Мишель посторонился. Полицейские принялись осматривать квартиру, вошли в салон, то есть, по-русски, в гостиную.
Я продолжала изумляться. Стол был чистым, пустые бутылки и тарелки исчезли. Полный порядок. Он что, сделал это после моего бегства, протрезвев и опасаясь осложнений? Такое впечатление, что он догадывался, что вечер закончится встречей с полицией.
Наблюдая за произведенным эффектом, Мишель удовлетворенно усмехнулся и немного приблизился к полицейским. Я заметила, что он жевал жевательную резинку, видимо, для того, чтобы устранить запах алкоголя.
– Господа, я должен кое-что объяснить вам. Моя жена – русская… со всеми вытекающими из этого последствиями. Ностальгия, нервы, семейные сцены… В общем, ничего серьезного – просто разница в культурах. Мне очень жаль, что вас побеспокоили зря.
Но полицейские не были наивны. Не ответив ему, один из них обратился ко мне:
– Мадам, берите все самое необходимое, что вам понадобится завтра. Собирайтесь, ждем вас.
Они остановились в прихожей у выхода.
Я быстро побросала в большую дорожную сумку Алинины и свои вещи. Взяла свою ручную сумку с документами и с оставшимися деньгами. Денег было мало – я только заплатила соседке за дочку вперед.
Из квартиры вышла, не попрощавшись с Мишелем. Полицейские следовали за мной, окружив меня со всех сторон, возможно, опасаясь, что Мишель может броситься на меня. Но я хорошо знала его характер – он никогда не скандалил при посторонних. И тем более при полиции.
Меня отвезли в отделение. Записали мои показания, «main courante», такой порядок. Было уже далеко за полночь. Оставалось еще найти недорогую гостиницу, а утром мне нужно было идти на работу.
Один из инспекторов спросил меня, смог бы кто-то из друзей принять меня на ночь. И тут я вспомнила, как Франсуаза когда-то говорила мне, чтобы я ей звонила «в любое время дня и ночи, если Мишель начнет хулиганить». Она была уверена, что такое может произойти.
После небольших колебаний я решилась позвонить подруге. Франсуаза не работала, поэтому я подумала, что она сможет назавтра выспаться. Трубку сняла она сама. Попросив прощения за такой поздний звонок, я в двух словах объяснила ситуацию.
– Буду через 15 минут, – коротко, по-деловому ответила Франсуаза и отключилась. И действительно, вскоре она приехала на машине, предъявила инспектору документы и затем увезла меня в свой особняк.
Дома подруга принялась подробно расспрашивать обо всем. Я просто валилась с ног от физической и моральной усталости, от пережитого шока заплетался язык. Попыталась объяснить, как могла. У меня оставалось лишь несколько часов перед тем, как идти на работу. Франсуаза смерила меня внимательным взглядом.
– Нина, ты не можешь завтра, вернее уже сегодня, идти работать. Ты знаешь, что у тебя правый глаз залит кровью?
Я кинулась к зеркалу. Действительно, в правом глазу было большое кровяное пятно. Видимо, лопнули сосуды, когда Мишель сжал мне горло, так как моего лица он не касался.
– В общем, так, – продолжала подруга, – сейчас мы ложимся спать! На работу ты не идешь. Утром все обсудим с Жан-Мишелем. Подумаем, как быть с Алиной. Нужно обязательно посоветоваться с юристом.
Я очень испугалась, что меня уволят, если я не явлюсь на работу. А для нас с дочкой это было недопустимо, просто немыслимо!
– Франсуаза, я должна идти, иначе меня уволят! Ты понимаешь, что тогда это будет полная катастрофа! У меня же Алинка! Как, на что нам тогда жить?!
– Ничего, я беру это на себя. Когда проспимся, я поеду к твоему шефу. Мы его давние хорошие клиенты – вся семья заказывает у него очки. Он не станет портить отношения, рисковать потерять клиентов. Объясню ему, что у тебя чрезвычайные обстоятельства. А на работу ты выйдешь послезавтра, когда успокоишься.
Наверно, Франсуаза была права. Я подчинилась – находилась в таком состоянии, что необходимо было время, чтобы прийти в себя и все обдумать.
Легла спать и, несмотря на сверлящие голову тяжелые мысли об Алинке, вскоре отключилась.
Наутро, когда я спустилась в салон, Франсуаза и Жан-Мишель уже завтракали – кофе со свежими круасанами, апельсиновый сок. Сосредоточенно обсуждали что-то. Скорее всего, мои дела. Увидев меня, Жан-Мишель встал, расцеловал. Он всегда относился ко мне очень душевно, и я почувствовала, что он очень расстроен случившимся. Франсуаза приготовила мне кофе с молоком, усадила рядом с собой. Она тоже выглядела расстроенной и озадаченной.
Раньше мне всегда было приятно приходить к ним в гости, «утопать» в комфортных креслах из тонкой белой кожи. Все было необыкновенно красиво в этом изысканном светском доме, который располагал к покою и безмятежности. У Франсуазы был очень хороший вкус, и ее интерьер в пастельных тонах напоминал интерьер старинных французских замков, как, например, Malmaison или Vaux le Vicomte. И еще очень радовала глаз масса растений, большей частью экзотических. А также красивый изящный антиквариат – вазы, лампы, подсвечники, шкатулки.
