Духовная сила гор и рек – это лучшее, что есть в нашем мире. Физически ощутить ее силу, потрогать руками чаще всего невозможно. Остается лишь хранить этот образ в душе, и я уверен – он с радостью там останется. Стоило мне так подумать, как покой и безмятежность наполнили мое сердце. Я поднял голову, и тень снова возникла у меня перед глазами, будто волшебный дракон. Она продолжала следовать за мной в сгущающихся сумерках, пока не появились огни Ханчжоу.
Дописано 9 декабря 1984 года
Мимолетный образ Шэньчжэня
С Шэньчжэнем я знаком давно. За последние тридцать с лишним лет мне пять или шесть раз приходилось здесь бывать проездом по пути за границу. Осенью 1951 года, оказавшись в Шэньчжэне впервые, я подумал, что здесь весьма неприглядный и примитивный вокзал. Запомнился мост Лохуцяо, пройдя через который я почувствовал, что вернулся домой. Меня до слез переполняли эмоции, хотелось упасть на колени и целовать родную землю. Каждый следующий раз, проезжая это место, я отмечал изменения, происходящие вокруг. Приехав сюда в 1978 году, я увидел, что зал для почетных гостей на вокзале выглядит достаточно богато. Сам город видел мало, поэтому не мог о нем судить.
Две недели назад я снова прибыл в Шэньчжэнь – на сей раз чтобы принять участие в конференции. Ехал из Гуанчжоу на машине и сначала планировал посетить Шэньчжэньский университет, расположенный неподалеку от порта Шэкоу, но, заплутав, поехал прямо в город. Здесь до самых облаков, словно сказочный лес, поднимались небоскребы. Активно шло строительство, возводились новые высотные здания, в разные стороны разбегались асфальтовые дороги. Пешеходов было столько, что яблоку негде упасть, жизнь била ключом, в городе произошли огромные перемены.
Чего уж тут говорить об университетских новшествах – их было множество! Вот, например, раньше сотрудники вузов, так сказать, протирали штаны за стабильную зарплату, а теперь здесь перешли на трудовые договоры: руководители факультетов и кафедр подписывали с университетом контракт на два года. Когда срок подходил к концу, кандидату, в зависимости от его успехов, предлагалось либо продлить контракт, либо собирать вещи и искать себе другую работу. Преподаватели и другие работники университета заключали договор с руководителями факультетов и кафедр на такой же срок, по истечении которого действовала та же схема. Уволенные должны были сами искать средства к существованию. Никаких церемоний, никаких рассуждений о том, что кто-то «потеряет лицо». Как только была внедрена такая система, люди воспряли духом и больше не позволяли себе лениться. Нанятого со стороны персонала здесь практически нет – вся работа по обслуживанию в столовых и уборке конференц-залов и аудиторий выполняется студентами, которые одновременно работают и учатся, а университет выплачивает им заработную плату. Студенты также самостоятельно управляют книжными магазинами, ларьками, даже банком. Также полностью решена характерная для Китая проблема избалованности «единственного ребенка в семье» – зазнайство пресекается сразу же и весьма решительно. Это не только повышает эффективность труда, но и благоприятно влияет на воспитание студентов и атмосферу в кампусе. Полностью исчезли «принцы» и «принцессы», которым раньше стоило лишь открыть рот, и еда сама туда падала, стоило только протянуть руку, и одежда сама надевалась. Те, кто понятия не имел о бережном отношении к общественному имуществу, о чистоте и порядке, о трудностях сельского хозяйства, исчезли, их нет больше. Прежняя показная политика в отношении морали и образования не давала достойных результатов, теперь же эффективность воспитания молодежи достойна многих хороших слов.
Я побывал и в знаменитом городе Шатоуцзяо – поехал туда на машине из Шэньчжэня. Мы приехали с севера страны, где уже стояла суровая зима, здесь же вдоль дороги пышно зеленели деревья и цвели прекрасные цветы, что немало радовало нас после нашего снежного царства. Ближе к городу стали появляться поросшие лесом горы. Справа от дороги тянулось заграждение, напоминающее Великую Китайскую стену в миниатюре – по ту сторону забора находился Гонконг. Машина спускалась по извилистому серпантину к побережью. Шатоуцзяо – это крошечный пригород, в нем есть одна весьма примечательная улица, которая называется Чжунъинцзе. Все, что расположено с правой стороны этой улицы, относится к Гонконгу, что слева – к КНР. Хотя все это территория Китая, после захвата англичанами центр улицы фактически превратился в государственную границу. Ширина ее не превышает нескольких метров, а длина около ста. На самом деле никто не знает, в каком именно месте проходит государственная граница. По обеим сторонам дороги, выстроившись в ровные плотные шеренги, стоят магазины, толкаются и галдят люди, почти все приехали за покупками. Полки забиты товарами, куда ни посмотришь, везде что-то продается, покупается, бурля в едином океане вещей. Чувствуется атмосфера подъема и процветания.
