[226] и до самого Динчжоу [227]. Дорога, растянувшаяся на несколько сотен ли, неотделима от гор Утайшань, которые также непрерывно тянутся несколько сотен ли. Словно побеги молодого бамбука после дождя, поднимаются покрытые густым лесом пики этой великой горы. Древние художники изобразили все местные монастыри и отметили их названия. Торговый путь у подножья гряды заполнен людской толпой, вереницы лошадей тянут повозки, на спинах домашнего скота привязана поклажа. Путешественников ждет долгая, а порой и опасная дорога. Некоторые из торговцев утомлены и ищут подходящее место для ночлега. Виднеются тщательно прорисованные постоялые дворы, их хозяева и прислуга радушно зазывают странников, а гости в свою очередь, предвкушая отдых и горячий ужин, улыбаются им в ответ.
Современная китайская молодежь, да и некоторые представители старшего поколения привыкли жить комфортных многоэтажных гостиницах, им совсем не знакомы трудности пути, которые испытывали торговцы или путешественники древности.
Строки: «Крик петуха. Свет призрачный луны. Заиндевелый мост, следы от чьих-то ног»[228] или что-то вроде «Вечернее солнце заходит вдали. Охватила печаль человека у края земли»[229] еще могут пробудить воображение у наших современников, но точно не вызовут сострадания. Мы слишком далеки от такой жизни. Однако роспись с видами Утайшань словно переносит нас в те далекие времена и дает возможность поразмышлять о древности. Если видеть в ней такую ценность, то настенная живопись, без сомнения, входит в число наших национальных богатств. Было время, когда некоторые империалистические страны готовы были отдать сотни тысяч долларов, чтобы приобрести эти фрески, но у них ничего не вышло, иначе фрески уже давно оказались бы в Бостонском музее. Разве не сожалели бы мы об этом?
Фрески поведали нам и о монахах, отправившихся на Запад постигать учение Будды. Подобная тематика для росписи тут вполне уместна, ведь название «Пещеры тысячи Будд» говорит само за себя. Родиной буддизма, как известно, считается Индия, поэтому на здешних стенах запечатлены множество будд и бодхисаттв, родившихся в этой стране. Однако не будь китайских монахов, постигавших канон в Индии, и индийских монахов, приезжавших в Китай, буддизм вряд ли бы смог так широко распространиться. Именно поэтому мы надеялись, что в одной из пещер увидим-таки фреску, на которой китайские монахи идут за сутрами. И действительно, таких обнаружилось немало. В первую очередь следует упомянуть буддийского монаха высшего ранга Сюаньцзана, жившего в эпоху Тан.
Фреска, на которой художник изобразил парящую над морем в лунном сиянии бодхисаттву Гуаньинь, занимала всю стену. Роскошные, сверкающие золотом и драгоценными камнями одежды бодхисаттвы ниспадали мягкими складками, а голову венчала великолепная корона. Удивительно, но над верхней губой Гуаньинь чернела тонкая полоска усов. Выражение лица божества было торжественно и спокойно. В правом нижнем углу автор фрески поместил маленькую фигурку Сюаньцзана. Монах стоит на краю скалы, сложив ладони у груди в молитвенном жесте, его лицо в знак почтения повернуто в сторону Гуаньинь. За его спиной стоит ученик Сунь Укун, держащий узду Белого коня-дракона. Куда же делись два других последователя Сюаньцзана – Чжу Бацзе и Ша Уцзин [230]? Судя по всему, они не отправились в горы, не живут на подаяния и не держат пост. Легко представить, что они оказались вне фрески, будто бы просто сошли с нее.
Казалось бы, какая может быть связь между торговцами и монахами? Действительно, «торговому гостю прибыль важна, легка для него разлука»[231], а отправившемуся в поход за сутрами подвижнику запрещено прикасаться к золоту и серебру, ведь уход от мирской жизни сопровождается отказом от материальных благ. Однако все «Пещеры тысячи Будд» на территории Китая расположены вдоль Великого шелкового пути – крупнейшего торгового маршрута древности, и я вижу в этом неопровержимое доказательство связи между торговлей и религией. В истории индийского буддизма начиная с Будды Шакьямуни прослеживаются устойчивые контакты между торговцами и монахами, и можно с уверенностью сказать, что они служили друг другу опорой. Великий шелковый путь – еще и религиозный маршрут, ведь по нему проходили многие буддийские монахи из Китая, Индии и других стран. Естественно, что в «Пещерах тысячи Будд» помимо монахов, отправившихся на поиски учения, также изображены и торговцы. В Кэцзыэрских монашеских пещерах в уезде Байчэн в Синьцзяне на маленьком зазоре между буддийскими настенными росписями я однажды увидел изображение торговца, одетого в иранскую одежду. Он подгонял своего верблюда, груженого тюками китайского шелка. Верблюд был тщательно прорисован и словно бы перебирал длинным ногами, как при ходьбе. Рядом стоял Будда, подняв правую руку. Казалось, что два пальца на ней горят, как свечи – лучи расходились до небес, освещая Великий шелковый путь. Скрытый смысл этой картины ясен, здесь ни к чему лишние слова.
