горсти, но задерживаться для разговора не стал - мешочек был еще не полон, а время близилось к полуночи.
- Здесь хорошо, сказала Ксения. - Кто бы подумал, что ягоды растут чуть не на Северном полюсе! Интересно, как Соломон Борисович их видит?
- Он их чувствует, - сказал Овцын. - А до полюса отсюда далеко.
Потом Борис Архипов довез его и Ксению до «Кутузова», помахал
рукой, взялся за весла и погреб к себе на «Шальной».
Овцын все замедлял шаги, постоял у двери, думая, что, может быть, каюта не пустая, может быть, там она - забралась на диван с ногами, читает книгу, непременно какую-нибудь неподходящую, вроде мореходной астрономии, и ждет его... Он зайдет, и она удивится, выронит книгу, протянет к нему руки...
Но каюта была пуста. Впервые за все плавание он ощутил, какой пустой может быть эта вылощенная, отполированная, слишком просторная для одного человека каюта. Вспомнились матросские кубрики с койками в два яруса, в которых он жил давно-давно, так давно, что ничего недоброго не помнил из того сурового и беззаботного времени. И тут он пожалел, что не сходил к Балку на обед, не пошел вечером на «Гермес», а зачем-то весь вечер проболтался на берегу третьим лишним.. Он вышел на веранду, долго, пока тот не скрылся в проливе за мысом. смотрел на буксир Бориса Архипова. Розовый свет июльской ночи, и спокойное море, и тишина создавали ощущение незыблемого мира под небесами, бесконечной жизни и несомненного будущего. Не верилось, что в этот час где-то что-то грохочет, что кто-то спит неспокойно или вообще не спит, ожидая беды. Розовое небо Арктики завораживало и умиротворяло душу; и тогда Овцын понял, почему здешние жители не воюют друг с другом и даже перед медведем извиняются за то, что они его убили.
А утром, когда он проснулся, небо было коричневым от туч и в снастях свистел ветер. Целую неделю ветер крутился по румбовой картушке, швыряя на остров то дождь, то туман, то снег, то морось. А то вдруг ненадолго яснело небо, море становилось прозрачным, и видно было, как под бортом снует стаями рябая пикша, подвсплывая к поверхности и обнюхивая каждый окурок. Матросы ходили на берег в сапогах и ватниках. Они накупили у ненцев оленьих рогов и шкур, тапочек и рукавиц. От этого добра в каютах запахло кислятиной. Впрочем, опытные моряки шкур не покупали. Все равно они, плохо обработанные, осыплются через два месяца, а уж каким дубильным веществом они обрабатываются - о том лучше и не говорить...
К концу недели установился южный ветер, он ровно дул сутки, двое, тащил по небу облака к северу, обволакивал мир теплой влагой. На третий день, когда ветер стал ослабевать, Балк вывел караван в Карское море. «Кутузов» пропустил всех мимо себя и занял свое место в конце колонны. Когда он вышел из пролива, колонна уже распалась, никакого строя не было и в помине, каждый капитан воевал со льдами сам по себе.
- Если нарисовать все кривые, которые мы выписываем, интересный, наверное, получится узор, - заметил Марат Петрович.
- Куда интереснее, - произнес Овцын. - Убавьте-ка ход, товарищ старший. Не надо забегать вперед самоходок. «Кутузов» все время должен быть замыкающим.
- Эти ледышки скрежещут по борту прямо как по сердцу, - сказал
Марат Петрович. - Тоскливо становится.
Он подошел к телеграфу и сбавил ход.
- Тонко подмечено, - сказал Овцын. Скрежет его тоже не веселил. Он хорошо помнил скрежет, слышанный им тридцать первого августа тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года в двадцать три часа пятнадцать минут на широте семьдесят семь градусов сорок четыре с половиной минуты. Команда покинула судно на двадцать пять минут раньше. - Думаю, что енисейским речникам придется красить борта заново.
- А может, заплаты ставить? - спросил Марат Петрович.
- Всякое бывает, - сказал Овцын.
- Вы когда-нибудь получали пробоины?
- Охота вам в Карском море задавать такие вопросы, - сказал Овцын, и старпом умолк.
Одолев к концу дня первую тяжелую перемычку, суда вышли на чистую воду и восстановили строй. Вскоре новый лед заблестел на горизонте, ночью вошли в него, и снова каждый стал сам по себе искать разводья. Из этой перемычки, две самоходки вышли с проломленными бортами, и часа полтора над Карским морем сверкали голубые искры электросварки.
Овцын не сходил с мостика, старпом - из солидарности - тоже. Приходил Соломон, выстаивал время своей вахты и, чувствуя, что не нужен в рубке, отправлялся искать себе другую работу. Овцын и старпом по очереди отдыхали на диване. Ксения приносила в рубку еду. Марат Петрович сразу оживал, загорался, выхватывал у нее из рук судки и тарелки, рассыпая звонкий горох комплиментов. Ксения отмахивалась, не улыбаясь. Если в борт ударяла льдина, Ксения вздрагивала и бледнела.
- А все-таки это лучше, чем шторм, - говорил Марат Петрович.
- Не знаю, - качала головой Ксения. - Ничего жизни не видела страшнее моря. Лучше вообще...
- У нас в училище был преподаватель морской практики, так когда у него спрашивали, как в тумане спастись от столкновения, если суда идут навстречу друг другу, он отвечал: «Списаться на берег и идти торговать пивом».
