Мишель стоял напротив меня растерянный и, казалось, беспомощный, как ребенок, и беззвучно плакал, уже не скрываясь. Мимо нас шли люди, удивленно оглядывая нас. Мне нужно было немедленно уходить. Доченька ждала меня, а я весь день изнывала от желания увидеть ее, прижать к себе, поцеловать в носик, по своей многолетней привычке. К тому же я твердо пообещала Франсуазе идти домой сразу же после работы.
– Хорошо, я сделаю, как ты говоришь, – наконец произнес Мишель, – но ты тоже подумай и возвращайся! Я жду вас с Алиночкой, очень люблю вас! Позвони мне, как только надумаешь, но только поскорее, хорошо?
Я ничего не ответила. Повернулась, стала уходить. Мишель тоже развернулся и направился к своей машине, припаркованной рядом.
Убедившись в том, что его машина отъехала, я быстро пошла к дому друзей. По-прежнему окольными путями, возможно, глупо – излишний рефлекс, но все же во мне оставался маленький процент сомнения – а если Мишель мог выследить меня даже на машине? Сделать круг и вернуться?
Но все было спокойно, он уехал «по-хорошему».
Входную дверь мне открыла Алинка. Увидела меня в наружную камеру и первой подбежала к двери. Бросившись мне в объятия, она, как котенок, зарылась личиком на моей груди. Мы не могли оторваться друг от друга.
Жан-Мишель уже был дома. Он тепло расцеловал меня. Вид у него был веселый, торжествующий.
– Моя маленькая Нина (так звучит в переводе с французского эквивалент «Ниночки»), как хорошо, что ты пришла прямо к ужину! Мы все ждали тебя, и Алина больше всех! А у меня есть для тебя отличные новости! Но расскажу их после ужина. А пока у нас на повестке дня отличный аперитив, а следом вкусный ужин с превосходным «Château de Bel Air» 1967 и приятные темы за столом! Нам нужно обязательно отметить возвращение Алины! Ты молодец – Франсуаза рассказала мне, как ты провела операцию киднеппинга!
За ужином Жан-Мишель много шутил, громко смеялся своим же шуткам и всячески обхаживал нас с Алинкой – подкладывал нам пищу, а мне неустанно подливал терпкое красное вино сначала к мясу, а затем к сыру, по французской традиции. Я очень ценила его поддержку, желание смягчить обстановку.
У меня совершенно не было аппетита, но я ела, заставляя себя, чтобы не обижать хозяев. Больше всего меня занимала мысль о том, что же это могли быть за новости? Нашел для меня квартиру? Более высокооплачиваемую работу? Я не могла дождаться, пока, наконец, все расправятся со сладким и выйдут из-за стола.
Наконец, Жан-Мишель закончил свой десерт, который он дегустировал не спеша, смакуя его, выпил стопку арманьяка и затем пригласил нас с Франсуазой в свой кабинет. Франсуаза, конечно, была уже в курсе новостей, но молчала. Она была все такой же напряженной и холодной со мной. Куда подевалась прежняя Франсуаза, которая относилась ко мне и Алинке с теплом и нежностью, которая говорила, что я ей как младшая любимая сестра, а Алинка как дочка? Как резко могут меняться люди в зависимости от обстоятельств…
– Нина, я разговаривал с руководством нашей масонской ложи, в которой, как ты знаешь, состоим мы с Мишелем. Рассказал о том, что случилось. Все глубоко возмущены и обескуражены поведением Мишеля, все очень сочувствуют тебе и дочке. Мы и раньше замечали, что он слишком много пьет, даже в гостях за общим столом, где каждый нормальный человек ждет, пока ему нальют. А он всегда сам брал бутылку и подливал, опустошив бокал, – как у себя дома. Но никто не мог предположить, что он докатится до того, чтобы поднять руку на ребенка и на жену. Одним словом, мы начали сбор денег для тебя с Алиной, для вашей новой жизни. Чтобы ты смогла купить мебель, электротехнику, то есть все необходимое, как только найдешь и переедешь на новую квартиру. Сейчас уже собрали немного более тридцати тысяч франков [Прим. автора: около пяти тысяч евро]. Но это только начало. Скоро будет гораздо больше, не волнуйся.
– Спасибо… большое спасибо, Жан-Мишель, но только… как я смогу отдать эти деньги?
– Отдавать ничего не надо – это безвозмездная помощь. Подарок тебе от ложи. От тебя будет нужна лишь одна маленькая формальность. О том, что произошло с тобой и Алиной, ты пока рассказала только нам с Франсуазой. Чтобы получить эти деньги, тебе просто нужно будет рассказать все подробно руководству ложи. Я приглашу их сюда на ужин. У Мишеля есть там немало друзей, которые не верят, что он способен на такое. А после того как ты расскажешь все детали представителям руководства, это примет официальный характер. Мы решили наказать его за все, что он причинил вам! Через неделю у нас очередное собрание, и мы сделаем так, чтобы он обязательно присутствовал на нем. А на месте устроим ему судилище и с позором исключим из ложи! Это станет ему хорошим уроком и пятном на всю жизнь! Его больше уже не примут на работу на хорошее место, наши братья есть повсюду!
Жан-Мишель распалялся все больше и больше. Казалось, он с удовольствием предвкушал процедуру позорного изгнания Мишеля. Я внимательно слушала его и внутренне содрогалась. Да, пусть мой муж виноват, очень виноват, но он и так уже в тупике – без работы, в разводном процессе, проблемы с семьей – опускается на дно. Он уже расплачивается за то, что натворил. А они, «братья», вместо того, чтобы как-то помочь ему, уговорить на лечение от алкоголизма или найти еще какое-то другое решение, собираются добить его!
