В октябре, как было условлено, дочь улетела в Москву.
А вернулась заметно подавленной. Рассказала мне, что в августе умерла Лия, но что папа сообщил ей это только после ее приезда, в октябре. Алина была очень расстроена и немногословна. Естественно, я отнесла ее состояние за счет этого печального события. Но удивилась – почему отец не поставил дочь в известность тогда, когда это случилось? Ведь так принято. Тем более, хорошо зная, как Лия любила Алину, и что племянница отвечала ей взаимностью. Ведь было бы естественно, чтобы она приехала проводить, по традиции, тетю в последний путь. Или же… это было кому-то нежелательно?
Так же, как и дочь, я очень расстроилась, узнав о смерти Лии. С ней у меня с самого начала сложились добрые отношения. Мне было очень жаль, что она ушла из жизни в еще достаточно молодом возрасте. Вероятно, не перенесла кончину мужа, который ушел незадолго до нее. Так исчез последний человек из семьи Максима, относившийся к нам с теплом.
В тот же непростой период у меня случилась беда с мамой. Ее неожиданно разбил паралич.
Делая до этого все возможное для ее здоровья, я пришла в полное смятение. Тем более что ничто не предвещало этого. Срочно вызвала пожарников (во Франции это они оказывают первую помощь), которые отвезли ее в больницу, где ей срочно сделали две операции. После реанимации ее выписали домой.
В течение нескольких месяцев мама очень медленно приходила в себя. Уже через неделю-две, с моей помощью, начала вставать. Но руки и ноги работали очень слабо – она не могла даже держать вилку или стакан. Я кормила ее с ложечки, давала всевозможные витамины.
И вот как-то утром произошло чудо! Совсем так, как это иногда показывают в кино. Мама проснулась, улыбнулась и вдруг сама медленно встала с постели.
Я занимаюсь мамой уже очень много лет. Некоторые знакомые удивляются, спрашивают, почему я пошла на это, несмотря на все трудности и ограничения. Сказать, что я люблю ее, было бы слишком однозначно. Но если кто-то видел пронзительный спектакль Анатолия Эфроса «Дальше – тишина» с великолепной актрисой и гранд-дамой – Фаиной Георгиевной Раневской в главной роли, тот поймет все без объяснений.
Время шло. С тех пор, как Алина вернулась из Москвы, она по-прежнему была немногословна. Говорила лишь, как обычно, что «все было хорошо», что была очень рада встрече с отцом. И все. Я регулярно общалась с дочерью по телефону, но не задавала ей вопросов об их отношениях. У меня были свои дела, личная жизнь. Я лишь только радовалась тому, что их общение продолжалось, ведь это было так важно для дочери.
Как вдруг однажды вечером мне позвонил Давид и попросил о встрече «по очень важному вопросу». Я, естественно, согласилась. Пригласила его к себе. Давид был необычно серьезен, напряжен. Я удивленно смотрела на него, теряясь в догадках. Таким его раньше никогда не видела. Он замялся, потупил глаза и затем глубоко выдохнул, как будто приготавливаясь взять трудный барьер.
– Нина… Алина запретила мне что-либо рассказывать, но я вынужден поговорить с вами – у меня нет другого выхода! У нас группой сейчас готовится большое турне. Мы должны усиленно репетировать, а я вижу, что Алина не в состоянии. Она сама не своя – после своей недавней поездки в Москву. На репетициях рассеянна, не может сконцентрироваться, на глазах слезы. В общем… дело в том, что отец снова порвал с ней отношения! Что с ним произошло, она не знает и не может понять. На самом деле все ее поездки к отцу проходили совсем не так приятно, как она вам это говорила! Мне она все сказала, но я и сам был свидетелем того, как плохо обращалась с ней жена ее отца!
Мне стало не по себе, бросило в озноб. Снова какой-то кошмар…
Почему дочь ничего не рассказывала мне?! Верно говорят, что все тайное становится явным рано или поздно, вот и подтверждение!
Я за минуту собралась, схватила сумку, ключи от машины и полетела к Алине.
Дочь опешила от моего неожиданного появления без предупреждения – у нас так было не принято. Под моим давлением она созналась, что ничего не рассказывала мне, так как не хотела расстраивать меня. Боялась также, что если я узнаю, то стану отговаривать снова ехать к отцу. А ей очень хотелось продолжать видеться с ним.
– Совершенно ничего не понимаю, что снова произошло с папой! Почему он на меня рассердился? – В ее глазах стояли слезы.
Я же продолжала настаивать на том, что хочу услышать правду, и только правду. Алина разрыдалась. После долгих колебаний она рассказала мне подробности ее поездок к отцу. То, что я узнала, глубоко потрясло меня.
В самый первый приезд дочери к отцу Максим приехал в аэропорт встречать ее и Давида вместе с женой Мариной. Алина, естественно, надеялась на теплый семейный прием, но, к ее удивлению, как только они вошли в квартиру, началось «выяснение отношений».
