ки из Франции, что мы «восхищаемся» американской полицией и «мечтаем» сфотографироваться с ними. Как я и предполагала, они согласились! Оба мгновенно расплылись в широчайшей улыбке и галантно окружили нас с Алинкой. А удивленный Макс сфотографировал нас. Снимок получился очень хорошим и забавным. Позднее, уже во Франции, показывая его друзьям, я шутила, говоря, что нас задержала полиция за неприличные выходки. Кто-то даже поверил!
Калифорнийское солнышко было очень приятным и гостеприимным. Оно согревало нас во всех смыслах этого слова и на время уводило от мыслей о скором отъезде. Но все когда-то кончается. Так и наш отпуск тоже подошел к концу. Нужно было собираться в дорогу, прощаться. Алинка снова сильно загрустила. Но папа нежно прижимал ее к себе, обещал писать, звонить, приезжать.
Мы оставались у Максима почти месяц и замечательно провели время. Я очень признательна ему за это. В последний вечер накануне отъезда, чтобы отметить его, мы вышли на ужин вместе с его друзьями, с Адой и Тони, и еще с несколькими, в мексиканский ресторан. Ресторан славился тем, что официанты там являлись одновременно и певцами. Каждый из них время от времени исполнял песню – в перерыве между двумя сервисами. Это очень забавляло публику. А мне их было немного жаль, ведь бегать в поту с подносами, а затем брать в руки микрофон и мгновенно перестраиваться в своем сознании, исполнять песню, выкладываться в ней – все это казалось трудно совместимым. Но все же они справлялись, молодцы! Обстановка в ресторане была приятной, и вечер в общении с друзьями прошел замечательно. А Максим был очень ласковым и внимательным с нами обеими.
В день отъезда он отозвал меня в сторону.
– Нинуля, я вижу, что у Алинки есть огромные способности к теннису! Ее нужно обязательно учить дальше, из нее может получиться чемпионка! Отдай ее по приезде в хороший теннисный клуб или школу.
– Макс, я не смогу, у нас это дорого стоит, минимум 5–6 тысяч франков в год [примерно 1000 евро]. А я уже с трудом оплачиваю ей занятия балетом. Даже на сольфеджио денег не хватает, хотя у нее и в этой области есть немалые способности…
– На теннис ее нужно обязательно отдать! Я сейчас не могу дать тебе денег, но ты пока займи у кого-нибудь, а я тебе их вышлю месяца через два-три. Только обязательно запиши ее! – настаивал Максим.
Я пообещала. По дороге в аэропорт, в машине, мы с Алинкой прильнули к окнам, в последний раз рассматривая виды Лос-Анджелеса, прощались с окрестностями. Макс говорил, что снова пригласит нас. Сокрушался по поводу того, что не успел показать нам Большой Каньон.
– Ну ладно, девочки, не в последний же раз! Скоро приедете ко мне снова!
– Не страшно. Большое спасибо за все!
В аэропорту мы горячо прощались, расцеловались. Алинка повисла на папе. Затем мы быстро ушли, не оглядываясь. Чтобы не расплакаться. Расставаться всегда тяжело. В самолете мы с дочкой вспоминали все приятные моменты отпуска и радовались, что у нас будет масса фотографий.
Макс просил меня сделать в двойном экземпляре и прислать все ему. А Алинка все мечтала, что папа приедет в Париж и заберет их у нас сам.
Одиннадцать утомительно-долгих часов перелета, и вот, наконец, мы приземлились в аэропорту Charles-de-Gaulle. Рене приехал встречать нас. Он был на своем большом черном «Мерседесе», который, по его словам, «лучше всего выдерживал многокилометровую трассу».
– Моя маленькая Нина! Как я рад тебя, вас видеть! Очень соскучился по вам! Специально приехал из Лиона на машине, чтобы не нанимать здесь такси. К сожалению, у меня не было времени купить тебе цветы, я очень торопился, боясь опоздать.
Я рассмеялась. Это было не ново. Как будто на вокзале не имелось цветочного магазина! Но это была мелочь, на которую мне не хотелось обращать внимания после такой хорошей поездки с массой приятных впечатлений.
Приехав домой, Алинка первым делом бросилась звонить папе, сообщить, что мы долетели, что уже дома. Затем начала наперебой рассказывать Рене, как хорошо она проводила время в Америке. Куда мы ездили, что видели и что делали. Пока я принимала душ, она вытащила из моей сумки видеокамеру и кассеты, подключила к телевизору, принялась показывать Рене записи. Когда я вышла из ванной, то увидела, что он сидит в кресле насупившись, с мрачно-угрюмым видом.
– Что случилось, Рене? Алина тебя терроризирует? – рассмеялась я.
Похоже, Рене не понравились видеозаписи, где он видел нас втроем с Максом – улыбающимися, счастливыми. Он явно ревновал.
– Я ждал тебя, когда ты выйдешь из ванной… Нина, едем поскорее ужинать! Сегодня целый день ничего не ел, постоянно думая о тебе, о нашей будущей встрече!
За креслом, в котором он сидел, я увидела на полу сложенную розовую бумажку. Подняв и развернув ее, поняла, что это был ресторанный счет. Зная, что Рене всегда забирает свои счета в ресторанах, я протянула его ему.
– Это ты потерял?
Рене какое-то время изучал счет и после короткого «мерси» сунул его в карман.
Мы поехали в ресторан, который он заказал заранее. Как я ни шутила и ни пыталась растормошить, рассмешить его, но его настроение по-прежнему оставалось несколько подавленным. А Алинка еще и «подливала масло в огонь», конечно, бессознательно.
