И какая нечестная игра по отношению ко мне, игра без правил!
Смотря на экран, я в сотый раз тщетно пыталась понять: как Максим может идти на такой изощренный обман?! Неужели ради улучшения своего имиджа допустимо прибегать к подобным уловкам, незаслуженно очерняя нас с дочерью?
Не по-мужски, Максим!
Кем он хочет выставить меня перед всеми?
Поверить в потерю памяти я не могу, в то, что перепутал меня с Наталией Андрейченко. Именно о ней эту же историю он поведал мне в Париже, в 1994 году, утверждая, что она попросила его отказаться от сына перед ее отъездом в Америку. Но там была совсем другая ситуация, чем у нас – сын Митя был признан отцом официально, документально и действительно не смог бы выехать за границу без его согласия.
Так, значит, Максим совершенно сознательно приписывает мне эту историю?
Доказать, что Максим Дунаевский говорит неправду, мне очень легко – как дважды два четыре:
Он не признал свою дочь ни при рождении, ни позднее.
В свидетельстве о рождении Алины, выданном ЗАГСом, в графе об отце стоял прочерк. То есть его имя и фамилия нигде не фигурировали и, следовательно, он не мог иметь на дочь никаких прав.
Поэтому просить у него «отказ от дочери» – это было бы бессмыслицей! Думаю, все это понятно любому здравомыслящему человеку.
Невозможно отказаться от того, чего ты не имеешь!
Повторяю это официально, для полной ясности.
Кроме того, у меня сохранились документы, заверенные московским нотариусом.
И все это может проверить в архивах ЗАГСа суд или адвокат.
Именно этим воспользовался мой муж Мишель, чтобы так быстро удочерить Алину – родной отец не числился нигде, не существовал.
Дочь уезжала со мной во Францию уже как французская гражданка.
Однако какой актерский талант! Прямая дорога во МХАТ!
Или же, рассказывая «сказки» о нас с дочерью в течение двадцати лет, Максим и сам поверил в них?
Но все это было бы забавно, если бы за этим не стояла семейная драма Алины.
«…Мы для папы были семьей… а там семьи не было…» – продолжал Максим Исаакович.
Как же так? Ведь в Москве, Париже и в Лос-Анджелесе он уверял: «Вы моя семья навсегда!» Подтверждал это в письмах Алине и мне. Также когда-то говорил о возможном общем ребенке, а позднее благодарил за дочь… Значит, все это тоже была ложь?
Ну, что ж… принимаю к сведению.
И еще. Я не звонила Максиму из Франции. Евгений Дунаевский вызвался стать посредником в проекте встречи отца с десятилетней дочерью. У меня сохранилось письмо Жени, упоминающее это. А мой муж Мишель никогда не был ни «очень богатым», ни просто богатым. У него была средняя зарплата. Зачем говорить о том, чего не можешь знать?!
Не буду слово за словом цитировать вдохновенную речь Максима, так же искусно «аранжированную», как и его музыкальные произведения. С тем лишь отличием, что в ней все было передернуто, вывернуто наизнанку.
С каждым новым разом перед журналистами его фантазия о нас разыгрывается все больше и больше. Провокация за провокацией.
Единственной правдой в его словах было то, что когда в первый раз он встретился с дочкой, которой тогда уже было полтора годика, то в течение трех месяцев регулярно приезжал увидеться с ней. Привез кое-какие игрушки и даже оставлял на ребенка деньги. Но затем все резко прекратил, и больше мы не видели его.
Я была разочарована до глубины души тем, что он снова не сдержал своих обещаний – отсутствием помощи дочери и тем, что не признал ее. Именно поэтому уехала не попрощавшись. «Слишком гордая!» – сказал когда-то Максим обо мне дочери. «Слишком» – потому что «не бегала» за ним, не требовала алименты, не навязывала ни себя, ни дочь? Но с каких пор чувство собственного достоинства считается недостатком?
После того как Максим Исаакович закончил так артистично рассказывать Б. Корчевникову небылицы обо мне, очередь дошла до Алины. Оказалось, что отец вдруг «резко» засомневался в любви родной дочери, которую она беспрестанно проявляла, с тех пор как узнала его. Вдруг заподозрил ее в неискренности, туманно ссылаясь на некую «судью». Но если так, тогда почему ничего не сказал или хотя бы не написал ей об этом, а скрывается от нее?
И нельзя ли узнать имя и фамилию «судьи»?
Отец прекрасно знает, что «атак» со стороны дочери не было и не могло быть, как раз это ее атаковали члены его семьи.
Любопытства ради: а в искренности своей жены Максим Исаакович не сомневается, ни в чем не подозревает ее?
Допустимо ли делать себе «бело-пушистый» пиар на страданиях родной дочери?
Это выше моего понимания: отец не только отрекся от дочери, но еще и продолжает постоянно назаслуженно чернить ее?!
Не было бы проще и честнее промолчать, уж если нет мужества сказать правду? Отказаться обсуждать «трудный» вопрос с журналистами?
Я никогда не просила у него денег, ни к чему не принуждала и никогда ни в чем не упрекала. Может быть, именно это дало ему ощущение собственного превосходства и вседозволенности?