В пещерах Дуньхуана также встречаются изображения Шелкового пути, на них китайские и иностранные торговцы шелком ведут свои караваны за запад. Перед ними расстилалась бескрайняя дорога сквозь пески, путь их был далек – тысячи и тысячи ли, но купцы не падали духом. Фрески с торговыми караванами открывают зрителям любопытные детали древнего быта. Вероятно, идти было сложно, лошади уставали, поэтому один человек шел впереди и изо всех сил тянул коня, а другой, шедший позади, что есть силы стегал животное кнутом. Я словно вживую видел эту сцену, слышал крики хлопочущих людей и ржание лошади. Были и печальные сюжеты. Вот несколько разбойников, угрожая сверкающими стальными ножами, преградили дорогу путникам. Торговцы, стоя на коленях, молят о пощаде, на их лицах выражение ужаса. Звуки голосов, казалось, эхом раздавались в наших ушах. Что тут сказать, люди всегда остаются людьми, несмотря на свет самого Будды, освещающий их путь. Печали и всевозможные тяготы прекрасно описали в своих стихах поэты эпохи Тан.
Торговые пути были не только сухопутными – об этом говорят фрески с изображением купеческих судов. Мне запомнился один небольшой корабль, на палубе которого стояли всего несколько человек, а впечатление создавалось такое, будто судно уже заполнено, в этом чувствовался некий символизм. Огромный морской вал, поднимающийся за бортом, не оставлял сомнений, что путешествие по воде – это героический поступок. Почему в пещерах Ганьсу и Синьцзяна, в пустыне за десятки тысяч ли от моря, вдруг оказались изображения кораблей, осталось для меня загадкой. Нужно исследовать этот вопрос.
В общей сложности в храмовом комплексе больше четырехсот пещер и более сорока тысяч квадратных метров настенной живописи. Изображения создавались более тысячи лет. На фресках можно встретить самые разные сюжеты и героев: рай, или Чистую землю, мир людей, преисподнюю, Китай, иностранные государства, монахов, монахинь, чиновников, землевладельцев, крестьян, рабочих, торговцев, лавочников, ученых, знахарей, проституток, актеров, мужчин, женщин, стариков, детей и многое другое. За эти короткие несколько дней мы словно побывали в стране небожителей, путешествовали по загробному миру и преисподней, перенеслись в древность, встретились с мифическими героями, объездили тысячу мест. Мы поднимались на священную гору Сумеру [232], видели Брахму и Индру, общались с Четырьмя Небесными Царями, встречались с чудовищами с головой быка и телом лошади, прошли по длинному, в несколько десятков тысяч ли, Великому шелковому пути; плавали в морях и океанах, покрытых бескрайним туманом, видели милосердие Будды и бодхисаттв, слышали непревзойденного оратора Вималакирти. В моей голове громоздились образы разнообразных существ, они переплетались, путались и поднимались до самых облаков. Я не мог понять, где этому начало, а где конец. За несколько дней я словно прожил несколько жизней. Многое из того, что ранее казалось мне очень абстрактным – литература, искусство, обычаи, нравы, народы, религии, языки, история и многое другое, – сегодня приобрело самую конкретную форму. Раньше я видел работы великих танских художников – портреты императоров Янь Либэня, пейзажи кисти Ли Сысюня, написанные в золотисто-бирюзовой манере, живопись Чжу Сянъяна периода Сун, жанровые картины минского мастера Чэнь Лаоляня и картины художника Да Дицзы с изображением природы. Они поражали меня совершенством художественной техники и безграничностью идей. Однако в пещерных росписях Дуньхуана подобное мастерство было повсюду. Более того, здешние фрески все-таки чуть-чуть опережают другие росписи смелостью композиции. Некоторые древние художники имели храбрость изобразить оркестр, не нарисовав при этом ни одного человека. Все музыкальные инструменты, привязаны к лентам, висящим в воздухе, ленты развеваются на ветру, а инструменты сами исполняют мелодии. Звучит концерт, рождающий тысячи фантазий. Можно ли найти подобные картины в истории китайской живописи, да и в искусстве других стран?
Давно ушедший древний мир чувствовался не только внутри пещер, но и снаружи. Во время посещения самых разных достопримечательностей мы постоянно замечали, что на стене или на дереве кто-то написал или вырезал свое имя и год: здесь был такой-то, месяц такой-то, год такой-то. Нас это возмущало, но, оказывается, эта традиция существует с давних времен. В романе «Путешествие на Запад» упоминается, как Будда демонстрировал ни с чем не сравнимую силу учения и заставил Сунь Укуна делать сальто на своей ладони. Сколько тысяч сальто сделал Укун, пока не допрыгнул до места, где встречаются Небо и Земля, мне не известно, но, когда ему это удалось, он увидел пять розовато-красных колонн, подпирающих всю небесную твердь. Чтобы завоевать доверие Будды, Сунь Укун выдернул свой волос, подул на него волшебным дыханием и крикнул «Превратись!» Волос обернулся наполненной густой тушью кистью, Сунь Укун написал крупными иероглифами на центральной колонне: «Здесь был Великий Мудрец, Равный Небу»