После этого мы не виделись пятнадцать или шестнадцать лет: во-первых, не было возможности, во-вторых – необходимости. Словно листочки ряски на воде, едва ли мы могли встретиться.
Однако у Неба свои планы. После завершения моего десятилетнего обучения в Германии Чэнь Инькэ, с которым мы переписывались, предложил мне работу в Пекинском университете. Летом 1946 года я вернулся на родину, некоторое время пожил в Нанкине, где в то время по стечению обстоятельств оказался и господин Инькэ. Мы встретились, и он посоветовал мне пойти в Академию Синика, что возле храма Цзимин, и представиться исполняющему обязанности ректора Пекинского университета Фу Сыняню. Я захватил с собой несколько статей, опубликованных еще в Германии, и отправился в Академию. Первая встреча с Фу Сынянем не заняла и десяти минут, фактически мы сказали друг другу по паре предложений, распрощались, и я ушел.
Вторая мировая война застала меня в Европе, и все эти долгие годы я находился в полном неведении о ситуации в Чунцине, Куньмине и других городах, контролируемых Гоминьданом. Лишь приехав в Нанкин, я узнал, что происходило в науке, культуре и образовании в гоминьдановском тылу. Тогдашние события повлияли на жизнь многих людей, не остался в стороне и господин Фу Сынянь. Выходцам из провинции Шаньдун присущи прямота и безапелляционность суждений, у Фу Сыняня эти черты характера проявлялись особенно сильно. Он был назначен на должность советника по делам управления – весьма высокое положение, обычно его занимают так называемые «видные общественные деятели». Однако эта должность не мешала ему разоблачать все пороки партии Гоминьдан, членом которой он оставался. За резкость своих высказываний Фу Сынянь получил прозвище «Пулемет Фу». Верхушка гоминьдановских кланов погрязла в коррупции и не стеснялась использовать самые грязные методы; худшей репутацией обладал Кун Сянси [408]. Дела его младшей дочери Кун Линцзюнь и вовсе были постыдны до такой степени, что ей пришлось бежать, но она совсем не считала себя пострадавшей. Господин Фу Сынянь открыто разоблачал махинации семьи Кунов, что имело огромный резонанс в обществе. Он стал «профессиональным критиком Кунов», и его доброе имя славят до сих пор.
Жизнь Фу Сыняня была окружена множеством слухов, о некоторых из них я могу рассказать. В Нанкине он занимал пост директора Института истории и филологии Академии Синика, был добр и щедр к людям, но в то же время требователен и строг. Тогда в Академии работал один ученый из Гуандуна. Характер у него был своеобразный – одиночка, он редко общался с людьми, да и глухота на оба уха этому не способствовала. Однако он очень много читал и часто публиковался, каждый день писал карандашом в своем черновике две тысячи иероглифов, и это означало, что на сегодня задача выполнена и можно сворачивать свитки. Завершив свои дела в институте, он отправлялся домой. Его научные интересы были крайне широкими: историческая география, история эпохи Суй и история Хуанхэ, но особую страсть он питал к фонетической транскрипции и не только понимал санскрит, но даже владел индийским письмом деванагари. В его руках буквы словно превращались в игрушечные кубики: захочет – поставит впереди, а если транскрипция не соответствует – переместит назад. Результаты иногда выглядели странно и даже абсурдно. Однако этот почтенный ученый отличался крайне высоким самомнением. Однажды он выступал в институте с научным докладом, в котором утверждал, что в цитате «запретил приносить жертвы звезде Мин»[409] из «Исторических записок» слово «приносить» (будэ) следует толковать как транслитерацию слова Будда. Из чего якобы следует, что буддизм проник в Китай еще в эпоху Цинь. В действительности же слово «будэ» получило широкое распространение в эпоху Хань. Не знаю, как почтенный учитель мог в этом не разобраться и так опозориться, к тому же прямо перед ним с докладом выступал известный японский китаевед Фудзита Тоёхати и уже высказывал эту мысль. Не уверен, что почтенный господин обратил на это внимание – видимо, он сам что-то «открыл», сам и огласил свое открытие всем на потеху. Фу Сынянь был тогда в США. Узнав о случившемся, он звонил на кафедру вне себя от возмущения и требовал, чтобы этот господин выступил с самокритикой, иначе будет уволен. Самокритики не последовало, поэтому строптивому ученому пришлось покинуть Институт истории и филологии. Он умер, так и не узнав подлинного положения вещей.
Однако действительно одаренных людей господин Фу Сынянь ценил чрезвычайно высоко, особенно старался поддерживать талантливую молодежь. Подающих надежды ученых он отправлял на различные стажировки за границу, чтобы потом, когда они вернутся, взять на работу в свой институт. К прославленным ученым Фу Сынянь относился с большим почтением, создавал привлекательные условия для совместной работы. Он учредил «Альманах Института истории и философии» – издание, десятки лет пользовавшееся непререкаемым авторитетом в области социально-гуманитарных наук как в Китае, так и за рубежом. Альманах выходит и по сей день, однако, чтобы увидеть, как развивался мир китайской науки на протяжении XX века, старые номера приходится долго разыскивать.
