Когда Алинке исполнилось шесть месяцев, мне удалось к этому моменту сэкономить немного денег и пригласить на дом профессионального фотографа. Так у дочки появились первые забавные снимки. Тогда в России не так много людей имели свои фотоаппараты – они стоили дорого.
Поскольку мне пришлось выйти на работу, то с ребенком постоянно оставались мои родители. Папа определил себе обязанность – выходить гулять с внучкой каждый день в парке возле дома. Но когда я не работала, то прогуливалась с Алинкой сама.
В один из таких радужных дней я познакомилась и сразу подружилась с соседкой с первого этажа, которая впоследствии стала мне очень близким человеком.
Галя Белова была очень интересной и энергичной женщиной, директором промтоварного магазина, замужем за офицером, двое детей. Ее младшая дочка, Викуся, была всего на шесть месяцев старше моей Алинки.
Мы часто встречались у Гали или у меня, а также вместе ходили на прогулку с нашими крошками в колясках, разговаривая «за жизнь».
Галя оказалась очень добрым и отзывчивым человеком. Я всегда вспоминаю о ней с большой благодарностью. Узнав, что у Алинки нет отца, она постоянно стремилась поддержать меня морально – по-соседски и по-человечески.
Когда моя дочка подросла, встала на ножки и начала пытаться вылезать из кроватки, возник вопрос о том, где найти детский манеж. В то время это был огромный дефицит, как и многое другое, – в продаже они бывали крайне редко.
А ребенка нужно было оставлять в безопасности, хотя бы чтобы выйти ненадолго на кухню.
Я рассказала о своей заботе Гале. Она тут же обзвонила пол-Москвы своих знакомых и у кого-то отыскала, одолжила для Алинки деревянный манежик.
Мы были спасены! Моя малышка очень любила играть в нем и часто засыпала там прямо на своих игрушках, в объятиях с любимым плюшевым гномом, подаренным дядей Юрой.
Тем временем пришла очень хорошая новость: дом, где находилась моя комната в коммуналке, был признан аварийным. Его назначили на снос. Началось выселение жильцов и всем выдавали жилплощадь в новых районах, причем отдельные квартиры. Я воспряла духом – начиналась новая, лучшая жизнь! Теперь я могла привести дочурку в наше собственное жилье. Новая квартира открывала мне новые возможности. Но, главное, это было бы только наше с Алинкой жилье!
Я принялась вплотную заниматься квартирным вопросом, и удача снова улыбнулась мне – удалось договориться с администрацией об однокомнатной квартире именно на «Бабушкинской»! Это была огромная радость для меня и для моих родителей. Тем более что всех жильцов «ссылали» в очень отдаленные районы, на самые окраины Москвы. А я могла отныне жить отдельно от родителей, но рядом с ними. Оставлять им ребенка и забирать его в любое время.
Стала готовиться к переезду с большим энтузиазмом.
Новая квартира оказалась очень хорошей – в благоустроенном доме «улучшенной планировки», с двумя лифтами, с большой кухней и с балконом. И с видом на Останкинскую телебашню. Забегая вперед скажу, что впоследствии, выставив квартиру на обмен, уже после моего переезда во Францию, я машинально называла ее посетителям Эйфелевой. Получалось очень забавно – люди воспринимали это как шутку, смеялись, и разговор сразу приобретал непосредственный и дружелюбный характер.
Алинке исполнился годик, затем полтора. Она уже вовсю топала ножками и начала разговаривать. С течением времени, с каждым днем она необыкновенно радовала меня и бабушку с дедушкой своими очаровательными, очень забавными фразами – как и все детки, начинающие говорить. Иногда она мне просто открывала иное видение вещей, под новым и неожиданным углом зрения.
Дети непосредственны, чисты и гениальны. Не зря народная мудрость гласит: «Устами младенца глаголет истина».
Однажды нам позвонил Женя.
– Масюсь, как ты, как Алиночка? Я тут вот что подумал… хочу спросить у тебя разрешения все-таки поговорить с Максимом о его дочке. Кстати, он развелся с Натальей.
Предложение показалось мне вполне естественным, и я согласилась.
Через пару дней в квартире родителей снова раздался телефонный звонок. На этот раз звонил Максим, телефон дал ему Женя. Как и всегда, весело и непринужденно поздоровался, а затем мягко, вкрадчиво спросил:
– Нинуль, я хочу увидеть дочку. Можно?
На следующий день он в условленное время подъехал к нашему дому. Я увидела его в окно, и мы с Алинкой спустились во двор.
Максим сидел в своей новой машине, последней марке «Жигулей», задумчивый и серьезный. Заметив нас, улыбаясь вышел навстречу. Взял дочку на руки, прижимал к себе, целовал. В его глазах заблестели слезы. Алинка притихла, внимательно непрерывно смотрела ему в глаза и только постоянно тоненько повторяла: «мама… мама…» Может быть, это потому, что до этого дня она никогда не произносила слова «папа»?
Это был очень трепетный, трогательный момент. Я сама чуть не расплакалась, глядя на них.
– Нинулечка, прости меня, прости… я очень виноват… Дай мне возможность все исправить! – повернулся ко мне Максим. Его глаза были печальными и влажными.
«Искренне?.. Дай-то бог!» – подумала я.