Разноцветные товары, от которых пестрило в глазах, меня мало занимали, чего не скажешь о самом этом месте, столь необычном. Прямо по центру улицы росло мощное дерево, которому, судя по виду, было не менее нескольких сотен лет. Ствол кренился под тяжестью ветвей; граница двух стран проходила как бы сквозь него. Это дерево переживало горькие времена, пока Гонконг был захвачен английскими колонизаторами, а позднее стало свидетелем дня всеобщего ликования его возвращения в объятья родины. Конечно же, дерево искренне радовалось, когда вновь оказалось на территории Китая.
Я посетил специальную экономическую зону Шэкоу, базы отдыха на озерах Силиху, Иньху и Сянмиху, парк развлечений на Шэньчжэньском водохранилище и небоскреб Гошан высотой в пятьдесят три этажа – пока это здание остается самым высоким в нашей стране. Впечатления у меня были смешанные, но обобщить их можно одним словом – «новое».
Каждый вечер я распахивал окно в своем гостиничном номере: прямо передо мной, скрываясь в окутавшей город темноте, шелестело бескрайнее море, вдали виднелись огни фонарей, похожие на нить жемчуга, – это светилась граница между материковым Китаем и Гонконгом. Мое сердце поднималось и опускалось в унисон с волнами, а мысли путались. Но ведь они и не должны всегда поспевать за развитием событий, не так ли? В мыслях люди очень легко цепляются за старое. Концепции и идеи, существующие на протяжении сотен и даже тысяч лет, часто воспринимаются, как безошибочное мерило истины, нечто священное и неприкосновенное, не нуждающееся в изменениях и не поддающееся им. Однако сейчас наступает эпоха взрывного роста знаний, непрерывно появляются ранее не известные явления и предметы, цикл обновления информации сокращается, каждые несколько лет необходимо актуализировать изученное, иначе останешься позади.
Перемены непрерывны, они – неотъемлемая часть нашей жизни. Долгие годы Гонконгом правили англичане, но в 1997 году все изменилось. Премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер лично прибыла в Пекин для подписания соглашения, и Гонконг вернулся в состав КНР. Разве это не было одной из важнейших перемен среди всего происходящего? Видимо, стоит усвоить простую истину: старые взгляды и старое мышление подлежат изменениям. Принимать новые концепции и новые смысли – вот чему меня научил мимолетный образ Шэньчжэня. Полагаю, это самое важное и самое значимое, чему он мог меня научить.
Поднимаясь к павильону Пэнлайгэ
Поздней осенью минувшего года я поднимался к павильону Пэнлайгэ. Планировал что-то написать об этом, но впечатления были неглубокими; я так и не смог нащупать основную канву текста, поэтому постоянно откладывал текст. Оказавшись у павильона Пэнлайгэ год спустя, я ощутил более сильные и понятные мне эмоции, смог поймать нужное настроение и взялся за эссе.
Павильон Пэнлайгэ – очень известное место, пожалуй, справедливо будет сказать: «Великое имя Пэнлай знают во всей вселенной»[321]. На ум приходили старые легенды о трех священных китайских вершинах Пэнлай, Фанчжан и Инчжоу. Я представлял, как перламутрово-белые облака обнимают эту обитель небожителей, и прекрасный дворец, где живут отринувшие мир бессмертные, то появляется, то исчезает в легкой дымке. Павильон Пэнлайгэ, думал я, должен быть похож на гору Ваньшоушань праведника Чжэнь-юаня из романа «Путешествие на Запад»:
Не видно конца к небесам устремившимся скалам,
Утесы над пропастью мрачною нагромоздились,
К хребту Куэнь-луня гора вдалеке примыкала,
В Небесную реку вершины ее погрузились.
Спускались порой журавли на верхушки акаций,
Слепящее солнце пронзало лесные туманы,
На свежих зеленых полянах устав кувыркаться,
На длинных лианах качались крича обезьяны.
…
Облегчая великого Дао познанье,
Книги Лао-цзы фениксы всем раздают.
Вид хребтов, протянувшихся вдаль, необычен,
От него невозможно глаза оторвать,
Эту землю по праву любой небожитель
Мог своею обителью чистой назвать.[322]
Однако перед моими глазами предстала совсем иная картина: на вершине холма стояли самые обыкновенные жилые дома. Я испытал небольшое разочарование, но что поделать – раз уж павильон находится в мире людей, то каким домам тут еще быть? Выглядели они симпатично: голубая черепица, красные стены, высокие башни, строгие пагоды, скрывающиеся в роще зеленых деревьев. Вероятно, глаз современного человека такая картина радует больше, чем вид на туманное царство небожителей. Главные ворота украшала табличка с четырьмя иероглифами: «Царство бессмертных на утесе киновари». Здешние скалы действительно отливали багрянцем, повсюду россыпью лежали живописные красные булыжники, а неподалеку от павильона высились четыре крупных камня той же породы. Ценность их, вероятно, заключалась в том, что они не были привезены издалека, а являлись частью этой земли.