправился в Индию, чтобы познать учение Будды, он побывал и в Гаочане. Книга «Жизнеописание буддийского наставника Трипитаки из монастыря Дацыэньсы» содержит детальный и яркий рассказ о жизни монаха в этом краю, в ней же упоминаются городские ворота, храм, царский дворец и палаты в нем. Сюаньцзан не описал торговые лавочки, но могу предположить, что если было все остальное, то и без торговых рядов не обошлось – вероятнее всего, по старой традиции они располагались за пределами дворца, и там всегда было многолюдно и шумно. Каждый день после заката, когда покров ночи постепенно опускался на пески и темнота заполняла каждый уголок, купеческие караваны, прошедшие долгий и трудный путь через пустыню Такла-Макан, беспрерывной чередой заходили в город. Колокольчики на шее верблюдов звенели, разбивая вдребезги вечернюю тишину. Из домов, выстроенных на желтой земле, лился призрачный свет, такой тусклый, что невозможно было понять – есть улочки за пределами домашних стен или нет…
Сегодня это место изменилось до неузнаваемости. Силуэт города был отчетлив, легко определялись улицы и ворота. Мы рассматривали обвалившиеся стены и полуразрушенные дома, но эти руины были необычными. Императорский дворец, буддийский храм, палаты, жилища – все они возведены из желтой глины. Она крепкая, как железо – за минувшие тысячи лет здания ничуть не деформировались. К тому же здесь очень редко идут дожди. Все это помогло строениям сохраниться до наших дней. То, что мы видим сегодня, – сплошное светло-желтое пятно, и ни одного дерева, ни одной травинки. «Ветру весеннему не пройти заставу Юймэньгуань»[207]. Весенний ветер, кажется, дул только в пределах Великой Китайской стены, сюда он не долетал.
Мне трудно представить, как это место выглядело в те времена, когда здесь проходил Сюаньцзан, и какой была его встреча с тогдашним местным правителем Цюй Вэньтаем. Ученый монах жил здесь некоторое время и, вероятно, каждый день погружался в светло-желтый мир. Цюй Вэньтай, а позднее император Тай-цзун [208] пытались убедить его отказаться от монашества, но Сюаньцзан не поддался на их уговоры. Монах отказывался от пищи и чуть не умер от голода, однако мать Цюй Вэньтая смогла уговорить своего сына дать ученому возможность продолжить путешествие на Запад. Вот какая вдохновляющая жизнь! Сегодня таких историй не встретишь… Я не могу удержаться от размышлений об очаровании и неповторимости прошлого, но и проливать слез по нему не стану. «Ведь те, кто будут наблюдать нас после нас, рассудят, как и мы, смотрящие теперь на старину».[209] Отбросив эти мысли, я огляделся по сторонам. Руины древнего города из желтой глины тотчас же засверкали иным блеском.
На следующий день по такой же невыносимой жаре мы отправились в Цзяохэ. Это древнее городище на первый взгляд ничем не отличалось от Гаочана: такие же руины из желтой глины и совершенно лишенная растительности местность, так же преобладает светло-желтый цвет; однако при внимательном рассмотрении отличия становились заметны.
Местные пейзажи навевали мысли о былом. Само название города Цзяохэ говорит о том, что он возведен на пересечении двух рек.[211] Если смотреть сверху вниз с уцелевших городских стен, они могут показаться скалами в тысячу чжэней, под которыми шелестит чистый поток, колышутся зеленые колосья, журчат родники. В стихотворении танского поэта Ли Ци «Старинная солдатская песня» есть такие слова:
Средь бела дня на горе вижу сигнальные огни. Сумерки спустились на Цзяохэ, воду пьет боевой конь. Песчаная буря, сгущается мрак. Доносится стук по котлу. Словно играет пипа затаившего обиду ханьского вана. Войска разбили лагерь, остановились на ночлег, десять тысяч ли они не видели города. На бескрайних просторах холодный дождь и снег. Дикий гусь, отбившись от стаи, кричит, ночами летает по кругу. Переполненный грустью мальчик льет слезы.
Я совершенно не представлял, как выглядит Цзяохэ, но, оказавшись здесь, понял все с первого взгляда. Мысли не остановишь, но мои видения былого постепенно меркли. Я проникся искренним уважением к древнекитайской поговорке «Прочесть десять тысяч книг – пройти десять тысяч ли»[212].
Древние города, которые мы осматривали в течение двух дней, конечно, отличались друг от друга, а вот жара везде была одинаковая. Как я уже говорил, увидев Огненные горы, я мучился от жажды так, что искал принцессу Железный Веер, чтобы затушить пожар ее опахалом из банановых листьев. Эта фантазия порой возникает в моей голове и несколько мгновений не хочет меня покидать. Однако разум решительно говорит мне, что это мираж; действительно, откуда в нашем мире взяться принцессе Железный Веер? Нет, Турфан обречен существовать по соседству с этим застывшим каменным пламенем.
Наше паломничество к древним городам завершилось уже в сумерках. Организатор поездки предложил осмотреть еще и виноградные плантации. «А поехали!» – сказали мы, потому что это действительно было очень любопытно.
Я думал, что никакого чуда здесь не увижу, но довольно скоро был вынужден признать, что ошибся. Вдоль дороги стояли два ряда уходящих в небо тополей; слышался звук журчащей воды. По обе стороны ручья под тополями и ивами стояли увитые виноградом шпалеры. Пышная зелень давала густую тень, чувствовалась прохлада. Я замер: мы все еще у подножья Огненных гор? Неужели кто-то в самом деле одолжил у принцессы Железный Веер опахало из листьев, чтобы погасить пожар? Внимательно присмотрелся: зеленые тополя, виноград, журчание родников – все это было настоящим. Мы действительно находимся на виноградной плантации.