.
25 апреля 1999 года
Я стою перед могилой господина Ху Ши [378] – великий философ давно уснул вечным сном, но я до сих пор хорошо помню его дружескую улыбку. Последний раз я видел ее более полувека назад.
В середине декабря 1948 года Пекинский университет отмечал пятьдесят лет со дня своего основания. По этому случаю был организован торжественный вечер в парадном зале главного корпуса, и господин Ху Ши, занимавший на тот момент должность ректора, поздравил всех присутствующих профессоров и студентов с этой знаменательной датой. Широко улыбаясь, он произнес короткую, но вдохновенную речь, в которой нельзя было уловить даже нотки печали.
Вдруг за окном стали слышны звуки отдаленной канонады – Народно-освободительная армия Китая к тому времени уже окружила Бэйпин. Помню, как кто-то пошутил: «Освободительная армия салютует в честь Пекинского университета!» Горожане не испытывали страха перед солдатами, более того, многие ждали этой встречи, пусть и с противоречивыми чувствами.
Тогда я видел господина Ху Ши в последний раз – после завершения церемонии он попрощался со всеми и спешно вылетел в Нанкин [379]. Вспоминаются слова поэта Ли Хоучжу:
Страшней всего мне нынче вспоминать,
Как предков храм я спешно покидал.
Оркестр дворцовый вышел провожать —
Он «Песнь разлуки» грустную играл.
Глядел я в скорби на придворных дам
И волю дал нахлынувшим слезам.[380]
Мог ли я думать, что больше нам не суждено встретиться? Полагаю, мне было бы не до улыбок…
Для нас стали пророческими строки: «Завтра ж нас разделят, к сожаленью, горных кряжей каменные стены»[381]. Позднее мне стало известно, что господин Ху Ши присылал специальный самолет для нескольких своих близких друзей, чтобы вывезти их из Нанкина. Вероятно, он искренне надеялся, что друзья разделят его участь беглеца, но на борт поднялась всего пара человек. Как мне рассказывали, бедный философ не смог сдержать слез, это и правда очень печально и, пожалуй, сейчас не стоит даже предполагать, что он почувствовал в тот момент.
После того, как НОАК переправилась через Янцзы к Нанкину, Ху Ши больше не мог там оставаться. Он бежал на Тайвань, а оттуда перебрался в США, где прожил несколько лет, но весь блеск прошлой жизни было не вернуть, он растаял, словно сон. Ху Ши вернулся на Тайвань и поначалу не испытывал большого уважения к местной власти. Былые мечты стать кандидатом в президенты остались лишь темой для пересудов, жизнь его не была благополучной. Гораздо позже – не знаю, как это произошло, – он был выбран президентом Академии Синика, получил должное признание и зажил комфортной жизнью, которая была ему по душе. В конце концов, господин Ху Ши был ученым, его всегда увлекали исследования «Комментария к канону водных путей»[382]. Он был полностью поглощен наукой, самозабвенно продолжал свою работу. Последние годы его жизни прошли довольно сносно. Жаль, что Ху Ши не дожил до преклонных лет и скоропостижно скончался во время банкета. Этот человек был удостоен посмертной славы, в Академии Синика есть его мемориальный музей. Рядом с домом Ху Ши находится небольшое кладбище, где и покоятся его останки.
Стоя перед могилой господина Ху Ши, я ощутил гнетущую тоску, мысли накатывали, словно волны, а из глаз сами собой полились слезы. В стихотворении Ду Фу говорится: «Нужно было два десятилетья, чтоб я вновь вошел в твои покои»[383]. Я перефразировал их так: «Нужно было пять десятилетий, чтобы я пришел к твоей могиле». Чувства, что я испытывал в тот момент, невозможно передать словами.
Мне и самому скоро исполнится девяносто – я на расстоянии всего пары шагов от загробного мира, где теперь пребывает господин Ху Ши. Вспоминая выпавшие на мою долю успехи и неудачи, я нахожу некоторое сходство с сюжетами из «Двадцати четырех династийных историй Китая»[384]. Накопленный жизненный опыт говорит мне, что для достижения успеха необходимы три составляющие: талант, усердие и случай. Это справедливо для любого человека, но оставлю пока других и скажу о себе. Отбросив ложную скромность, отмечу, что я не глуп, однако вовсе и не гений, правда в том, что я прекрасно знаю свои сильные и слабые стороны. Усердием я также обладаю в должной мере, здесь мне нечего стыдиться. Итак, остается третий пункт – везение. Если предположить, что я достиг некоторых успехов в своей научной карьере, то совершенно точно на это повлияло и удачное стечение обстоятельств. Суть везения крайне сложна, я же хочу упомянуть об одной его составляющей – моих учителях. Хань Юй писал: «В древности у учащихся всегда были учителя. Учитель – это человек, который распространяет знание, обучает делу и разрешает сомнения». Учитель, следующий этим трем наставлениям, всегда несет ученику благо. Думаю, только в китайском языке есть настолько тесная связь между словами «благость» и «учитель», что они воспринимаются, как неотделимые друг от друга. Китайцы глубже всех понимают, что значит «воздаяние за доброту учителя», представителям других народов объяснить это будет сложнее.