Выражение лица Фу Сыняня, обычно благостное, похожее на образ милосердного бодхисаттвы, могло за считанные мгновения измениться, и тогда его глаза начинали сверкать яростным огнем. Когда гоминьдановский тыл оказался в Куньмине, преподавателям Государственного Юго-западного объединенного университета [410] и научным сотрудникам Института истории и филологии Академии Синика приходилось жить в стесненных условиях. Господин Чэнь Инькэ занимал комнату на верхнем этаже общежития в переулке Даньхуа, его коллеги помоложе разместились этажом ниже. Однажды вечером Фу Сынянь и несколько молодых ученых болтали в одной из комнат внизу. Когда разговор перешел на пустую похвальбу, все начали громко смеяться, совершенно позабыв о том, что уже довольно поздний час. Вдруг раздался резкий звук, будто кто-то стучал тяжелой деревянной тростью об пол комнаты сверху. Мгновенно наступила тишина, которую нарушил шепот Фу Сыняня: «Почтенный господин, который живет наверху, разозлился». Фраза «почтенный господин» относилась, конечно, к Чэнь Инькэ. С тех пор пошел слух, что Фу Сынянь никого не боится, и сам Чан Кайши ему не указ, а единственный, перед кем он трепещет, – это господин Инькэ. Думаю, здесь не совсем уместно слово «трепещет», лучше сказать «единственный, кого он уважает».
Приехав в Тайбэй, я снова услышал несколько историй о господине Фу Сыняне. Оказывается, на Тайване он до сих пор оставался в должности главы Института истории и филологии при Академии Синика, а также был ректором Тайваньского университета. «Пулемет Фу» стрелял по-прежнему. Говорят, что однажды Чан Кайши признался одному из своих доверенных лиц: «На их [Тайваньского университета] дела я не могу повлиять!» Очевидно, господин Фу Сынянь не изменил своей твердой и принципиальной прямоте и честности и стремился сохранить лучшие традиции китайской интеллигенции.
Встреч с господином Фу Сынянем у меня было немного, самая важная из них состоялась при приеме в штат Пекинского университета, где он был исполняющим обязанности ректора. Говорят, ведая делами университета, он действовал от лица господина Ху Ши. Весь преподавательский состав Пекинского университета, вернее, «лже-Пекинского университета», служил Японии вплоть до ее капитуляции. Однако обстоятельства каждого человека всегда индивидуальны. Некоторые сознательно продались врагу, совершали ужасные и постыдные вещи, теряли личное достоинство и уважение к своей стране. Для других это был вынужденный поступок, способ выжить. Каждую ситуацию следует рассматривать отдельно. Господин Фу Сынянь знал, что Ху Ши был великодушен к людям и не выносил, когда его упрашивали или уговаривали что-то сделать. Фу Сынянь взял на себя решение дел с «плохими людьми», поступал смело и решительно, никому не давал пощады, увольнял поголовно тех профессоров, работать с которыми было проблематично. Говорил, что он «расчищает дорогу и убирает мусор» для господина Ху Ши, возвращает Пекинскому университету облик «Чистой земли» для благополучного возвращения своего учителя. Этот был критический момент в истории университета, и это время очень запомнилось мне, новому сотруднику. Естественно, я испытываю чувство глубокого уважения к господину Фу Сыняню.
На Тайване есть филиал университета Цинхуа, но, к сожалению, нет филиала нашего Пекинского университета. Правда, его филиалом считают Тайваньский университет, где Фу Сынянь занимал должность ректора, и это справедливо. В этот раз мы прибыли сюда втроем, и я оказался единственным, кто видел Ху Ши и Фу Сыняня при жизни. Они были ректорами Пекинского университета, поэтому было естественно посетить их могилы. В знак глубокой скорби мы принесли свежие цветы и положили их на надгробия. Я склонил голову у могилы господина Фу Сыняня. Разные мысли и вопросы пронеслись в моей голове. Братские народы по обе стороны Тайваньского пролива были насильно разделены на пятьдесят лет – неужели до сих пор не представилась возможность для их мирного объединения? Чтобы встретиться с родственниками, нужно было лететь сначала до Гонконга и только оттуда – на Тайвань. Разве не должна завершиться эта созданная руками людей трагедия? Разве Пекинский и Тайваньский университеты не должны объединиться? Надеюсь, когда в следующий раз мы придем на могилу господина Фу Сыняня, эта несправедливость будет исправлена.
5 мая 1999 года
Мы выехали из Тайбэя и проехали несколько десятков ли на восток. Слева поднимались и опускались высокие и низкие горы, справа простиралась равнина; многоэтажные дома чередовались с полями; по обе стороны дороги росли деревья с пышными кронами. Климат в Тайбэе, пожалуй, похож на куньминский, как говорится, все четыре сезона лето, как только пошел дождь – наступила осень. Здесь в любое время года цветут самые разные цветы, зеленеют деревья, стелется ковром трава. Мы словно попали в цветущую вселенную.