[434] с выдающимся животом – изображение этого Будды можно увидеть в любом храме. Глядя на него, люди невольно вспоминают связанную с ним парную надпись: «Тот, у кого большой живот, может легко перенести те трудности, которые другим тяжело принять. Тот, кто может широко улыбаться, может улыбнуться всему, что происходит в этом мире». Вот и здесь он нам встретился – художник создал очень выразительный и жизнерадостный образ, чтобы Майтрейя еще больше нравился людям. Кроме будд, тут были выставлены фигуры известных исторических личностей, любимых в Китае. Были на полках и другие скульптуры, от множества прекрасных изделий глаза разбегались. В промежутках между стеллажами висели портреты художников с обязательным указанием звания мастера. Все эти мастера обладали высокими профессиональными умениями и навыками, и их, конечно, нельзя ставить в один ряд с молодыми девушками-художницами из цеха. Я подумал, что здесь словно исполняли песню «Белый снег солнечной весной», а в цехе звучат мелодии народности ба.[435]
Мне вспомнилось, как несколько лет назад чудесным весенним днем я отправился в Лоян полюбоваться пионами. В Лояне самые лучшие пионы в мире, и нет человека, который станет это отрицать. Также нет людей, не знающих, что пион – это достояние Китая. Каждый год во второй половине апреля цветущие пионы заполняют собой всю древнюю столицу Лоян. У больших дорог, в парках (особенно в самом большом парке при Императорском дворце) распускаются эти разноцветные, прекрасные, переливающиеся, словно драгоценная парча, цветы. Лоян погружается в море пионов, превращается в город цветов. Люди со всей страны, со всего мира, говорящие на разных диалектах и языках, одетые в разную одежду, обутые в разную обувь, стремятся попасть сюда, чтобы насладиться обликом и пределом возвышенности цветов, которые «на рассвете делают слаще вино» и «при луне украшают одежды»[436]. Радостный смех и изумленные восклицания сливаются в единую мелодию, она обретает цвет и форму и возносится до самых небес.
В моих воспоминаниях это всеобщее упоение сверкало лучами желтого, зеленого и белого цветов – это знаменитое сияние лоянского фарфора. Трехцветная керамика периода Тан, которую изготавливали в Лояне, известна на весь мир. Скульптура верблюда или лошади, выполненная в этой технике, стоит дороже золота, но Танская керамика – это и гончарные изделия. К сожалению, мои познания в этом скудны, я до сих пор не могу четко разобраться, какая связь между трехцветной лоянской керамикой и цветными скульптурами Фошаня. Обе техники позволяют создавать в высшей степени красивые изделия, которые привносят блеск и роскошь в обыденную жизнь. Китай по праву гордится своим фарфором.
Я снова замечтался, мысли привели меня к мастерам скульптуры Западной Европы. Начиная с Древней Греции, этот вид искусства стал одним из основных предметов изучения для исследователей эстетики на Западе, традиция продолжается уже несколько тысяч лет и никогда не прерывалась. Зарождение скульптуры в Китае произошло позднее, чем в Древней Греции, и она никогда не занимала здесь столь важного места. Однако есть и знаменитые китайские скульпторы, самым известным из которых был Ян Хуэйчжи, живший в эпоху Тан. Вместе с У Даоцзы он учился по работам Чжан Сэнъяо [437]. Впоследствии У Даоцзы стал корифеем живописи и великим скульптором и прославился на весь Китай. Однако, по-видимому, выдающихся преемников у него не оказалось.
Китайскую скульптуру как вид искусства совершенно нельзя ставить в один ряд с живописью. Последняя имеет многовековую историю, затрагивает самые разные сферы, обладает величием и блеском, много столетий сияет, словно солнце в зените. Талантливые художники и их чудные творения почти монополизировали китайскую историю искусств. Скульптура на их фоне выглядит истощенной, утратившей краски и недостаточно изысканной. Например, по всему Китаю можно встретить скульптурные фигуры будд, но их художественный уровень часто весьма низок. Конечно, есть и шедевры – Будды из камня и глины в Лунмэне, Юньгане, Дуньхуане, в горах Майцзишань, Дацзу и других местах привлекли внимание мирового арт-сообщества, но большая часть наших скульптур относится скорее к «народному творчеству».
Упомянув буддийские статуи, я вспомнил о том, как много лет назад посетил храм Ли Бина в городе Дунцзянъянь провинции Сычуань. Я оказался там после окончания «культурной революции» и видел, какие тяжелые испытания выпали на долю этого грандиозного, имеющего многовековую историю святилища. Неизвестные хулиганы вдребезги разбили скульптуры Ли Бина и его сына. После начала политики реформ и открытости снова забрезжил свет надежды, и здравомыслящие люди решили, что статуи следует вернуть. Были приглашены какие-то мастера из Института изобразительных искусств, работавшие в технике «западной школы». Их творение – две сидящие фигуры – и по сей день находится в храме. Возможно, художественный уровень этой работы и признается довольно высоким, однако, на мой взгляд, эти статуи совсем не сочетаются с величественным храмом и торжественными креслами, в которые их посадили. Они выглядят комично. Народные скульпторы Древнего Китая были никому не известны, к ним не относились всерьез, но тем не менее в них было что-то недосягаемое, достойное более глубокого изучения; их работы пока не получили достаточного освещения и комплексной оценки, что не может не огорчать.
