Сегодня я в Лушане, и меня сопровождает Эрхун. Выезжая из Пекина, я твердо решил, что буду проводить время осознанно и постараюсь запомнить детали каждого дня. Буду смаковать каждый час, каждую минуту, каждую секунду, не стану проживать их кое-как, чтобы не сожалеть об упущенном – ведь его не вернешь. За несколько дней мы с Эрхуном обошли весь горный комплекс, увидели густой зеленый бамбук, огромные холмы и глубокие ущелья, водопады и горячие источники. Часто Эрхун поддерживал меня под руку, а порой ему даже приходилось нести меня на себе, но мы не сдавались. В моем сердце навсегда запечатлелся образ каждого дерева, каждой травинки, гор и камней, изменчивых белых облаков и непрерывно льющихся водопадов. Я надеялся, что, когда путешествие в Лушань станет воспоминанием, мне не придется ни о чем сожалеть. Посмотрим, удалось ли это, – время покажет.
Лушань имеет множество лиц и образов, его сложно описать одним или двумя словами. Эта горная система произвела на меня иное впечатление, чем Тайшань и Хуаншань. Здесь далекие и близкие пики плотно покрыты высокими соснами и кипарисами, а пышные ели протыкают острыми верхушками небосвод. Куда бы ни упал взгляд, везде зелень, зелень, зелень! Здесь почти нет других цветов – это темно-зеленый мир, темно-зеленый океан. Для описания горы Лушань я выбираю слово «изящный».
Думаю, что зеленый цвет – это воплощение духа местных гор, без которого не было бы и гор Лушань. У зеленого цвета есть своя градация. Иногда вдруг белое облако поднимается из ущелья, окутывает сине-зеленые сосны и изумрудные кипарисы, и они превращаются в неясную дымку, а вся глубокая зелень размывается, линяет, становится голубоватой, тонкой, воздушной. Жаль, что старина Дунпо в свое время не смог ухватить эту особенность гор Лушань, а поэтому и не познал их истинное лицо. Это достойно вечного сожаления. Стоя на Ханьпокоу и глядя вдаль, я наспех записал четверостишье:
Вблизи насыщенный, бледнеющий вдали, зеленый слой за слоем покрывает
Прямые пики и хребты косые, укутанные дымкой голубой.
Так и Лушань – то образ свой откроет,
То прячется, таясь средь горных склонов.
Мне кажется, я понял дух гор Лушань, их душу. Ведь Горы Лушань обладают душой – верно?
6 августа 1986 года, горы Лушань
Крепость Хумэнь
Я начал изучать историю Китая еще в начальной школе, и, конечно, знал об Опиумных войнах [344], об участии в них Линь Цзэсюя [345] и о том, что его имя связано с крепостью Хумэнь.
Мне было неизвестно, как выглядит этот форт. Обычно при нехватке реальных образов на помощь приходит воображение. Моя способность фантазировать совершенно посредственная, поэтому все, что я смог себе представить, – это безлюдный морской берег, на котором возвышается небольшая цитадель с защитными зубцами, на стене стоит одна-одинешенька старая чугунная пушка, а перед ней – море, безбрежная водная ширь, и едва можно различить, где заканчивается вода и начинается небо. Вдруг поднимается слабый бриз, мутные волны бьют о берег – вот и все.
Сегодня я случайно оказался в этих места и увиденное сильно отличалось от моих фантазий. Крепость, конечно, по-прежнему стояла на морском берегу, однако пляж никак нельзя было назвать пустынным. Здесь цвели цветы, зеленели деревья, несколько крупных баньянов тянулись к солнцу и сеяли вокруг себя густую тень. Судя по толщине стволов, это были очень старые деревья. Во времена Опиумных войн они уже стояли здесь и наблюдали за ожесточенными схватками. Наверняка, следя за ходом сражения, они то ликовали, то были вне себя от ярости, пока, наконец, не успокоились. Выжившие в сражениях люди давно покинули этот мир, и только деревья из года в год охраняют крепость Хумэнь и присматривают за берегом. Сейчас здесь кипит новая жизнь, но до сих пор на прежнем месте стоит старая крепостная стена с пушкой, напоминающие об ужасных трагедиях полуторавековой давности.
Призраки давно минувших войн возникли перед моими глазами. Я словно наяву увидел, как иноземные захватчики ступили на этот крошечный клочок береговой линии, а с моря их поддерживал флот, оснащенный пушками. Враги безжалостно убивали китайских солдат, поднявшихся на героическое сопротивление в защиту своей священной Родины. Несмотря на отчаянную оборону, которую возглавил доблестный генерал Гуань Тяньпэй, форт пал, а сам генерал погиб вместе со множеством защитников крепости. Их останки покоятся в братской могиле на склоне холма, где потомки могут почтить память своих храбрых предков.
