Два часа в холодной казенной комнате прошли очень быстро. Мы были настолько счастливы от встречи, что были не способны разговаривать нормально – обрывками перескакивая с одного на другое. А затем уже никак не могли остановиться, наговориться.
Прощание было трудным. Втроем не смогли удержаться от слез.
По приезде домой у нас с Вовкой началась переписка уже «нормальными» письмами, по почте. Я получала их от него почти каждый день – неповторимо нежные письма. А также поздравительные открытки, рисунки, забавные истории и анекдоты, вырезанные из журналов «Крокодил» и «Огонек». Он почему-то начал шутливо называть меня «Пани». А к моему дню рождения прислал мне почтой большой портрет, нарисованный с моей фотографии, которую я ему до этого посылала. Он и сегодня по-прежнему висит в моей спальне.
Володя писал также и моим родителям. Поздравлял с праздниками и просил прощения за то, что принес всем нам «неприятности». Папа очень доброжелательно отвечал ему, всячески поддерживал, желал терпения и сил, чтобы правильно «начать новую жизнь». Но до «новой» жизни было еще далеко, слишком далеко.
Мне позвонила Маша, попросила приехать: «Нужно поговорить».
– Нина, я подробно рассказала адвокату о ваших с Вовкой отношениях.
Он потрясен. Сказал, что такая любовь теперь бывает крайне редко. Объяснил мне, что ты могла бы видеться с ним раз или два раза в год, оставаться у него с ночевкой на два дня, если распишешься с ним в колонии. В этом случае ты приезжала бы официально, как законная жена. Вопрос в том, согласна ты или нет. Подумай, так как условия там, сама понимаешь, не очень…
Я ответила, что подумаю. Весь вечер представляла себе новую встречу с Вовкой. Два дня – это 48 часов, 2880 минут. Вдвоем, наедине, «…только ты и я…»
Ни о чем другом я не задумывалась – важно лишь это одно.
Что и как будет конкретно, я себе не представляла, не могла представить. Но главным было то, что я смогла бы снова увидеть того, кого считала своей «половинкой».
На следующий день я позвонила Маше, сказала ей, что согласна. Спросила, что мне нужно для этого сделать.
– Адвокат объяснит. Запиши телефон, позвони ему сама.
Не теряя времени, я позвонила адвокату, подтвердила ему свое согласие. Он внимательно выслушал меня и ответил, что обязан рассказать мне обо всех «неудобствах». Что «сказкой» это бракосочетание не будет – лишь регистрация в обшарпанном казенном помещении, без какой-либо свадьбы. А брачная ночь пройдет в грязной комнатушке.
Я слушала и понимала, осознавала. Но настолько тосковала по Володе, что была согласна даже на это. А у адвоката, казалось, оставались сомнения.
– Хорошо обдумайте все. Даю вам неделю. Нужно ли вам это только ради того, чтобы изредка видеться – два дня в году? Хорошо подумайте. Но если вы все-таки решитесь, то перезвоните мне. Я все же позволю себе дать вам совет: поговорите с родителями, заручитесь хотя бы их поддержкой.
Для меня это был слишком тяжелый вопрос. Я прекрасно знала, что родители никогда не одобрят моего шага. Стояла на распутье: сделать это тайком, лишь только для того, чтобы хоть иногда видеться с Вовкой, или все же поставить родителей в известность? Замужество – это ведь серьезное событие.
Во мне шла борьба – сказать или не сказать? Ведь все равно родители когда-нибудь узнают, и будет страшный скандал. Может, лучше их подготовить?
С другой стороны, я подозревала, что дома и так разразится огромный скандал, во всяком случае, со стороны мамы, а уйти мне будет некуда. Ведь я была студенткой, и хотя получала стипендию, ее не хватило бы на снятие комнаты.
До этого момента я никому не рассказывала о своих намерениях. Но после разговора с адвокатом все же решила сказать правду своим близким подругам.
Ира пришла в ужас. «Подумай очень хорошо, прежде чем это сделать!» – просила меня.
А Ольга отнеслась к моему проекту спокойно и даже с юмором: «Ты настоящая жена декабриста! Ну-ну…» Она видела, что я все больше склоняюсь к тому, чтобы осуществить свои намерения, и не отговаривала меня.
А через два дня, когда я вернулась домой после лекций, то в прихожей наткнулась на маму – всю в слезах, в жутком состоянии. Я очень испугалась – первой мыслью было, что умерла бабушка. У меня пошел мороз по коже.
– Что?.. Что случилось?!
Неожиданно мама с рыданиями упала передо мной на колени.
– Умоляю тебя, не выходи за него замуж на зоне! Не убивай меня! Я умру, если ты это сделаешь!
Так вот в чем было дело! Меня «сдали»!
Я пыталась поднять маму, всячески уговаривала ее, тянула за руки. Это было бесполезно, у меня не хватало сил. А она лежала передо мной, распластавшись на полу, в слезах, и отказываясь подняться.
Я пришла в такой ужас, что уже не могла даже говорить, начала плакать вместе с ней.
Поднялась она лишь после того, как выжала из меня обещание, что я не поеду в колонию выходить замуж за Вовку.
