- Знаете, это команда подарила.
- Борис Никитич не увлекался рыболовным спортом, - заметил Овцын.
- Спиннинга не было, - рассудил матрос и ушел, не закрыв дверь.
Борис Архипов, сияя, ввел в каюту Ксению. В руках у нее был торт и
пакет, перевязанный розовой ленточкой. Овцын встал.
- Теперь ясно, - сказал он.
Достал из тужурки мозеровский полухронометр, самую драгоценную свою вещь (Борис Архипов это знал), покачал его на стальной цепи перед Борисовым лицом и опустил тяжелую чечевицу в его верхний карман, под орденские планки.
- Владей, - сказал он и поцеловал его в щеку. - И да живешь ты не меньше, чем дед твой, архангельский архиерей. Что ж ты, злыдень, даже Ксению Михайловну предупредил, а мне ни полслова?
- И четверть слова не говорил, - замотал головой Борис Архипов.
Он взял из ее рук пакет и торт, торт поставил на стол, пакет бросил на диван, потом поцеловал руки.
- Говорили, Борис Никитич, - улыбнулась Ксения. Помните, в Ясногорске: «Придем в Ленинград, и стукнет сорок». Выяснить подробности не представляло труда.
- Однако этот тип не выяснил. - Борис Архипов ткнул пальцем в Овцына. - Тем не менее за хронометр спасибо, сынок. Не жалко?
- Еще как жалко! - сказал Овцын. - А иначе какая же в подарке ценность?
Он усадил Ксению на диван и разрезал торт. Борис поставил на стол третий бокал, бережно налил вина.
- За ваше счастье, Борис Никитич, - сказала Ксения серьезно и немножко печально. - Пусть все ладится у вас в жизни. У вас еще будет много хорошего. У вас будет много радости.
- Да... Сорок лет... - проговорил Борис Архипов. - Дата. Цифра.
- Небольшая, - сказала Ксения.
Они выпили вино, сели. Все понимали, что сорок лет - это порядочно и что единственная радость, которая нужна сейчас Борису Архипову, недоступна ему. Поэтому было грустно. Овцын дотянулся до блюдечка, положил на него кусок торта и поставил перед Ксенией. Она ела торт и говорила о том, как ей нравится Ленинград, и вообще все это плавание, и ее работа, и люди, и какое это счастье - не сидеть на одном месте, и как ей было тоскливо, когда она знала только дорогу от дома до техникума, где преподавала английский язык юнцам, которым он был совершенно неинтересен...
Борис налил еще вина, и опять выпили за его успехи.
- Мыть каюты вам тоже нравится?- спросил он.
- Нравится, - сказала Ксения.
- Особенно одну. Капитанскую. - Борис вздохнул, повернулся к Овцыну. - Подай-ка мне, сынок, этот изящный пакетик.
Он порвал розовую ленточку и развернул бумагу.
- Галстуки... - улыбнулся он и ласково посмотрел на Ксению. -Ксюшенька даже заметила, что я таскаю засаленные галстуки... Вот и обновка капитану Архипову. Вы, Ксюшенька, золотая женщина. Переходите ко мне. Честное слово, вас здесь будут больше ценить, чем на том плавающем пансионате.
- Тебе нельзя пить по два бокала шампанского, - сказал Овцын. - Ты начинаешь бредить.
- Возможно, - сказал Борис Архипов. - Попробую выпить третий. А вдруг от него вернется рассудок?
Он добыл из вентиляционной трубы еще бутылку, откупорил, разлил
вино.
- Это выпьем за Ксюшу, - сказал он. - Пусть она всегда будет такой же доброй и прекрасной, как сейчас. Пусть желания ее сбудутся.
- У меня нет несбывшихся желаний, - засмеялась Ксения. - Все равно я
выпью, раз уж Алексей Гаврилович сегодня командует на камбузе.
- Вот мы и сделали из вас моряка, - сказал Овцын. - Представляю, как охнет ваша мама в Рязани, когда вы вернетесь домой и скажете: «А ну-ка, старуха, смотайся па камбуз, пошуруй в бачках, нет ли чего горяченького порубать?»
- Не исключено, - сказала Ксения.
- Не надо, Ксюша, - попросил Борис Архипов. - Не привыкайте к жаргону. Кто бы знал, как мне надоело это заразное соленое словцо! Ну его к аллаху!
Овцын допил вино, сказал:
- Вы народ вольный, а мне пора на занятия. А то капитан-наставник Галкин рассердится.
Он вышел из жаркой каюты, спустился на набережную, и в голове чуточку шумело шампанское. Резкий холодный ветер отогнал от «Кутузова» любопытных, остались лишь стойкие пенсионеры в зимних шапках и длиннополых, застегнутых на все пуговицы габардиновых плащах. По ртутному небу неслись рваные коричневые облака. С каждым глотком воздуха в легкие вливалась сырость. Странно было, что нет дождя. Льдины плыли и плыли по Неве. Из одной, как пушка из борта линкора, торчало черное бревно. На него опустилась чайка, но тут же взлетела, покружилась и села на воду меж льдин.
Овцын подошел к трапу «Кутузова», остановился. Представил, как капитан-наставник Галкин, насупливая седые брови, провозглашает для сведения беззаботных моряков, избалованных широкими акваториями: «От того, насколько точно вы придерживаетесь фарватера, зависит ваш успех, ваша безопасность, покой и благополучие вашей семьи!» Интересно, что сказал бы капитан-наставник Галкин, если бы его попросили пройти от Таллина до Ленинграда?