Другим важным участником тех событий был Линь Цзэсюй, занимавший тогда должность чрезвычайного уполномоченного высшего ранга. Он конфисковал у британских торговцев более двух миллионов фунтов опиума и сумел добиться запрета на его продажу. Для уничтожения такого количества наркотика по приказу Линь Цзэсюя был выкопан большой пруд. Сначала с помощью морской воды опиум превращали в мягкую массу, а затем засыпали едкой известью. Остатки нерастворившегося опиума сливали в море. Говорят, Линь Цзэсюй специально приглашал посмотреть на это представителей других государств, чтобы у господ иностранцев не осталось ни тени сомнения в уничтожении наркотика. Возможно, они не верили, что среди корыстолюбивых и алчных чиновников, бесчинствовавших в конце эпохи Цин, оказался такой честный человек, как Линь Цзэсюй. Его поступок заставил их проникнуться уважением к китайской нации, что не помешало, однако, европейским державам развязать первую Опиумную войну, о которой я уже упоминал выше. Как бы то ни было, славные дела высокопоставленного чиновника и философа Линь Цзэсюя и сейчас вызывают в нас чувство благодарности и уважения.
Время постепенно стирает из человеческой памяти и печальные события, и радостные – такова уж его природа. Если бы мы помнили абсолютно все, то, вероятнее всего, с таким багажом воспоминаний было бы не выжить. И только героизм и чувство национальной гордости навечно остаются в памяти, к тому же со временем они приобретают все большее значение. Это и есть опора, на которой зиждется национальная история и продолжает существовать наш народ.
У подножия статуи Линь Цзэсюя, установленной здесь на холме, начертана строка из его стихотворения:
Во благо Родины святой
отдать без сожаления жизнь свою!
Эти слова соответствуют поговорке о великих литературных произведениях: «Даже если бросить его на землю, зазвучит музыка». Фигура Линь Цзэсюя в моих глазах стала еще грандиознее. Он заслуживает почитания потомков и всегда будет служить для них примером.
30 мая 1988 года, после полудня, Гуанчжоу
Путешествие по Яньбянь-Корейскому автономному округу
Летом этого года, несмотря на нестерпимую жару и неблизкое расстояние, мы по приглашению проректора Яньбяньского университета профессора Чжэн Паньлуна прилетели с визитом в Яньцзи [346]. Говоря современным языком, приехали «читать лекции», но мне совсем не нравится это словосочетание. Я знаю немало «ученых», которые и половину предложения не могут произнести на иностранном языке, хотя обучались за границей, и при этом они на каждом шагу говорят, что их пригласили куда-то «читать лекции». Не понимаю, каким образом «читаются» эти лекции. Неужели все иностранцы вдруг обзавелись «даром всеслышания», о котором говорил Будда, и чудесным образом стали вдруг понимать китайский язык? Обучение за рубежом – это вовсе не плохо и, по правде говоря, вовсе не стыдно. Но к чему этим хвастаться? Так и с лекциями – несмотря на свой темперамент, я предпочитаю о них помалкивать. Правда сейчас сделаю исключение: я все-таки «прочел» одну лекцию в Яньбяньском университете. Поэтому придется изменить своим правилам и немного похвастаться.
Визит в Яньбянь был коротким и занял всего шесть дней. Однако за это время я услышал то, что никогда не слышал, увидел то, что никогда не видел, попробовал то, что никогда не пробовал, почувствовал то, что никогда не чувствовал, стал шире смотреть на мир и разнообразил свои пищевые привычки. Китайские корейцы необыкновенно гостеприимные. Гостеприимство – их вторая натура. Мы ежеминутно погружались в океан дружбы, нас накрывало его волнами и волнами доброго отношения, которые заслоняли небо и покрывали землю, наполняя собой все вокруг. Мы словно жили в другом мире, который был совершеннее мира людей. Слово «благодарность» не выражает и сотой доли тех чувств, что мы испытывали. Я человек немолодой, но до конца жизни не забуду, как нас здесь принимали.
Так как мысли и чувства переполняли меня, я не удержался и принялся писать. Однако мое время ограничено, и я смогу описать лишь ничтожную долю того, что увидел и услышал, запечатлеть воспоминания, которые скоро исчезнут, как следы гусей на снегу.
29 июля 1992 года, отель на территории Яньбяньского университета
Сегодня мой день рождения. Я пришел в этот мир давно – восемьдесят один год назад. Если считать по дням, получится двадцать девять тысяч пятьсот шестьдесят пять дней. Трижды в день я принимал пищу и съел за это время восемьдесят восемь тысяч шестьсот девяносто пять блюд. Это так много, что даже пугает. Кроме того, я дегустировал кухню более тридцати стран мира. Столько вкусного, столько противного, столько странного, столько обычного – все это я съедал, стараясь не оставить на тарелке ни кусочка. Я прекрасно понимаю значение гастрономии как науки – так сказать, получил «международный титул гастрономического гроссмейстера». Мои взаимоотношения с едой свободны и гармоничны, в этом я достиг вершины мастерства. Если есть возможность попробовать что-то новое, я смело это делаю. Трапеза для меня – важный процесс, как говорится, «беда – бедой, а еда – едой».