Супруга Максима, Марина, в том же интервью высказывала свое бурное недовольство тем, что я написала в газету. Заявила, что в своем письме я якобы обвиняла ее. Но это тоже была неправда – я ее даже не упоминала. Сказала лишь, что отец оборвал все контакты с дочерью и со мной после своей седьмой женитьбы. И это был факт, который не сбросишь со счетов – до этого у нас шесть лет были прекрасные отношения. Получается, «на воре и шапка горит»?
Кроме того, она позволила себе публично и совершенно бездоказательно обвинить меня в корысти: «… Мать Алины считает, что Максим бросил дочь! Это неправда, полтора года назад он общался c Алиной по телефону… Я думаю, что скорее всего здесь дело в материальной помощи, которая им нужна…» – заявила она.
Это возмутило меня. Она хочет выставить меня аферисткой, которая пытается «выкачать» деньги? При чем здесь материальная помощь? Я никогда не просила денег у отца моей дочери и никогда не вмешивалась в его личную и семейную жизнь. Так что это – ревность и враждебность по отношению ко мне, к «бывшей» ее мужа, и к моей дочери? Но почему, за что? Ведь мы с Алиной существовали в жизни Максима еще до ее появления в ней Марины и не причинили ей ничего плохого!
Меня крайне удивили эти реплики, являющиеся свидетельством глубокой неприязни. Нечестное и пренебрежительное отношение не только ко мне, но и, главное, к девочке, которая осталась без отца.
А заявление Максима о том, что я якобы просила его отказаться от дочери, перед нашим отъездом во Францию взяла у него «подписку», особенно потрясло и озадачило меня.
Неужели у него такие сильные провалы в памяти? Ведь то же самое он мне рассказывал когда-то, находясь в Париже, о Наталье Андрейченко и о сыне Мите. Неужели Максим по истечении нескольких лет перепутал меня с Натальей? Или… Или же это было сделано намеренно? Но тогда было рассчитано на наивных людей, не страдающих избытком чувства логики. Максим не сдержал своего обещания и не признал дочь официально. Значит и прав на нее иметь не мог! Зачем бы я тогда просила у него такую «подписку»?
И еще: при чем здесь «внутренняя связь» с ребенком, которую отец больше «не чувствует»? Разве она единственное условие для общения со своими детьми? Ребенок ведь не игрушка! А о чувствах дочери он не подумал?
Мы в ответе за тех, кого приручили, и тем более за тех, кого родили.
Неужели Максим так быстро забыл все нежные слова, которые он говорил Алине?
Забыл или захотел забыть?
Ведь когда-то он сказал журналисту Елене Ланкиной в своем интервью «Допинг для композитора»:
– …Но у вас ведь есть еще и дочка?
– Алина – дочь женщины, которую я когда-то любил.
Или эти слова так не понравились его новому ближайшему окружению, что ему пришлось срочно поменять «окраску»?
Все это не укладывалось у меня в голове. Я представила себе, что будет с Алиной, когда она прочтет эти уничижительные интервью. Что она будет чувствовать? Как ей потом жить с этим? Мороз шел по коже от этой мысли.
Оглядываясь назад, я убеждаюсь, что Максим совершил огромную, можно даже сказать, роковую ошибку в своих тактике и стратегии, начав рассказывать обо мне нелицеприятные выдумки. Ведь все могло сложиться совершенно иначе.
Если после женитьбы они с женой решили с нами не общаться, тогда зачем было вообще что-то говорить о нас в прессе?
Так как молчали бы они, продолжала бы молчать и я, как и предыдущие двадцать лет. На что рассчитывал Максим? Что я не узнаю? А если и узнаю, думал, что раз не подала в суд на признание отцовства и алименты, то снова промолчу, позволю себя опорочить? Принимал меня за дурочку? Скорее всего. Но только всему есть предел.
Я неоднократно ставила себя на его место, пытаясь понять: какая необходимость была у него в этом? И каждый раз приходила к выводу: никакой.
Ведь его никто не атаковал, ни в чем не обвинял. На стесняющие его вопросы журналистов он мог бы просто ограничиться ответом: «Да, есть дочь во Франции, но подробности рассказывать не хочу, это мое личное дело».
Но, наверно, Максим решил, что так «неинтересно», и за это ему никто «цветов бросать» не будет. Можно ли упустить такую прекрасную возможность возвыситься в глазах окружающих, в глазах поклонниц, публики? В его фразах было много подтекста, рассчитанного на «грамотного» читателя, читающего между строчками. Который поймет, какой порядочный человек он, Максим Дунаевский, и какая непорядочная женщина эта Нина Спада, так неудачно встретившаяся на его пути.