Фабрика фарфора в городе Фошань – место, где гармонично сосуществуют искусство элит и творчество простого народа. Китайские народные художники, создающие скульптуры из теста и примитивную керамику, хранят множество тайн, ожидающих, когда их раскроют. Что мешает специалистам и ученым спуститься с башни из слоновой кости в реальный мир и заняться изучением этого вопроса? Если подобное произойдет, теория скульптуры в Китае непременно обогатится новыми открытиями.
В Гуандуне существует поговорка: в Фошане нет гор, а в Наньхае нет моря.[438] Однако нам все-таки удалось добраться до настоящей горы Сицяошань.
География Гуандуна мне плохо знакома. Фошань поначалу представлялся небольшим провинциальным городом, к тому же под рукой не было карты. Среди друзей, которые часто сопровождали нас во время осмотра достопримечательностей, была руководитель библиотеки города Наньхай госпожа Чэнь Чжидун. Интересно, Наньхай – это город уездного значения под управлением Фошаня?
В Древнем Китае считали, что имя – это основа материи, об этом написаны сотни и даже тысячи всевозможных трактатов. Гора Сицяошань и ее красота абсолютно реальны. В северных районах Китая уже началась зима, и хотя погоду нельзя было описать словами «Где на тысячи ли ледяной покров и за далью бескрайней беснуется снег»[439], тем не менее водоемы уже покрылись тонким льдом, а в помещениях включили отопление. Здесь, в Фошане, по-прежнему было тепло, зеленели деревья и порхали щебечущие птицы. Мы наконец выбрались из города и смогли в полной мере насладиться сельскими пейзажами провинции Гуандун. Обе стороны дороги заросли низким кустарником, название которого я не знал, кое-где среди густых зеленых зарослей возникали фиолетовые пятна цветов, выглядело это красочно и волнующе. Мы, северяне, оправившись от удивления, смотрели во все глаза, пытаясь запомнить каждое из встречавшихся по пути растений.
Наш автомобиль преодолевал подъем на гору Сицяошань. Эта гора не считается высокой, но дорога к вершине довольно извилистая. Справа и слева появлялись и пропадали деревенские хижины. Мне рассказали, что господин Ши Цзинъи родился в доме у подножья горы. Как именно называлась его родная деревня, я не знал, из окна машины можно было разглядеть только струящуюся дымку и неясные силуэты деревьев. Наверное, именно в таком крае, где голубые горы соседствуют с прекрасными реками, и должны рождаться люди со столь выдающимися качествами.
Наконец мы добрались до вершины, которая вовсе не поднималась до облаков и была лишена отвесных скал, заслоняющих солнце. Сицяошань скорее можно назвать возвышенностью, чем горой. Наверху построили гостиницу и разбили парк. Пейзаж немного напоминал окрестности пика Гулин в горном комплексе Лушань. Плоскую макушку венчала статуя богини милосердия Гуаньинь высотой метров тридцать; из какого материала она была сделана, осталось для меня загадкой. Чтобы выразить почтение Гуаньинь, нужно было преодолеть настолько сотен ступеней. Туристов было много, но далеко не каждый решался на столь трудный подъем. Мой возраст не позволял даже мечтать о том, чтобы взобраться на этот холм. Группы молодых людей гуляли у подножия лестницы, с интересом поглядывая наверх. Другие стояли далеко от лестницы; опустив голову и сложив ладони на груди, они тихо молились, выражая уважение и почтение этой великой бодхисаттве, спасающей от горя и избавляющей от бед. Ах, если бы я только мог подняться на вершину и повторить опыт Ду Фу, который взошел на Тайшань: «Только достигну вершины, над пропастью встав, россыпь увижу холмов, распростертых внизу»[440]!
Мне не удалось разузнать, что за человек потратил столько денег и приложил столько усилий, чтобы установить здесь статую Гуаньинь, купающуюся в синеве небес. Вспомнились чувства, которые порой я испытывал в знаменитых католических соборах Европы. Внутреннее убранство готического собора лишено всякой роскоши, однако, если посмотреть вверх, можно увидеть, как лучи солнечного света пронзают разноцветный витраж высоко-высоко над головой. Рассыпаясь на тысячи оттенков, этот свет проникает повсюду и создает восхитительный эффект, оттеняет полумрак, царящий внутри, и кажется настоящим чудом. Он словно несет прихожанам особый смысл, взывает к их религиозным чувствам. Неважно, насколько глубока вера в райские кущи, символика этого света очевидна – люди видят, как сверху нисходит нечто удивительно прекрасное.