- Вам кажется, что это остроумно? - спросила Ксения.
- Во всяком случае, полная гарантия, - рассмеялся старпом. - А вы еще когда-нибудь пойдете в море?
- Кто знает... - вздохнула Ксения.
23
На шестые сутки впереди показался утыканный мачтами холм Диксона. Овцын, когда начался сеанс связи с флагманом, спросил Балка:
- Куда мне становиться, Иннокентий Юрьевич?
- К причалу, - ответил Балк. - Мне уже радировали, что есть одно местечко. Станете первым корпусом, а и к вашему борту. Можете выходить из арьергарда. Обгоняйте меня... Кстати, я получил радио с Ленской колонны, она милях в трехстах сзади. Есть для вас новость. Не знаю, обрадует ли... Ну, потом поговорим, разговор не краткий.
- Поговорим потом, - согласился Овцын и выключил рацию.
«Кутузов» на полном ходу обогнал колонну и стал головным. Он
первым вышел на рейд Диксона, подошел к свободному причалу и ошвартовался. Не дожидаясь «Гермеса», Овцын спустился в каюту. Как всегда в конце рейса, стало пусто, печально. Исчезла уверенность в себе, нахлынула отупляющая усталость, которой не даешь воли, пока дело еще не сделано, и которой незачем противиться, когда под последней записью в журнале вахтенный штурман подвел жирную черту! Сидя на кровати и прислушиваясь к тому, как расплывается остаток воли, он почувствовал, что подошел «Гермес», несколько раз стукнул бортом - машинально стал представлять себе, как швартуется Балк, и подумал, что сделал бы это красивее. Картина швартовки становилась в воображении все отчетливее, и он подумал, что засыпает. Всегда, засыпая, он видел совершенно реальные картины. В каюту вбежала Эра, и, обнимая ее, он не сразу понял, воображение это или в самом деле пришла Эра.
Зашел Балк и густо кашлянул. Овцын отпустил Эру, нахмурился - это уже реальность, дьявол бы ее побрал! Он ожидал, что Иннокентий станет извиняться, но Балк и не подумал извиняться.
- Очень хорошо, что вы вместе, голубчики, - сказал Балк. - Очень удобно.
«Было бы еще удобнее, если бы ты не врывался без стука», - подумал Овцын и спросил:
- В чем же особая прелесть этого обстоятельства, драгоценнейший флагманский капитан?
- Сейчас поймете, - сказал Балк. - Я говорил вам, Овцын, про радиограмму с Ленской группы...
- Говорили.
- В Амдерме остался капитан «Титана». Инфаркт.
- Прискорбно, - сказал Овцын.
- Вам прискорбно, - буркнул Балк. - А мне... боязно. Как-никак мы сверстники. И меня когда-нибудь так, без предварительного звонка. Был человек - стал бараний рог... Но дело не в этом.
- Конечно, о таком думать не стоит, - улыбнулся Овцын. - Каждого скрутит в положенное время. А в чем дело?
- Начальником Ленского перегона идет Левченко...
- Знаю, - кивнул Овцын.
- Он просил у меня капитана. Все равно людей в Ленинград отправлять за новыми судами.
- Ах, вот как... Мало у нас капитанов на колонне?
- Не дам же я капитана самоходки, - пожал плечами Балк. - Мне просто стыдно будет перед Левченко. Я хочу дать лучшего капитана.
- Польщен, - сказал Овцын. - Я подумаю, Иннокентий Юрьевич.
Завтра на утреннем совещании доложу.
- Надеюсь, если вы засомневаетесь. Эра Николаевна подскажет вам правильное решение. - Балк поклонился Эре и вышел.
Не будь на свете Эры, он согласился бы, не раздумывая. А теперь душа сопротивлялась, и что-то в ней жалобно подвывало в предчувствии скорого расставания.
- Это надолго? - спросила Эра.
- Месяца полтора. Может, два.
Обычно команды Ленского каравана возвращались домой в октябре.
- Ты согласишься?
- Не будем сейчас решать, - сказал он. - Разно нам нечего делать?
- О!.. - сказала она.
С палубы доносился шум, голоса, топот ног, обутых в тяжелые сапоги. Зазвонил телефон, но Овцын не подошел к нему. Постучали в дверь. Он не откликнулся. Потом он спросил:
- Ты давно не принимала свою любимую ванну?
- Целую вечность, - сказала Эра. - Все Карское море обтиралась губкой.
- Тогда залезай в ванну.
- У тебя? - спросила она. - Разве это можно?
- Тебе все можно, - сказал он. - А я пока пойду выясню, кому это я так безумно нужен.
- И бросишь меня одну в ванной?
- Закроешься, - сказал он. - У меня есть второй ключ.
Она стала приглаживать волосы, но он снова растрепал их, поцеловал ее и вышел.
В конце коридора нервно вышагивал Марат Петрович. Он кинулся к Овцыну, заговорил быстро:
- Иван Андреевич, креста на вас нет! Там вас уже полчаса визитеры дожидаются. Плешь прогрызли - подай им капитана! А где я вас возьму?..
- Марат Петрович,- ласково сказал Овцын и положил руку на плечо старпома. - Если вы еще раз позволите себе так похабно ухмыльнуться, я попросту и без чинов смажу нас по физиономии. Это вам будет не только обидно, но и больно, потому что у меня второй разряд по боксу.