Все провалилось! На сердце снова навалился тяжелый камень, но я не могла поступить иначе. Никогда бы себе не простила, если бы из-за меня с мамой что-то случилось. А у нее уже были проблемы со здоровьем, повышенное давление.
Но кто из двух моих подруг выдал меня? Ответ пришел на следующий день.
Вечером мне позвонила Ольга.
– Нина, прости меня, но я не могла допустить, чтобы ты сделала такой безрассудный шаг! Я предупредила твою маму, так как знаю, что она единственная, кто может остановить тебя.
Я понимала, что сердиться на нее, выяснять отношения уже не имело смысла.
Настолько измучилась, запуталась в своих мыслях, что уже не понимала, что должна была делать, что именно было бы правильным. Но раз уж так все получилась, то мне, очевидно, следовало подождать.
Володя часто давал мне понять, что его будущее непредсказуемо. Он не мог что-либо обещать мне: «У нас тут такое происходит каждый день, что неизвестно, что будет завтра». Мы переписывались каждый день, и это стало для меня единственной отдушиной.
Время шло, я оставалась одна. Иногда виделась с подругами, а в основном по-прежнему много читала, по большей части новых молодых писателей, печатавшихся в еженедельных журналах.
Мужчины не интересовали меня, я не отвечала на их попытки ухаживания.
И не могла представить себе, что ко мне мог бы прикоснуться кто-то другой, кроме Вовки. Было трудно, морально – постоянное ощущение одиночества.
На душе постоянная тяжесть. Меня угнетала жгучая тоска. Но я продолжала ждать Вовку.
В 20 лет сложно жить лишь одной учебой или чтением. А дома атмосфера стала напряженной после того, как родители узнали о моих намерениях выйти замуж. Было видно, что их беспокойство не прошло даже после моего обещания, данного маме. Видимо, они опасались, что я могу нарушить его.
Я старалась поменьше бывать дома и как-то разнообразить свои дни. С подругами не получалось видеться часто – у них была своя личная жизнь. Лишь часто приезжала к Маше, даже в ее отсутствие. Занималась ее дочкой Жанной, водила ее в кино, покупала мороженое. Девочка была замечательная – веселая и ласковая. Как-то она попросила меня:
– Нин, а можно я буду называть тебя мамой? Когда мы куда-то идем вместе?
– Ну, конечно, можно! Мне будет очень приятно! – умилилась я.
Это стало нашей игрой. В общественных местах Жанна громко и театрально называла меня мамой. Мы обменивались лукавыми взглядами единомышленников. Ей тогда было 9—10 лет, а мне исполнилось двадцать. Люди с любопытством и недоумением поглядывали на нас, и нас это очень забавляло.
Я очень полюбила эту нежную девочку, люблю ее до сих пор.
Прошел год с тех пор, как Володю посадили. Затем полтора.
Как-то от него пришло очень грустное письмо. Он писал о том, что на зоне была драка, в которой он участвовал, и в связи с этим ему прибавили срок.
Обстановка еще более усложнилась, до полной неопределенности. Вовка говорил, как сильно любит меня, и именно поэтому просит подумать о себе, устраивать свою жизнь. Знакомиться с мужчинами, общаться, если кто-то понравится. Так как теперь неизвестно, когда он выйдет…
Для меня это был новый большой удар. Володе снова прибавили срок, в то время как уже начальный казался вечностью! После того, как я начала жить надеждой, что Вовку выпустят раньше за «примерное поведение». Теперь я уже не представляла себе, как выдержу такую долгую разлуку.
Очень устала морально, психологически. Но не хотелось опускать руки. Старалась всячески поддерживать Володю, дать ему силы сопротивляться, не отчаиваться. Хотя сама я уже не очень верила в happy end – все становилось более и более сложным, слишком туманным.
Время шло, а просвета и надежды на освобождение не было. Все неоднозначно и неопределенно. Моя жизнь перешла в какое-то другое измерение. Я как будто смотрела на себя со стороны. Больше не чувствовала с Вовкой такой связи, как раньше, – ни внешней, ни внутренней. Его письма стали приходить все реже и реже, он отдалялся от меня, как будто переселился на другую планету.
У меня появилось устойчивое ощущение, что ему уже не до меня. Что у него там своя новая жизнь.
Однажды после лекций я поехала в магазин на Невский проспект. Был редкий для Питера солнечный день, поэтому я решила прогуляться, с удовольствием подставляя лицо солнышку.
Какая-то бабулька обратилась ко мне, спросила как куда-то пройти. Я ответила и продолжила путь.
Внезапно рядом раздался мужской голос:
– Девушка, простите, пожалуйста… можно задать вам вопрос?..
Обернувшись, я увидела молодого, широко улыбающегося мужчину.
– Попробуйте.
– Я даже не знаю, как объяснить… уже давно иду за вами, не знал, как подойти… А тут увидел, что вы так, по-доброму, улыбнулись старушке, вот и решился… Я москвич, а в Питере нахожусь в командировке и совсем не знаю города. Вы не могли бы мне немного показать его? Ленинградцы славятся своим гостеприимством… Я был бы вам очень признателен…
Немного поколебавшись, я согласилась. Почему бы не сделать доброе дело? Мне самой было бы приятно, чтобы кто-то показал мне город, окажись я в Москве. Хорошо повсюду иметь друзей.