– Знаете, Рене, мой папа такой хороший – он самый лучший папа на свете! Я его так люблю! Он был с нами очень добрым – всюду возил и угощал! И сказал мне, что очень любит нас с мамой! Я уже снова скучаю по нему, скорей бы он приехал к нам!
Рене мрачно слушал и молчал, двигая челюстями, опустив голову в тарелку. Я пыталась разрядить атмосферу, повернуть разговор в другое русло. Расспрашивала его о работе, о его дочери и сыне, о его будущем отпуске.
– Пока не буду брать отпуска, у меня много работы! К тому же меня никто в Лос-Анджелес не приглашает…
Было ясно, что его не сдвинуть – «зациклился», раз уже прибегает к иронии. Такой вот характер, довольно тяжелый, нужно признать. Я уже давно это подозревала. Ну что же, что ни делается – к лучшему. Плохой опыт тоже положительный опыт. В том смысле, что всегда полезный. Вот так Рене показывал все больше и больше свою натуру. А я все больше узнавала его как человека и делала выводы.
Закончив ужин, мы вернулись домой. Алинка убежала в свою комнату. Она устала после перелета, очень хотела спать – снова сказывалась разница во времени. Мне тоже хотелось спать. Я надеялась, что Рене поймет это, попрощается и уедет. Но он сказал, что ему нужно «серьезно» поговорить со мной.
– О чем, Рене, в такое позднее время? Что-то срочное? Может, подождет до завтра? Я очень устала – у нас был одиннадцатичасовой перелет! Просто валюсь с ног…
Его тон стал жестким и обвинительным.
– Нет, Нина, это важно! Я очень ждал тебя и последнее время много думал обо всем, о нас. Ты стала игнорировать меня! Последние две недели мне было невозможно дозвониться до тебя в Америку, и ты ни разу не позвонила сама! А когда звонил я, ты была такой лаконичной, что мне казалось, что тебе не терпелось скорее закончить разговор! Уехала на целый месяц развлекаться к бывшему мужу, и я даже не знаю, что там между вами было! Вы ведь жили в одной квартире, неизвестно где ты спала…
Я обомлела. У меня даже прошел сон.
– Что?! Что ты такое говоришь?! Это – сцена ревности? По какому праву ты упрекаешь, подозреваешь и отчитываешь меня?!
– Как по какому? Мы же вместе!
– Что значит «вместе»?! Мы с тобой просто встречаемся, причем нечасто. У нас нет никаких обязательств друг перед другом. По крайней мере, пока. Я тебе ничего не должна! Или не так?
– Нина, ты не понимаешь, что у меня к тебе чувства?! Они дают мне обязательства по отношению к тебе – я никуда бы не поехал без тебя! И мне казалось, что ты тоже имеешь эти негласные обязательства по отношению ко мне… Мне неприятно, что ты месяц жила со своим бывшим мужем под одной крышей… Что я должен думать? А пока ты принимала душ, Алина мне рассказывала о нем в таком восторге, показывала видеозаписи… Я почувствовал, что вам там было хорошо всем вместе… Мне в голову лезут всякие мысли, ты должна понять меня!
– А почему нам должно было быть плохо?! Алинин папа – цивилизованный человек. Мы остались в дружеских отношениях, даже если и разошлись, потому что мы все же родственники посредством Алины. Семья. Ты не понимаешь? Он – отец моей дочери на всю жизнь. Так же, как и ты со своими детьми, и это нормально! Родная кровь, понимаешь? Я не мешаю тебе общаться с бывшей женой, если тебе захочется. Так почему мы не должны общаться с папой Алины или быть с ним в плохих отношениях? Чтобы доставить тебе удовольствие?
Рене угрюмо насупился.
– Ты стала равнодушной ко мне! Я вижу… все понял…
Во мне начало расти раздражение – было совершенно неподходящее время для выяснения отношений. Ночь. Мне хотелось только одного – лечь спать.
– Рене, ни к чему вести эти пустые разговоры! Не обижайся, но ты не прав! Уезжай, пожалуйста, к себе, мне нужно выспаться и прийти в форму. Извини…
– Пустые?! Я целый месяц не видел тебя, очень соскучился, а ты прогоняешь меня! Я могу остаться ночевать у тебя?
– Нет, я очень устала… пожалуйста, уезжай.
– Так… ясно… Мне все окончательно понятно! – вспылил Рене.
У меня больше не было сил объясняться с ним. Проводила его до двери.
– Не усложняй все, пожалуйста, не домысливай за меня! Спокойной ночи. До завтра!
Я с облегчением закрыла за ним дверь. На следующий день проснулась с неприятным чувством. Оставался тяжелый осадок от разговора с Рене – увидела его под новым углом зрения. Что я делаю с этим человеком? У нас разные интересы и нормы, разные моральные ценности. И не важно, кто прав, кто виноват – важно то, что мы смотрим на жизнь по-разному. И зачем все это нужно, если нет самого главного, что позволяет преодолевать время и трудности – любви? Антуан де Сент-Экзюпери сказал когда-то, по-моему, очень правильно: «Любить – это не смотреть друг на друга, это смотреть вместе в одном направлении». Мы с Рене «не смотрим в одном направлении». Мы не любим и не понимаем друг друга, это ясно как день. Я его не люблю. И он наверняка тоже – для этого он слишком любит себя. А когда нет любви и взаимопонимания, то что остается между мужчиной и женщиной, кроме тусклых монотонных отношений, основанных на привычке? Деньги, комфорт? Но для меня они никогда не были в жизни главным. И не могли бы заменить главное.