Я часто слушала и рассматривала пластинку с посвящением, заездила ее «до дыр». Пыталась понять, что мог чувствовать человек, пишущий музыку на такие хорошие, проникновенные слова? Разделял ли он те же мысли и эмоции, что и поэт, автор текста?
«Позвони мне, позвони», – вторя моим мыслям, взывала певица.
Но Максим не звонил. Он так ни разу и не позвонил мне за весь период моей беременности.
Однажды, когда я была уже на пятом-шестом месяце, мне приснился сон. Очень ясный, отчетливый сон. Как будто передо мной стоит аквариум с красивой золотистой рыбкой, которая резвится в нем. И вдруг рыбка затихает и начинает медленно опускаться на дно, как будто она устала или заболела.
В этот момент я проснулась, с тяжелым чувством. Екнуло сердце. Но я запретила себе думать о плохом.
Сон отчетливо отложился в моем сознании, хотя я никогда не верила снам и обычно их не запоминала. Но этот оказался «в руку».
В тот же день у меня открылось кровотечение. Это обнаружила гинеколог, к которой я пришла на назначенный ранее прием. Нахмурилась, глядя на меня.
– Вам очень повезло, что это только начало и что вы здесь. Иначе…
Она не договорила. Вызвала «Скорую» и отправила меня в больничное отделение роддома имени Крупской.
В больнице я провела неделю, длинную и утомительную. Поскольку врач срочно отправила меня на «Скорой», не разрешив заехать перед больницей домой, у меня не было с собой даже книги, чтобы отвлечься.
Сияло солнце, стояла прекрасная погода. Оттого в палате мне было еще более монотонно-тоскливо. Очень хотелось скорее выйти наружу, на воздух.
Я старалась забыться, как можно больше спать, ни о чем не думать, «отключить» голову, чтобы скорее прошло время.
Мне давали какие-то таблетки, делали какие-то уколы. Я была послушной, как робот, выполняя все указания машинально, без эмоций.
Ко мне никто не приходил, не навещал. От скуки я наблюдала за посетителями, которые ежедневно бывали у моих соседок по палате, слушала их разговоры.
Наши два окна находились на втором этаже, и некоторые предприимчивые мужчины, достав откуда-то лестницу, добирались до нашего открытого окна. Переговаривались со своими женами или подругами, передавали фрукты и соки.
В палате постоянно стоял смех. Я тоже смеялась вместе со всеми, хоть и через силу. Да и как иначе, не портить же настроение окружающим. Но это был, как говорится, смех сквозь слезы. На душе скребли кошки, хотелось вскочить с постели и бежать куда глаза глядят.
Как-то моя соседка по кровати, упитанная хохотушка с розовыми пышными щечками, со смехом спросила меня:
– Нинуль, а где твой мужик? Почему не приходит?
– Он в отъезде.
Я была не в силах что-то рассказывать о себе.
Наконец меня выписали из больницы.
Настроения не было – была опустошена морально. Все, что произошло за последние месяцы, сулило лишь новые проблемы. В то, что Максим позвонит мне справиться о моем самочувствии, я уже больше не верила. Да и с моей мамой отношений по-прежнему не было. Видя ее настрой, я перестала заходить к родителям на квартиру и избегала звонить даже папе. Все это было очень грустно…
После больницы я вернулась в жилье, предложенное Ирой, на Самотеку. Моя добрая, понимающая подруга часто приглашала меня к себе в гости – в свою уютную квартиру на улице Горького. Это был престижный дом работников Большого театра.
Ирин папа при жизни был известным оперным певцом. Этажом ниже проживали Майя Плисецкая с Родионом Щедриным, с которыми моя подруга близко общалась.
Внешне Ира была миниатюрной очаровательной блондинкой с огромными карими глазами. Она мгновенно покоряла окружающих своим неотразимым обаянием и острым чувством юмора. Мне посчастливилось познакомиться с этой замечательной женщиной, когда по работе с иностранными специалистами я приезжала в министерство, в котором она работала.
С Ирой у нас возникла «любовь с первого взгляда». Мы мгновенно разговорились, понравились друг другу. В дальнейшем симпатия переросла в настоящую, верную и преданную дружбу, которая, к счастью, продолжается по сей день.
У Иры была такая же очаровательная, как и она, дочурка, семилетняя Катюша.
С такими же огромными, как у ее мамы, глазками. Я очень полюбила ее, и девчушка отвечала мне взаимностью.
Однажды моя добрая подруга, в желании развлечь меня, пригласила с ними на прогулку в парк Горького. Катюша шла рядом с мамой, внимательно слушая наш разговор.
Вдруг она встрепенулась, открыла мамину сумку, вытащила из нее кошелек и убежала. Мы с Ирой растерянно смотрели ей вслед, ничего не понимая.
Катя подбежала к стоявшей неподалеку продавщице цветов, выбрала у нее в корзине букетик розовых гвоздик, заплатила три рубля (по тем временам приличные деньги!) и вернулась с радостным восклицанием, сверкая глазками:
– Тетя Нина, это вам!