Я находилась в полном замешательстве. Не хотелось разочаровывать моих друзей, которые делали это для меня и для моей дочери. Но все же принять подобное предложение я никак не могла.
– Жан-Ми, большое спасибо тебе и всем вам за желание помочь нам! Но я не могу пойти на такое! То, что произошло, я рассказала вам как моим очень близким друзьям. Но не могу и не буду пересказывать это представителям ложи. Тем более с целью судилища и позорного исключения Мишеля! Это будет еще хуже! Может, ты смог бы попробовать убедить его пойти лечиться и затем помочь ему найти работу?
Жан-Мишель нахмурился. Он явно ждал от меня другого ответа.
– Хуже для кого?! Нет, Нина, я ни в чем убеждать его не буду и помогать тоже! Мы с ним поссорились еще до вашего расставания, накануне этого. Он оскорбил меня в ложе, после собрания, когда мы все вместе пошли ужинать в ресторан. Я ему этого не прощу! А ты уже забыла, как он обращался с твоей дочкой и с тобой?! Знай одно: если ты не расскажешь все представителям ложи, то никаких денег не получишь! Это обязательное условие. Подумай о своем ребенке! Названная сумма в конечном итоге может увеличиться… в три-четыре раза. А это уже приличные деньги, и для тебя они жизненно необходимы, иначе вы с Алиной не выживете! Существуют прецеденты и немало!
У меня перехватило дыхание, начали гореть щеки. Меня покупают! Шантаж ребенком, игра на моих чувствах к ней, на чувстве долга матери! Совершенно очевидно, что Жан-Мишель хочет отомстить Мишелю за свою обиду. Использует меня как орудие мести, как инструмент! Конечно, он и мне хочет помочь, «в одном флаконе». Но это не бескорыстная дружеская помощь. Чтобы получить эти деньги, я должна утопить Мишеля. А ему и так сейчас очень плохо. Я вспомнила его несчастные глаза, слезы, срывающийся голос.
– Нет, Жан-Мишель, я ничего не забыла! Не обижайся, но я на это не пойду! И денег не надо… Я очень благодарна тебе и Франсуазе за вашу помощь и участие, никогда этого не забуду! Но не могу свидетельствовать против Мишеля, это будет подло! Он все полностью осознал, попросил у меня прощения. Он и так сильно страдает, даже говорил мне о самоубийстве. Я не могу и не хочу рисковать еще больше ухудшить его положение. Ваше судилище может убить его…
Жан-Мишель не дал мне закончить фразу. Внезапно он пришел в ярость. Побагровел, начал кричать. На лбу вздулась вена. Франсуаза наблюдала за ним с тревогой в глазах, но упорно молчала.
– Нина, как ты не понимаешь, на что ты обрекаешь себя и своего ребенка, отказываясь от денег?! На голод или на тротуар! Как ты можешь жалеть подонка?! Да плевать нам, что с ним будет! Ничего не будет – нажрется спиртного, а затем проспится и успокоится! А тебе нужно как-то выживать в чужой стране, поднимать маленького ребенка! Ты что, больше ничего не соображаешь, что ли?! Ты же мать, ты должна думать прежде всего о том, чем кормить свою дочь! Иначе ее отберут у тебя! Ты отказываешься от денег, без которых вам не выжить! Я наслышан о чрезмерной гордости русских, но не ожидал такого от тебя! Merde!
Он выругался, пристально меряя меня негодующим, осуждающим взглядом. Мелькнула тревожная мысль, что он может выгнать меня, нас – за «непослушание».
– Тут дело не в гордости… Мне действительно очень нужны деньги. Но морально, этически не могу пойти на то, чтобы получить их, утопив Мишеля. Не смогу после этого жить нормально… Я очень хорошо знаю его, знаю, что для него это будет последней каплей, его гибелью. Он больше не поднимется… Я чувствую, что он способен на самоубийство и, будучи верующей, не могу взять на душу такой грех.
Жан-Мишель вдруг резко остыл, так же, как до этого резко взорвался. Как-то обмяк.
– Ну, как хочешь… Завтра я позвоню Главному Мэтру ложи, скажу, что ты отказываешься от встречи с его представителями и от денег. Если передумаешь, скажи мне. Только не тяни, время идет очень быстро! Мэтр тоже может передумать.
После этих слов они с Франсуазой, оба с каменными лицами, поднялись к себе в спальню. Подруга за все время нашего диалога с ее мужем не проронила ни слова. Она лишь угрюмо поглядывала на меня во время разговора. Видимо, тоже осуждала за отказ.
Но разве она не понимала, что своим отказом я, скорее, оказывала ей услугу? Ведь раз Мишель поссорился с Жан-Мишелем накануне нашего разрыва, то в случае судилища он бы обязательно подумал, что я вышла на Главного Мэтра именно через Жан-Мишеля и Франсуазу. А как же иначе? Ведь я общалась только с ними. Мишель хорошо знал о моих таких «сестринских» отношениях с Франсуазой, поэтому и подозревал, что я скрываюсь именно у нее, у них.
После его «исключения с позором» из ложи он обязательно отомстил бы им. Написал бы письмо бывшему другу о том, что рассказала ему Франсуаза, постарался бы развести их. Я была уверена, что Мишель был способен на это – он уже когда-то обронил мне в разговоре, что у него есть «оружие» против Жан-Мишеля. Моя интуиция настойчиво говорила мне, что эта затея с судилищем – опасная игра, из который никто не вышел бы без потерь, это очевидно.