наша крыша. И мы больше не зависели ни от Мишеля, ни от Франсуазы – ни от кого! Это была цена свободы.
Не хотелось унывать. Не может же быть хуже того, что мы уже пережили!
Я взяла Алинку за руку и повела на прогулку – показать ей окружение. Нужно было найти продуктовый магазин, чтобы купить что-то на ужин. И еще стоял другой срочный вопрос – необходимо было найти для дочки новую няню. Но на этот счет я не слишком волновалась. Уже знала, что во Франции многие жены арабов подрабатывают тем, что приводят из школы детей и держат их у себя до прихода родителей. Решила поговорить с соседями – «язык до Киева доведет». То же касалось и поисков районной школы.
Найдя небольшой продуктовый магазинчик и купив багет, упаковку тонко нарезанного сыра и бутылку минеральной воды, мы вернулись домой. «Домой» – теперь это слово зазвучало для меня радостно. Даже если наша квартира была пустой и неуютной, это была наша цитадель.
Вернувшись, я позвонила в дверь напротив нашей. Открыла молодая африканка.
– Добрый день! Я ваша новая соседка, Нина. Хотела бы познакомиться!
Африканка дружелюбно поздоровалась. Следом за ней на площадку высыпало пятеро детей. Соседка объяснила мне, что она и ее муж уроженцы Мали и зовут ее Фатима. Пригласила войти в квартиру.
Я вошла и очень удивилась. В большой квартире стояла красивая мебель, техника, телевизор в каждой комнате, даже в детских. Большая, прекрасно оборудованная кухня со встроенным блоком электротехники и приспособлений, со стиральной и посудомоечной машинами и с двумя огромными холодильниками.
– Как красиво! У вас хороший вкус – так все удачно выбрано! Вы, наверно, уже очень давно живете во Франции?
Фатима рассмеялась.
– Да нет, что вы! Мы приехали с детьми всего шесть месяцев назад. Но мы из бывшей французской колонии, поэтому государство нам сразу выдало эту квартиру и полностью обставило мебелью и оборудованием. Французы хорошие люди, и правительство здесь заботится о выходцах из бывших колоний. Мы очень счастливы. И тебе они помогут, не волнуйся, у тебя ведь ребенок!
«Было бы здорово, если только такое возможно!» – подумала я.
Попутно соседка посоветовала мне обратиться к ассистентке по социальным вопросам в мэрии и к одной арабке в соседнем доме, с которой я могла бы договориться насчет привода Алинки из школы. Я сердечно поблагодарила Фатиму и тотчас отправилась к няне.
Женщине на вид было лет 60. Типичная арабка в национальном одеянии – платок, платье-балахон. Она сразу же согласилась и назначила цену. Плата оказалась гораздо выше, чем я предполагала. Но торговаться было невозможно, она стояла на своем, твердила, что это ее «тариф».
Выбора у меня не было, и я согласилась.
Вернувшись домой и поужинав тем, что мы купили, я уложила Алинку спать на тот матрац, который показался мне чище. Простыней и одеял у нас пока не было, поэтому пришлось накрыть ее своим пальто и соорудить подушку из ее одежды.
Утомленная Алинка быстро уснула. А я села на свой матрац и стала подсчитывать наш бюджет. По всему выходило, что после того, как я заплачу за квартиру, коммунальные услуги и няню, у меня останется примерно двести – двести пятьдесят франков [эквивалент 30–35 евро]. На двоих и на весь месяц! На питание, одежду, зубную пасту, гель для душа…
Меня бросило в жар. После нескольких пересчетов поняла, что ошибки не было. Больше не выходило, как ни крути. В это было трудно поверить, но факт.
Я с ужасом подумала, что мы будем обречены умирать с голода, разве что получим социальную помощь.
Все же утро вечера мудренее, сказала я себе и легла спать на свой матрац, накрывшись курткой и поставив рядом с собой маленький будильник, который я предусмотрительно купила на рынке «за три копейки», еще проживая у Франсуазы.
На следующее утро после теплого душа без мыла и полотенца (пришлось вытираться каким-то свитером) у меня началась новая рабочая неделя.
Не теряя времени, решила в обеденный перерыв пойти на прием к ассистентке по социальным вопросам, как мне посоветовала Морисетт. Объяснить ситуацию, попросить помощи. Теплилась надежда, что нам с Алинкой тоже поможет государство. Фатима уверяла меня в этом. Конечно, может не так щедро, как Фатиме и ее семье, но хоть немного. А это уже немало в нашей ситуации – это поможет выживать.
Ассистентка вежливо приняла и выслушала меня, задала несколько вопросов. Затем покачала головой.
– Мне очень жаль, но вы ни на что не имеете права. Ни на какую помощь от государства. Хотя бы по той причине, что вы не подали в суд на алименты на вашего бывшего мужа. И вы не являетесь выходцем из бывшей колонии или просителем политического убежища.
Я была поражена. Пыталась объяснить трудное положение Мишеля, то, что он без работы, что серьезно болен. Что он не биологический отец моего ребенка и, наконец, что он даже может быть опасен для него! Но все было бесполезно.