Судьба подарила мне чудесных наставников, которые помогли мне, «подарили благо». Моя научная деятельность успешна лишь благодаря великолепным учителям, что у меня были. Причем слушать наставления в буквальном смысле вовсе не обязательно, зачастую чтение книг и есть самое лучшее обучение. Еще будучи студентом университета Цинхуа, я читал труды господина Чэнь Инькэ [385] и был вольнослушателем его лекций «Перевод буддийских канонов», так у меня возник интерес к санскриту и пали. Позднее мне пришлось около года преподавать китайский язык. Все это время я чувствовал, что занимаюсь не тем, что меня действительно интересует, и вот счастливый случай привел меня в Гёттингенский университет. Узнав, что начиная со второго семестра на факультете индологии господин Эрнст Вальдшмидт будет читать лекции по основам санскрита, я невероятно обрадовался. Разве это не само Небо распорядилось, чтобы «нашлось то, в поисках чего я сбился с ног»? Первое время я был единственным иностранным студентом, выбравшим санскрит в качестве факультативного предмета, однако это не смущало профессора Вальдшмидта – он тщательно готовился к занятиям, досконально объяснял каждую тему, держался строго, был внимателен к любой мелочи. Можно сказать, что я монополизировал весь учебный процесс, и польза от таких занятий была колоссальной. Когда разразилась Вторая мировая война, моего учителя призвали в армию. Тогда профессор Эмиль Зиг, преподаватель индологии, к тому времени уже вышедший на пенсию, принял решение вернуться за лекционную трибуну. Моему новому учителю на тот момент уже точно было больше восьмидесяти, и я по-прежнему оставался единственным студентом-китайцем. Спустя некоторое время господин Зиг решил передать мне все козыри, которые он припас в рукаве за всю свою жизнь – «Ригведу», «Махабхашью», «Приключения десяти принцев», а также свои работы по тохарским языкам, на расшифровку которых он потратил двадцать лет. Эмиль Зиг был ученым с мировым именем в области исследования тохарских языков. Мне далеко до того, чтобы прослыть гением, к тому же я давно занял свой крохотный мозг шестью-семью иностранными языками, втискивать туда еще тохарские было для меня уже чересчур. Однако господин Зиг, который годился мне в дедушки, совершенно не интересовался моим мнением, и мне оставалось разве что смиренно повиноваться.
Помню, как-то раз мы занимались в институте весь день до самого вечера и даже не заметили снегопада за окном. Белоснежный покров окутал все улицы, намело высокие сугробы, дороги сковало льдом, стемнело, лишь снег, лежащий на земле, мягко искрился. Я провожал своего учителя домой, вокруг было тихо – ни души, только я и этот старик, держащийся за мою руку. Мне не посчастливилось знать своего родного деда, и в тот момент я думал, что возможно, он мог быть таким, как профессор Зиг. Вопреки солидному возрасту, пренебрегая здоровьем, он хотел «передать свою кашаю и патру»[386] мне, молодому человеку, иностранцу. Я чувствовал благодарность и теплоту, беспокойство и привязанность и совершенно не понимал, как мне повезло здесь оказаться.
Вторая мировая война и события на моей родине вынудили меня задержаться в Германии на десять лет. Когда наступил мир, до меня дошли слухи, что господин Чэнь Инькэ проходит курс лечения в Англии. Я тут же написал ему письмо, приложив диссертацию на немецком языке, опубликованную в сборнике Гёттингенской академии наук, то есть представил достижения десяти лет моей учебы. Ответ пришел очень быстро. Чэнь Инькэ спрашивал, заинтересует ли меня должность преподавателя в Пекинском университете. Получить приглашение поработать в лучшем высшем учебном заведении Китая, известном на весь мир – это ли не чудо, дарованное свыше? У меня не было ни одной причины отказаться, и не теряя времени я написал о своем согласии. Господин Чэнь Инькэ порекомендовал меня господину Ху Ши, который в то время занимал пост ректора Пекинского университета; господину Фу Сыняню, исполняющему обязанности президента Пекинского университета, и декану филологического факультета господину Тан Юнтуну. Авторитет Чэнь Инькэ в научных кругах был настолько велик, что все три руководителя сразу согласились принять меня в штат. Итак, я, молодой человек возрастом чуть за тридцать, о котором в китайском академическом сообществе никто ничего не знал, открыто и торжественно вошел в главные ворота Пекинского университета. В период Тан о тех, кто получал высшую ученую степень цзиньши на императорских экзаменах, говорили, что «он скачет вперед, подгоняемый удачей, словно за день смог увидеть все прекрасные цветы столицы Чанъань»