Вот что, мне кажется, он вложил в междустрочье:
«Роман был быстротечным, но эта женщина не только скрыла свою беременность, но и даже не спросила его мнения по такому важному вопросу. Он, естественно, обиделся, и как же иначе, когда тебя так «подставили»? Но, как порядочный человек, несмотря ни на что, он принял ребенка и общался с ним. Подразумевается, заботился, помогал материально, любил. Но эта неблагодарная и ветреная женщина не оценила его душевной (и прочей) щедрости. Когда ей представилась возможность выйти замуж за француза (подразумевается: в надежде на более богатого папу для дочери), она настояла на том, чтобы он подписал отказ от ребенка. Хотя это было совсем не обязательно – он и так понял, что как папу его больше не хотят. Понял и был вынужден смириться – под напором этой расчетливой женщины и, естественно, ради блага дочери. Но когда, после развода с французом, о нем вспомнили, то он снова, верный своим моральным принципам, порядочный и к тому же совсем не злопамятный человек, возобновил с дочерью отношения. Добросовестно общался и (подразумевается) снова помогал – материально, морально, духовно – как угодно. Даже несмотря на то, что не видел в ней ничего своего, никакой внутренней связи! Но, будучи по натуре человеком добрым и великодушным, он, конечно, искренне надеется, что все еще изменится».
Вот это совсем другое дело! Цветы. Аплодисменты. Возгласы восхищения: «Слава Мэтру!». Пытаюсь подойти к этому с юмором, хотя, конечно, все это было бы смешно, если бы не было так грустно.
Из тех же интервью я узнала, что Максим с женой регулярно общаются, дружат с Натальей Андрейченко и с общим сыном Натальи и Максима, Дмитрием. Этот факт тоже заставил меня призадуматься. Тогда почему же к нам с Алиной такое небрежное отношение, почему нас Максим вдруг стал игнорировать?
Но я уже догадывалась, чем руководствовался Максим. Вероятно, он рассуждал так.
Наталья – известная и многими любимая актриса, часто приезжает в Москву и вращается в тех же кругах, что и я. Она решительная женщина, с характером – не потерпит, чтобы оболгали ее или сына. Наталья может «перекрыть кислород». С Натальей опасно ссориться – как бы чего не вышло!
Ну, а Нина – она далеко и наверняка ничего не узнает, не прочтет. А если даже и узнает, то неважно – она уже двадцать лет молчала и еще двадцать помолчит. Никогда ни на что не претендовала, алиментов не требовала, скандалов не устраивала, так что с ней церемониться? Ничего страшного – перетерпит, перебьется. В крайнем случае, поплачет немного и успокоится. Она не опасна, так что с ней можно не считаться – риск небольшой. Да и кто станет ее слушать? А если и станут, так не поверят – кто я и кто такая она?!
В свое время мы с Алиной поздравили новобрачных, как это принято у нормальных, цивилизованных людей. Хотя Максим о своей женитьбе дочери не сообщил, а супруга познакомиться с нами не пожелала, даже по телефону.
Но на наши поздравления они не ответили, отношения отца с дочерью порвали, объяснений не дали. Да еще и наговорили о нас «бочку арестантов», как мы выражались в детстве, еще не привыкшие к употреблению такого серьезного слова как «ложь».
Я сдержала слово, данное когда-то Максиму – молчала двадцать лет, не афишировала имя отца моего ребенка, не давала никаких интервью. Хотя никаких обязательств перед ним у меня уже не было очень давно – фактически с тех пор, как он не сдержал своего «торжественного» обещания и оставил меня с грудным ребенком без помощи и поддержки. Тем не менее, я решила оставаться верной моему слову, несмотря ни на что.
Я недоумевала – Максим хоть один раз задумался: «А что будет думать, чувствовать при всем этом моя дочь?» Судя по всему, нет. Чувства и психологическое состояние Алины в расчет не принимались вообще, были просто проигнорированы. Ведь она лишь только – «хвостик», как он выразился в интервью. А какие чувства могут быть у хвостика?
А «хвостик» между тем рос тонкой творческой натурой, чувствительной и ранимой. К тому времени моя дочь уже перешла в лицей и начала сильно тянуться к своим русским корням. Я записала ее на интенсивные курсы изучения русского языка – устные и письменные.
Алина часто задавала мне вопросы о России, изучала русскую историю, смотрела русские каналы телевидения. И вскоре активно принялась читать газеты и русские сайты Интернета. Не нужно было ходить к гадалке, чтобы понять, что скоро она натолкнется, помимо музыки, и на «эпистолярное творчество» папы.
Она по-прежнему вздрагивала при каждом телефонном звонке. Я видела, как дочка напрягается и вытягивает шею. Чувствовала, что она постоянно продолжает ждать звонка отца.
Ее состояние по-прежнему оставалось подавленным. Она не хотела никуда выходить, даже когда друзья приглашали нас в гости – казалось, она избегала людей. Лишь только продолжала ходить на занятия в консерваторию. Но теперь она несколько изменила направление – начала овладевать «модерн-джазовой» хореографией. Танцы были ее единственным развлечением.
Вечера после занятий в лицее дочка проводила в своей комнате – делала уроки, учила языки и слушала музыку. Продолжала сочинять мелодии на своей старенькой клавиатуре и подпевать себе в такт. Я видела ее тягу к музыке и надеялась, что она, как и танцы, станет ее отдушиной.
Однажды, придя с работы, снимая пальто в прихожей, я услышала, как Алина поет у себя в комнате. Пение было крайне грустным и несколько надрывным. Эту песню я никогда раньше не слышала. У меня кольнуло сердце – когда же моя девочка начнет, наконец, смеяться?