– Это не играет роли! Раз удочерил, значит принял как своего. Поэтому он имеет право и, даже больше, обязан участвовать в его жизни! По закону, если вы нуждаетесь в деньгах, то должны подать в суд на алименты. Хотя бы на ребенка, если не для вас. Раз не подали, то в глазах закона вам деньги не нужны. Поэтому государство вам их не даст. Очень сожалею!
Я вышла из здания донельзя подавленной и глубоко озадаченной. Никак не ожидала такого поворота. Мои надежды рухнули. Что делать дальше?
До этого я даже не могла представить себе, что мне так категорически откажут. При том, что мне было практически не на что жить с маленьким ребенком на руках! Но факт оставался фактом – я ни на что не имела права. И обратиться больше было некуда.
Просить помощь у родителей я не могла – им нечем было помочь нам. Шел 1990 год, в России начался тяжелый период – продукты выдавали по карточкам. Я даже избегала рассказывать им про наши беды, чтобы не волновать зря. Да и почему бы я ущемляла их? Обычно это я помогала им, считая своим долгом.
Но теперь вот отказ французского государства. Как мне быть? Какой выход? На душе было тяжело. Появился страх за дочь. На что я буду ее кормить? Как выжить вдвоем в такой ситуации?
Забрав Алинку от няни, я зашла в арабскую лавку и купила там пакетик вареных макарон. Денег оставалось очень мало, нужно было предельно экономить. Разогреть их было не на чем. Мы поели их холодными, и я уложила дочку спать.
Макароны с трудом лезли мне в горло – я запихивала их в себя только для того, чтобы иметь какие-то силы. Так как аппетита не было вообще – казалось, у меня внутри все было атрофировано.
Присела на краешек матраца возле Алинки и долго смотрела на нее, прислушиваясь к ее легкому дыханию. На сердце скребли кошки, я чувствовала себя очень виноватой перед ребенком. Тревога все больше захватывала меня ледяными щипцами.
Какую жизнь я уготовила своей девочке? Какое будущее смогу ей дать? Что нас ждет?
Изо всех сил гнала от себя мрачные мысли, ежась то ли от холода, то ли от страха.
Убедившись в том, что дочка крепко спит, я набросила куртку и вышла на улицу позвонить из автомата Морисетт.
Узнав о том, что социальный работник отказал мне в помощи, она очень возмутилась и расстроилась.
– Я никак не могла предположить, что тебе не помогут, у тебя ведь маленький ребенок и такие мизерные средства! Не понимаю, что у нас в стране происходит – ежегодно принимают африканцев и арабов сотнями тысяч, которые никогда здесь не работали и не хотят работать! Содержат их как принцев и принцесс! Многие из них даже не говорят по-французски и не хотят принимать французскую культуру и образ жизни – живут, как у себя в джунглях! Но всем им дают квартиры и хорошие пособия. Некоторые из этих паразитов даже привозят сюда по четыре жены и тридцать детей, и наше государство содержит всех – они на всех получают социальные дотации! А тебе, трудящейся женщине с ребенком, не хотят оказать хоть маленькую финансовую помощь! Какой позор! Куда идет мир?!
Я молчала – от ее слов мне становилось только еще хуже, к глазам подступали слезы. Что толку возмущаться, плакать? Это пустое содрогание воздуха. Слезами тут не поможешь, нужно было искать какое-то решение.
Морисетт пообещала срочно обзвонить всех своих знакомых и найти мне газовую плиту и хотя бы маленький холодильник. Посоветовала мне также позвонить моей другой подруге Анне, спросить также у нее, нет ли чего-то лишнего у нее или у ее знакомых.
На следующий день, в обеденный перерыв я так и сделала. Анна так же, как и Морисетт, была возмущена отказом государственного сектора помочь мне, очень расстроилась за меня. Произнесла почти идентичную речь, что и Морисетт – о социальной несправедливости.
– Нина, была бы ты черной из африканской колонии, тебя бы государство полностью взяло на содержание с ребенком! Но, к несчастью, ты русская, – полушутя-полусерьезно, улыбаясь, сказала она. У Анны всегда было острое чувство юмора.
– К счастью… – грустно ответила я. Если бы да кабы… что говорить?…
– Но как же ты проживешь с дочкой на такие ничтожные деньги? Это же просто катастрофа! Может быть, тебе лучше вернуться домой, в Москву? Конечно, я сегодня же обзвоню всех знакомых, поспрашиваю, у кого что есть в подвалах. Но подумай – может, в Москве все же будет лучше?
Я и сама уже подумывала о том, что логичнее всего было бы вернуться домой. Даже если в России тоже была тяжелая обстановка. Хуже не должно быть – родные стены помогают. Но для этого мне нужно было ехать в консульство и обсуждать там условия возвращения, так как я находилась на постоянном месте жительства. Решила, что в первый же свой выходной съезжу туда.
Вечером, забрав Алинку у няни и поев вместе с ней холодные макароны, от которых меня уже начинало подташнивать, я уложила ее спать и глубоко задумалась. На душе лежал тяжелый камень. Я не могла не отдавать себе отчета, что дочка исхудала, постоянно недоедая. Но она никогда ничего не просила – ни кушать, ни что-то еще – чувствовала, что я ничего не могла ей да