Он действительно был очень похож на человека, который искренне раскаивался. Очень скоро и Алинка почувствовала «родную кровь» – прижалась к папе, не двигалась, а только хлопала глазками, глядя на него.
В машине Максим посадил дочку к себе на колени, постоянно целовал и гладил ее головку. Положил ее ручки на руль. Я села рядом, и так он немного покатал нас вокруг соседних домов.
– Алиночка, видишь, это ты управляешь машиной! – Максим быстро освоился в обращении с ребенком. И Алинка так же быстро привязалась к папе.
С этого дня Максим стал раз в неделю-две приезжать к нам – привозить дочке фрукты, игрушки и даже оставлял деньги – то, что считал нужным. Я никогда ничего не просила и была рада его любому вниманию к дочке.
Он пообещал признать дочь документально, объяснив мне, что «это никогда не поздно». А несмотря на мое приглашение зайти в квартиру к родителям, Максим не захотел, видимо, чувствуя себя перед ними неловко. Обычно он просто катал нас с Алинкой по городу на машине или мы заезжали выпить чаю в мою новую квартирку.
Я простила его и стала ему другом. Для меня самым главным было то, чтобы он общался с дочкой. Прошлое мы не вспоминали и отношений не выясняли.
О возможном совместном будущем с ним я не думала – еще слишком свежо было в памяти все, что произошло. Да и сам он ничего мне не предлагал.
Я смотрела на Максима и на Алинку и очень радовалась, наблюдая за их нежностями. Думала: «Может быть, теперь Максим все понял, осознал и действительно все исправит?» Ведь «все течет, все изменяется», как справедливо сказал древний философ Гераклит.
Несмотря на прежнее глубокое разочарование, во мне теплилась эта надежда. Всегда хочется верить в лучшее.
Так прошло три или четыре месяца.
И тут вдруг Максим перестал приезжать к дочери и помогать ей материально. Как-то позвонил, сказал, что устал жить у мамы. Поэтому решил переехать «на время» к какой-то знакомой женщине. «По-дружески», как он объяснил мне. Оставил номер телефона.
– Звони, если что! – предложил Максим и снова «растворился в воздухе».
Вестей от него больше не было. Я подождала месяца два и затем позвонила по указанному номеру. Максим снял трубку сам.
– Макс, у тебя все в порядке? Алинка постоянно спрашивает о тебе, ждет… Пожалуйста, не забывай ее!
Он пообещал приехать, но больше не приехал и не позвонил. Только теперь мне было гораздо труднее это пережить – дочка по десять раз на дню спрашивала: «Где папа? Когда придет?» Я терялась, не зная, что ей ответить, как объяснить эту ситуацию маленькому ребенку.
Хоть я и очень переживала из-за того, что Максим перестал общаться с дочкой, но звонить ему, «доставать» не считала для себя возможным. Как, да и зачем принуждать человека, если он не хочет видеть собственного ребенка?
С двухлетним днем рождения папа Алинку не поздравил – по-видимому не вспомнил.
А сразу после своего праздника дочка заболела – острый пиелонефрит. К вечеру температуру зашкалило за сорок. Мои родители и я сама были в сильной панике. Мама постоянно плакала, предвещая мне, по своей привычке, осложнения, что еще больше увеличивало мой стресс. Конечно, мне очень хотелось посоветоваться с Максимом, но, подумав, я не решилась беспокоить его и его подругу в позднее время. Вызвали «Скорую».
По решению прибывшего врача Алинку отвезли в ближайшую больницу.
Мы ехали в «Скорой», я держала дочкины кукольные ручки в своих и молилась о том, чтобы ей повезло, чтобы она попала в «хорошие руки». Меня сверлила тревожная мысль: «Окажется ли больница хорошей?» Уверенности в этом не было.
В то время московские больницы, даже детские, оставляли желать лучшего. Про периферию лучше и не говорить. Грязь, запущенность, антисанитария, небрежное отношение к пациентам. Крошечные зарплаты медперсонала часто определяли их отношение к пациентам. Про клятву Гиппократа вспоминал, к сожалению, далеко не каждый врач. Медсестер и санитарок не хватало. Но существовали, конечно, и ответственные врачи и медперсонал – люди, преданные своему делу, которые не считались со временем и усталостью, которым хотелось поклониться в ноги.
Был уже поздний вечер. Персонала в больнице почти не оказалось. Алинку приняли в приемном покое, разлучив нас. Мне не разрешили остаться с дочкой на ночь. С тяжелым сердцем пришлось передать ее нянечке и уехать домой.
Наутро я приехала в больницу спозаранок, и то, что я увидела, привело меня в ужас.
Алинку положили в палату вместе с детьми с инфекционными заболеваниями. Рядом в кроватках лежали детки от трех до шести лет с кожной сыпью и язвами.
Вскоре пришла медсестра и начала делать детям уколы, быстро крутя, переворачивая их. К моей дочке она подошла в последнюю очередь. Видя, что она не помыла руки, я попросила ее сделать это.
Медсестра пришла в ярость от подобной «наглости». Закричала: «У меня нет времени мыть руки после каждого ребенка!» Но я упорно стояла на своем, и, в конце концов, она их наскоро помыла, сделала укол и ушла с возмущенно-оскорбленной миной на покрасневшем лице.