Не хочется лжи и фальши. Ведь достоинство каждого человека заключается, помимо прочего, в способности нести ответственность и честно отвечать за свои поступки. Независимо от возраста, социального статуса или степени известности.
Когда мои французские друзья задают мне вопросы об отце Алины, я теряюсь, не зная, как объяснить им. Они отказываюся понимать, что можно с рождения не помогать своему ребенку алиментами, не признать его, а затем и вовсе оборвать все связи. Действительно, за 30 лет моей жизни во Франции я ни разу не слышала о подобном. Некоторые спрашивают: «Может, он живет в нищете? Может, пьет?» Я не могу скрыть невольной улыбки.
Всего не описать, да и нужно ли?
Может быть, я перестала что-то понимать, но мне кажется, что в цивилизованном человеческом обществе испокон веков существует аксиома: мы всегда в ответе за тех, кому дали жизнь. В ответе перед Богом и перед своими детьми.
Зачем нужно было годами играть в «дочки-папочки», чтобы затем в единочасье порвать отношения с дочерью? Наверно, лучше совсем не знать отца, чем оказаться «гостевой» дочкой. Это именно то, в чем мне недавно с грустью призналась Алина:
– Мама, как я ни стараюсь, никак не могу отделаться от внутренней боли… Она то затихнет, то снова возвращается – как удар молнии – все снова вспышками всплывает в сознании. Я предпочла бы совсем не знать отца, никогда не видеть его, чем оказаться так резко выброшенной за борт, так страдать все эти годы…
Я прекрасно понимаю дочь, и мое сердце плачет оттого, что я бессильна помочь ей. Мои многочисленные уговоры оказались бесполезны, как и уговоры психологов. Эта боль осталась в ней как огромная заноза, которую никак не получится вытащить. И все мы знаем, что даже когда раны – физические или моральные – затягиваются, то рубцы остаются на всю жизнь.
А время летит очень быстро. Драгоценное время.
С 2008 года Алина больше не видит отца. Совсем.
Он так и не возобновил никаких отношений с ней.
Уважая его выбор, она ушла в сторону, не желая навязывать себя ему.
«Отпустила», осознав, что он решил лишить ее права на что бы то ни было. Даже просто на совет – испокон веков традиционный добрый отцовский совет.
Некоторые мои знакомые говорят: «Представляю, сколько у тебя ненависти к Дунаевскому!» Они ошибаются. Нет, ненависти у меня к нему нет, как и к никому другому.
Есть только глубокая боль за дочь и недоумение от позиции, которую ее отец занимает вот уже почти два десятка лет. Которая в моем сознании просто не поддается квалификации.
И, несмотря ни на что, есть благодарность за то хорошее, что тоже было в наших прошлых отношениях. Главным образом, за два замечательных подарка, которые он мне сделал.
Первый – прекрасная дочь, которая несет мне много любви, нежности и заботы.
Второй – посвящение музыки из кинофильма «Карнавал». Даже если не так давно он неловко попытался забрать этот подарок обратно.
В своем интервью «Седьмое чувство Максима Дунаевского» на вопрос журналиста о посвящении мне песни «Повони мне, позвони» Максим попытался оправдаться, почему он сделал это. Сравнивая себя с птицей-самцом, он объяснял: «… Любой мужчина, когда у него возникает какой-то романчик (именно романчик, я это подчеркиваю, поскольку для меня роман – это серьезные отношения), становится краснобаем. Это природа! И мы, мужики, чтобы привлечь заинтересовавшую нас даму, сразу распушаем свои перья. Скорее всего, демонстрируя ей пластинку с музыкой из фильма «Карнавал», я сказал: «Вдохновила меня на эти песни именно ты». Была у меня такая фраза, которую я говорил многим женщинам…»
Подобное проскальзывает и в его интервью «Судьба человека» в 2017 году.
Откровенно говоря, такие объяснения, к тому же по истечении тридцати с лишним лет, очень рассмешили меня. Невольно приходят на ум слова из песни: «что-то с памятью моей стало…» Действительно, память у моего бывшего «милого друга» оказалась очень короткой.
Конечно, кто-то сможет поверить Максиму Дунаевскому «на слово». Публика, которая не знает нашей истории. Однако существует один маленький, но «упрямый» факт. Пластинку он не «демонстрировал», а подарил мне. А свое посвящение Максим надписал на ней при особых обстоятельствах и в совершенно другом ключе.
А именно – в тот самый памятный вечер 21 января 1983 года, после того как я сообщила ему о моей беременности. Мне кажется, излишне объяснять, что «привлекать», «ухаживать» или «соблазнять» меня у него уже не было никакой необходимости.
Конечно, я многое понимаю и очень сочувствую тому, что Максим теперь находится в таком положении, что вынужден оправдываться.
Это так важно, так страшно? «Нинуле, полноправной участнице создания этой музыки и фильма «Карнавал», сострадавшей всем перипетиям, короче – Моей Музе в этой (и других) работе. «Спасибо жизнь», за те дни, часы и мгновения радости с тобой! Плохо ли, хорошо ли тебе будет – «позвони мне, позвони!..» Твой М. Дунаевский 21.01. 1983 г.»