Алине учинили допрос – почему я рассказала в интервью журналистке из газеты «Московский комсомолец», что у дочери на почве депрессии, вызванной резким исчезновением отца, развилась анорексия. Это было чистой правдой. Я дала это интервью на полном основании, как опровержение высказанной публично лжи обо мне, оставляя за собой законное право рассказать истинное положение вещей, хотя бы часть его.
Но Марина настойчиво продолжала атаковать мою дочь, хотя она была тут совершенно ни при чем и даже ничего не читала (я стремилась избавить ее от лишних негативных эмоций). Внушала Алине, что в том, что отец внезапно исчез из ее жизни и не общался с ней семь лет, нет ничего особенного!
Что дочь не могла из-за этого страдать!
Что у нее не могло быть из-за этого анорексии и приверженности к одежде черного цвета!
Марина устроила ей настоящий «прессинг», обвиняя меня во лжи и внушая моей дочери, что всего этого не было, не могло быть. Как будто она знала лучше Алины, как она прожила те семь лет и что она чувствовала по отношению к отцу!
Помимо прочего, Марина резко бросила ей:
– Твоя мать дура, и журналистка, которая писала интервью, тоже дура!
Потрясенная таким «гостеприимством», такой грубостью, дочь попыталась встать на мою защиту, попросив Марину не оскорблять меня, «не говорить о маме плохо». Но Марина продолжала расходиться и давить на нее.
У меня напрашивается очевидная догадка: Марина решила, что дочь должна понести наказание за меня – за то, что я открыто сказала правду. За невозможностью сделать это со мной. Пригласила Алину «в гости» для расправы, а вовсе не для того, чтобы установить добрые семейные отношения.
На Давида внимания не обращали – он был «мебелью», так как ничего не понимал по-русски. Но, даже несмотря на незнание русского языка, он очень быстро почувствовал неприязненое и даже враждебное отношение Марины к дочери ее мужа. Тоже чувствовал себя неловко и старался поддержать свою девушку, как мог.
Алина была ошеломлена, очень расстроилась – она столько лет не видела отца, так ждала этого радостного события, трепетно готовилась, а тут такое!
Под таким агрессивным напором совсем растерялась, не зная, как ей быть, что отвечать. Ведь спорить с Мариной и что-то доказывать неизбежно создало бы конфликт, а она ведь приехала в радужных мыслях о том, что папа, наконец, понял, как ей его не хватало, поэтому и решил наладить отношения. Возможно, если бы дочь выросла в России, то быстро нашла бы способ парировать подобные обвинения. Но за долгие годы жизни во Франции у нее сложилось иное видение вещей, иной менталитет. Алина была просто парализована всем происходящим.
Возможно, в тот самый первый вечер в гостях у папы все закончилось бы большим скандалом и досрочным возвращением Алины домой, если бы не вмешался Максим и не усмирил жену. По словам дочери, позднее он также гасил конфликты, которые провоцировала его супруга.
Следующий день стал мирной передышкой. К приятному удивлению Алины, Марина предложила ей пройтись вместе по магазинам в коммерческом центре.
Алина воспряла духом, надеясь, что Марина изменит к ней свое первоначальное отношение. Но, увы, это явилось лишь затишьем перед вскоре грянувшей бурей.
Отец часто отлучался из дома по работе, и тогда до его возвращения Алина оставалась в квартире с Мариной. Возможно, отчасти поэтому, зная настрой своей жены, Максим обычно предлагал Алине поездить самой по Москве и даже давал ей деньги на карманные расходы. Так как дома, в отсутствие мужа, Марина не стеснялась высказывать Алине крайне неприятные вещи прямо в лицо. Подтрунивать, а временами и просто открыто издеваться над ней.
Марина критиковала практически все – лицо, фигуру, акцент и даже музыкальный альбом-диск, который дочь привезла, чтобы показать папе написанные ею песни. Критиковала Алинин голос и манеру исполнения, говорила, что «певица из нее навряд ли получится». И что неприлично, «нечего отца искать» в ее возрасте.
Безапелляционно заявила Алине, что она – «нежеланный ребенок», что Максим «никогда не хотел» ее. Как будто она могла достоверно знать, чего хотел или не хотел ее будущий муж в 1981 году!
Как будто была полноправной участницей наших отношений в ту далекую эпоху и в курсе всей подноготной.
И, наконец, при каждом удобном случае она давала понять Алине, что, вообще, не считает ее дочерью мужа. Что дочь на него не похожа, что нос и волосы у нее «совершенно не такие, как у него». Как будто знала, какие волосы были у него в юности.
И еще многое-многое другое – всего не перечислить, да и нет желания.
У меня в голове не укладывается до сих пор, что взрослая, сложившаяся женщина и мама двоих детей была способна говорить такие вещи молоденькой девушке, приехавшей увидеть отца после семилетнего ожидания!
К тому же, я читала в прессе, Маринина старшая дочь Мария тоже является внебрачным ребенком. Как бы отреагировала Марина, если бы кто-то сказал нечто подобное ее дочери?
Нетрудно себе представить, что чувствовала при таком отношении к себе Алина. Обидеть ее, причинить ей боль было очень легко и просто. Тем более, что она находилась не у себя дома, как ей это прозрачно давала понять папина жена.