Овцын засмеялся, махнул рукой и пошел в кино.
14
На старом шкафу, где когда-то хранилось все имущество Соломона, от зимнего пальто до поколупанных кружек, нашлись шашки. Третий вечер подряд они играли в шашки, сидя на неприбранной постели, записывая на листе бумаги счет, играли до полного опустошения головы, поглядывая на часы - когда же наступит ночь и можно будет лечь, стряхнув перед тем с простыни крошки и сигаретный пепел?
Острота желания прошла, новости были рассказаны, анекдоты тоже. Не хотелось гулять по улицам и ландшафтам, продуваемым промоклым нордостом. Хотелось читать, но книг не читали по невысказанному согласию. Это было бы предельно скверно - сидеть друг против друга и читать книги. Играть в шашки - это прилично. Прилично, потому что вдвоем.
Он старался не думать, порой это удавалось, но чаще - нет, и тогда в груди холодело. Неужели так будет всегда? Шашки, потом домино, потом карты, потом бутылка и, наконец, - крах. Крах, тьма и пустота, ничто. Он смотрел на ее красивое холодное лицо и старался угадать, думает ли и она о том же. Никакого смятения не было в ее лице. Ее радовали выигрыши и огорчали проигрыши. Она стремилась выиграть во что бы то ни стало, а он переставлял шашки не задумываясь. И подолгу смотрел на нее.
- Что это ты меня разглядываешь? - спросила Марина.
- Хватит, - сказал он.
Смешал шашки, закурил и отошел к окну. Незамазанное стекло подрагивало от ветра. Дым прилипал к нему, стекал вниз, подобно мутной воде.
- Жаль, - услышал он насмешливый голос. - Я бы выиграла эту партию.
- Партия проиграна, сказал он не оборачиваясь. - Кончено.
- Наша партия и не начиналась, - насмешливо отозвалась Марина, и он понял, что она давно думает об этом и уже все для себя решила. - Зачем ты выдумываешь какую-то любовь? Любовь нас с тобой и крылышком не задела. То, что у нас было, по-русски называется... - Он услышал, как хрустнули пальцы. - Все остальные слова для маскировки.
Он погасил окурок о стекло.
- Как же ты согласилась на это?
- Как? По глупости. Ты был силен и настойчив. Я потеряла голову и приняла одно за другое. Поверила, что любишь. Стала соответствовать. Это наша женская роль в жизни - соответствовать...
- Пожалуй, - сказал он, думая о другом.
- Тебе было легче. У тебя заботы - корабли, друзья, призвание, гражданский долг. Ты задумываешься о высоком смысле жизни, тебе мало просто приятно прожить ее. Ты обдумываешь все что угодно, кроме главного. Ты брякнул: выходи за меня, Марина, замуж.
- Я сказал искренне.
- А разве я сомневаюсь? Ты не лжешь. Даже из милосердия, когда это нужно. Ты не умеешь лгать. Ты всегда прямой. Это скучно и... неверно. Ты знаешь, что у тебя третий день написано па лице?
- Представляю, - невесело усмехнулся Овцын.
- Думаешь, мне, женщине, сладко это наблюдать?
- Не думаю. - Он подошел к столу, распечатал пачку, закурил.
- Дай и мне, - сказала она.
Он подал ей зажженную сигарету, взял себе другую.
- Когда ты предложил мне замужество, я чуть было не согласилась. Подумать, что я за принцесса, чтобы отказаться от такого мужа? - Она морщила лицо, передвигала сигарету языком из одного угла рта в другой. - К тому же мне бешено нравится твое тело. Как и тебе мое. Я буду тосковать по твоему телу. Но замуж выходят не для того, чтобы лежать, обнявшись. Ты понимаешь меня?
- Расходиться будем сегодня? - тупо спросил он, ничего еще не поняв, и подошел к кровати. - Я могу уехать на теплоход.
Марина засмеялась и ногой спихнула с кровати шашки, приподнялась и привлекла его к себе.
- Ты мое чудовище, я люблю тебя каждым мускулом, каждым нервом... Ты мой, пока не уплыл в Арктику...
На вопросы экзаменаторов он отвечал сердито, не задумываясь, но ему поставили отличные оценки. Речные премудрости не слишком отличаются от морских, которые за пятнадцать лет въелись не только в память, но и в самую кровь. Когда кончились экзамены, Крутицкий всем пожал руки, поздравил и сказал значительно, как бы сообщая великую тайну, что московское начальство одобрило начинание капитана Архипова. Вернувшись домой, ввалились капеллой в каюту Овцына, выпили по рюмке за начинание, потом по другой за новые дипломы. Изыскивали повод для третьей, но тут вахтенный доложил, что к капитану пришли. Гости удалились, оглядываясь па недопитое. Овцын сообразил, что пришли корреспонденты московской кинохроники, подумал, что надо бы убрать со стола посуду, - да ладно. Не без причины поставлена, стыдного тут ничего нет.
Небритый мужчина где-то на середине четвертого десятка по возрасту, одетый в просторное и долгополое пальто, зашел первым, сказал:
- Здравствуйте, товарищ капитан.
Этот костлявый субъект с цепким взглядом сразу не понравился Овцыну. Не торопясь ответить на приветствие, он рассматривал его коллегу. Девушка казалась некрасивой, нескладной. Но нескладность эта вызывала симпатию. Девушка была нескладна по-своему. Мол, какое вам дело, мне так нравится. Глядя на девушку, Овцын смягчился, и уже костлявый не был так неприятен, он подумал, что трудно ей будет в плавании, такой хрупкой,