Я расцеловала ее, глубоко растроганная, умиленная доброй душой ребенка. Но мне было неловко перед Ирой, так как Катя без разрешения потратила мамины деньги. Я захотела вернуть их. Но подруга категорически отказалась:
– Ни в коем случае! Катя очень правильно поступила. Катюшка, ты молодец!
Не знаю, представляла ли тогда до конца Ира и еще менее Катюшка, насколько для меня были важны проявления дружбы и тепла? Так или иначе, они это почувствовали и своим отношением согрели мне душу. Этот короткий эпизод часто всплывает у меня перед глазами.
Хотя прошло очень много лет, и Катя уже давно превратилась во взрослую красивую и самодостаточную бизнес-леди и в прекрасную маму. Но в моей памяти по-прежнему продолжает жить эта маленькая девочка с огромными чистыми глазами, бегущая мне навстречу с букетом цветов.
Я часто задавала себе вопрос, на что буду жить, когда родится ребенок. Понимала, что на родителей рассчитывать не могу – у папы была небольшая пенсия, а мама вообще никогда не работала. Ребенку должно было понадобиться многое, а я даже не была уверена, что смогу выйти на работу сразу после его рождения.
И где найти няню и как ее оплачивать? На свою маму я не могла рассчитывать.
Я непрерывно прокручивала в голове все возможные варианты, искала решение. А его все не находилось.
В ту советскую эпоху, которую, несомненно, помнят люди моего поколения, жизнь в России и даже в Москве была очень непростой. Маленькие зарплаты, на которые фактически было невозможно прожить, из которых люди пытались выжать максимум, просто чтобы выжить, отказывая себе во всем. «Хочешь жить, умей вертеться» – была тогда в обиходе такая поговорка. Каждый старался найти выход из положения по-своему. Женщины, умеющие шить – перешивали, обновляли старую одежду себе, мужьям и детям. Кто-то выращивал овощи и фрукты на балконе, а «счастливчики» – на своей даче.
Хорошие хозяйки обходились минимумом продуктов, выпекая для семьи блины и пироги. Кто-то одевался в комиссионках «за копейки». Кто-то распродавал ценную мебель или «завалявшийся» антиквариат, который пользовался спросом во все времена, как и все продукты «люкса», в периоды экономических кризисов.
Кто-то преподавал детям из семей «с достатком» уроки английского или французского языка. Кто-то вязал и продавал у метро свои изделия.
Но и особых соблазнов у нас тогда не было – красивой импортной одежды, украшений или предметов обихода. О жизни на Западе мы мало что знали – тогда еще висел «железный занавес». Границы были закрыты, «выездных» можно было пересчитать по пальцам – в основном работники МИДа, Внешторга и звезды советского балета. Русский изысканный балет являлся одним из «товаров» на экспорт, точно так же, как и черная икра или водка. О «загнивающем» Западе нам говорили по телевидению только в отрицательных аспектах – о растущей безработице, о тяжелом положении людей и о митингах бастующих, требующих поднятия пособий. Правда, несколько удивляло то, что свои интервью «нищие» безработные обычно давали перед своими красивыми фешенебельными домами или машинами.
Но русский человек привык довольствоваться тем, что есть, и находить выход из любой ситуации. В Советском Союзе для всех желающих работать всегда находилась работа – безработицы как таковой вообще не существовало. Социальный сектор тоже имел место быть – хоть и мизерный, но все же не дающий человеку умереть с голода, спасибо и на этом! Это была так называемая «социальная защита». А плата государству за квартиры, которые тогда еще не были приватизированы, по нынешним понятиям, была смехотворно маленькой, но назначалась из расчета средней, такой же смехотворной зарплаты. Так что все состыковывалось. И все выживали, даже питаясь скромно, практически никто не голодал.
Я знала, что, будучи одной с ребенком, имела право на ежемесячную помощь в 20 рублей. Это было очень мало, но все же лучше, чем ничего. Оставалось найти способ правильно использовать эти деньги, чтобы дать ребенку хотя бы самое необходимое.
За месяц до родов мы, наконец, помирились с мамой. Все устроил папа. Он долго ее уговаривал, успокаивал, объяснил, что я не могла поступить иначе по моему состоянию здоровья. В конце концов скрепя сердце мама сдалась. Мир был восстановлен.
Последний месяц оказался самым тяжелым – я просто изнемогала морально и физически. Находилась на грани нервного срыва.
Утром 10 августа у меня начались схватки, на две недели раньше, чем предполагалось. Видимо, роль в этом сыграли нервы.
От неожиданности моих родителей охватила паника. Папа все же быстро пришел в себя и побежал на улицу ловить такси, чтобы отвезти меня в больницу. Своей машины у папы больше не было, а по телефону вызвать такси не удавалось. Наконец он нашел частника, и меня отвезли в уже знакомое мне место.
Я снова оказалась в роддоме имени Крупской, но теперь уже в предродовом отделении. Врач, осмотревший меня, уверенно сказал:
– Первородящая? Ну, это надолго!
И ушел. На меня больше никто не обращал никакого внимания.
Я находилась в палате с четырьмя другими женщинами.
Схватки усиливались, становилось все больнее и больнее. Но я терпела.