Но в тот день даже их прекрасный дом показался мне каким-то зловещим. Как Жан-Мишель ни пытался меня утешать, подходил к делу с юмором, я по-прежнему находилась в состоянии шока. Даже еще больше, чем накануне. Я думала об Алинке, с трудом давя слезы, приходила в отчаяние. Что она сейчас чувствует? Что думает обо всем этом? О маме, которая не сумела оградить ее от злого отчима? Я представляла ее себе в больнице испуганной, брошенной, плачущей и сама заходилась слезами.
Что будет дальше? Куда идти? Где жить? На что? И не отберут ли у меня дочь как говорил заведующий отделением?!
Жан-Мишель пообещал поехать со мной к Алинке в больницу. Он решил из-за моих дел не идти на работу, он мог себе это позволить, занимая руководящий пост. Франсуаза сказала мне, что на час отлучится из дома к моему работодателю, «чтобы все уладить». Посоветовала обсудить с ее мужем мои дальнейшие действия, выслушать его советы.
После того, как она уехала, Жан-Мишель сказал категорично:
– Мы тут посоветовались с Франсуазой и решили, что тебе нужно срочно подавать на развод. Возвращаться домой ты больше не можешь! Пока Алина в больнице, мы будем подыскивать тебе маленькую квартирку, где ты сможешь поселиться. Ты тоже ищи сама, где можешь. У тебя есть какие-нибудь деньги?
– Да, кое-что… около тысячи трехсот франков (эквивалент 200 евро).
– Дай их мне на хранение, чтобы не истратить. Они пригодятся, когда ты снимешь квартиру. Ведь она будет пустая, все придется понемногу покупать заново. А пока поживешь у нас, ужинать после работы будешь с нами.
Жан-Мишель велел мне собираться.
– Как только вернется Франсуаза, мы поедем к знакомой адвокатессе – члену женской масонской ложи.
Оказалось, что он уже с раннего утра успел обсудить с ней мой вопрос, и она согласилась заняться разводом бесплатно.
– Она «сестра», как говорят в ложе, – объяснил он, – у нас они очень схожие, женская и мужская, одного направления. Каждый из нас по мере необходимости и возможности помогает друг другу.
Вернулась Франсуаза. Сказала, что «все в порядке» – мой шеф оказался «понимающим». Что я могу не беспокоиться. Подтвердила их с мужем решение везти меня к адвокату.
Я молчала. Да, конечно, мне нужно разводиться, я и сама прекрасно понимала это и была искренне благодарна друзьям за то, что они приютили меня, но все же у меня невольно мелькнула мысль: почему они не спросили мое мнение, а сами решили все за меня? Но чувствовала, что не могу возразить, говорить об отсрочке, желании сначала все хорошо обдумать – они этого не поймут и, скорее всего, обидятся. Ведь они искренне хотят помочь, зная, что я нахожусь фактически в чужой для меня стране.
Мы сели в просторную машину Жан-Мишеля и отправились в один из самых престижных кварталов Парижа.
Адвокатесса, бойкая брюнетка с цепкими черными глазами, любезно приняла нас. Почему-то посадив меня поодаль, она что-то приглушенно заговорщицки обсуждала с моими друзьями вокруг антикварного, изящно отделанного бронзой стола. Естественно, мое бракоразводное дело.
После этого они втроем объяснили мне, что она берется за мой развод и сейчас же составит соответствующий иск. Что по закону я могу сегодня в последний раз вернуться с полицейскими домой, на основании того, что начинаю развод, и забрать все свои ценные вещи. Кроме того, по словам адвокатессы, тот факт, что я развожусь, пойдет Мишелю на пользу. Поскольку мы с Алиной больше не будем проживать с ним, то больше не будет риска грубого обращения с ребенком. Таким образом, вызов к следователю, скорее всего, будет аннулирован, и если я сама не подам на него в суд, Мишель избежит тюрьмы.
Я согласилась. Подумала о том, что это будет самое правильное решение, которое обезопасит Алину. А мужу я не желала зла – понимала, что он болен. Подписала заявление, составленное адвокатессой.
Но возвращаться в свою квартиру, видеть Мишеля после того, что произошло, я была не в силах, даже в присутствии полицейских. Свои две шубы и кольца решила не забирать. Поскольку я ухожу, то, наверно, будет правильнее оставить ему его подарки. Тем более что он больше не работает, скоро ему будет не на что жить. Видя, как муж спивается, я подозревала, что он больше не сможет найти работу. А у меня все-таки была, хоть и малюсенькая, но регулярная зарплата. Если Мишель продаст мои кольца с бриллиантами и две шубы, то у него будут какие-то деньги на питание. Несмотря ни на что, мне было его жаль.
В разговоре адвокатесса подняла вопрос об алиментах ребенку. По закону я могла подать на алименты, и тогда мой муж оказался бы в еще более тяжелом положении. Подумав, я ответила, что не буду делать этого. Объяснила ей, что Мишель – не родной отец моей дочери, что он удочерил ее потому, что думал, что мы всегда будем вместе. И еще потому, что этого не сделал ее настоящий отец.
А поскольку я не подала на алименты даже на родного отца, то как я могу это сделать по отношению к Мишелю? Я не принимала для себя такого варианта – он казался мне непорядочным.