– У меня есть выбор?
– Нет.
– Хорошо. Клянусь прочесть ее, даже если она будет скучная.
– Она не будет скучная.
– Ладно, я тебе верю. Автограф мне полагается?
– Конечно.
– Ты, наверное, уже придумала его, так?
– Ага.
– Ну, и?
– «Сэмпер Фай», Из.
– Что это означает?
– Всё. Больше я тебе ничего не скажу. Погугли в инете.
– Ни за что.
Это мой самый счастливый год.
Я заканчиваю его с кучей троек. И неудом по поведению за систематические прогулы, который исправляют на уд после нескольких кавалерийских наскоков Ма. Ей приходится таскаться в школу и унижаться перед директрисой и классной, но признать второе по счету профессиональное поражение в карьере она не готова. Ма часами висит на телефоне, перетирая происходящее с Калерией, для чего закрывается в ванной и пускает воду в конспиративных целях.
Папито тоже огорчен. Но не моими прогулами и трояками («переходный возраст, как и война, все спишет») – он переживает из-за Ма, ведь ее душевное равновесие нарушено. Папито переживал бы еще больше, если бы его не отвлекала работа.
На работе – очередная запендя с подключением коммуникаций к только что построенному жилому комплексу.
Пару раз к нам в гости приходит Калерия. Она приходила и раньше, но теперь меня заранее ставят в известность о ее визитах.
– Что ты делаешь сегодня вечером, Анюта? – вкрадчивым голосом спрашивает Ма.
– Уроки. – Я по-прежнему говорю то, чего она ждет от меня.
– Зайдет тетя Лера. Она давно тебя не видела. Присоединишься к нам?
Ма никогда ни на чем не настаивает.
– Зачем?
– Посидим. Посплетничаем по-девчоночьи.
– Ну, не знаю.
– Хотя бы чаю с нами выпьешь?
– Хорошо.
Чаепитие с Калерией проходит в обстановке полного взаимопонимания.
– Как дела в школе, Анечка? – ненавязчиво спрашивает Калерия после того, как они с Ма обсудили кучу вещей, включая нового Калериевского бойфренда. Бойфренд проходит по разряду «безусловного и поучительного опыта», вот они и не стесняются.
– Супер. Мои дела – супер.
– А учеба как?
– Супер. Вот, выдвинули на районную олимпиаду по алгебре. Но она совпадает по времени с олимпиадой по русскому. Городской. Не знаю, что выбрать.
Калерия подозрительно смотрит на меня и пожимает плечами.
– Так русский или алгебра? Вы бы что посоветовали, тетя Лера?
– Не врать! – взрывается Ма, впервые в жизни засовывая свою эмпатию куда подальше.
– Историю я тоже подтянула. Исправила с пятерки на сто двадцать два.
– Отправляйся к себе. – Ма все еще не в состоянии обуздать свой гнев.
Ма ведет себе непрофессионально. Очень жаль.
– С физкультурой все тоже очень хорошо. Освоила прыжки в высоту. Это меня мой… э-э… бойфренд натаскал.
– Не испытывай мое терпение, Анюта!
– Вы что, мне не верите? – Я перевожу взгляд с Ма на Калерию и обратно. Щеки и шея Ма покрыты румянцем, затмевающим веснушки. С Калерией никаких видимых изменений не произошло. – Могу показать дневник…
– Что ты такое несешь?! – Из красной Ма становится бордовой. – Какой еще бойфренд?
– Обычный. Его тоже показать?
– По-моему, нужно успокоиться. – Калерия совершает довольно энергичные пассы, как если бы дирижировала симфоническим оркестром. – Вам обеим.
– А я чего? Я спокойна. Вот только покурю – и стану еще спокойнее. Вы еще не бросили курить, тетя Лера? Угостите сигареткой?
– Во-он!! – орёт Ма.
Дурдом. Калерия должна чувствовать себя в своей тарелке.
Прежде чем уйти, уже стоя в прихожей, она советует Ма драть меня, как сидорову козу, офицерским ремнем, желательно – его пряжкой. Причем драть строго по расписанию, перед завтраком и после ужина, выходные и праздничные дни – не исключение. Иногда это – последний довод королей, когда все остальные средства исчерпаны.
Ма, несомненно, королева.
Слушать врачебные рекомендации Калерии мне не особенно интересно, и потому я плотно закрываю дверь в свою комнату. Через пятнадцать минут в нее скребется Ма, вновь обретшая способность к эмпатии.
– Анюта?
– Да.
– Тяжелый выдался вечерок, нет?
– Обычный.
– Я была неправа. Прости, детка. Мы давно не говорили…
– Совсем недавно говорили.
– Может быть, дашь мне еще одну попытку?
– Конечно.
Вошедшая в комнату Ма – воплощенное спокойствие.
– Показательные выступления тебе удались, Анюта.
– Тебе тоже, Ма.
– Честно говоря, я не против эпатажа, дорогая. Но. Для него необходимо время и место, чтобы весь этот… мм-м… перфоманс не выглядел убого. Ну, и чувство меры никто не отменял.
– Так это же эпатаж! Чувство меры ему противопоказано.
– Возможно, ты и права. – На щеках Ма снова проступает румянец. – Но вопрос в том, кого ты решила эпатировать. Мы с тетей Лерой – не твоя целевая аудитория.
– Ну да. Ты права. Надо было потренироваться на Тёмке.
– Предлагаю остановиться.
– Хорошо.
– А теперь скажи… Что это за разговоры о бой-френде? У тебя появился мальчик?
– Ты против?
Ма устраивается в моем кресле у стола и забрасывает ногу на ногу. Блокнот и ручка – вот чего ей не хватает для начала операции по извлечению гадости из моего подсознания.
Слой за слоем.
– Почему я должна быть против? Вовсе нет. К тому же тебе скоро четырнадцать.
– Как Джульетте. Ага.
– И… кто же Ромео? – Самообладанию Ма можно позавидовать.
– Ты его не знаешь.
– Так познакомь нас, дорогая. Я буду рада видеть его в нашем доме.
– Ну… Со временем. Может быть.
– Хорошо. Надеюсь, про сигареты ты упомянула для красного словца.
Я молчу. Так долго, что в глазах Ма начинает нарастать тоска по офицерскому ремню. Мне ничего не стоит сказать ей то, что она так хочет услышать.
Но я молчу.
– Я задала вопрос, детка.
– А… можно я тоже задам вопрос?
– Конечно.
– Как ты относишься к бабушке?
Брови Ма ползут вверх, а веснушки темнеют. Меньше всего она ожидала от Анечко-деточко такой подставы.
– Сложно, – наконец произносит Ма. А потом добавляет: – Сложно, но уважительно. Она, безусловно, незаурядный и яркий человек.
– А по-моему, она сволочь. И никого в грош не ставит. И лучше было бы, чтобы она сгорела в аду.
– Анюта! Прекрати немедленно!
– Но ты ведь тоже так думаешь. Разве нет?
Именно так Ма и думает, я знаю это точно. Она столько раз высказывала Папито неудовольствие его семьей. И главой этой семьи. Не было случая, чтобы Ба не унизила тех, кто попадает в поле ее зрения. И Ма – первая в этой бесконечной очереди на унижение.
– Нет. Я так не думаю.
– Значит, незаурядный и яркий человек? Достойный уважения?
– Я уже сказала. Не вижу смысла повторять.
Это я не вижу смысла говорить не то, что хочет услышать Ма. Говорить правду. Пусть все остается как есть. И в этом «как есть» Ма никогда не узнает об Изабо.
О том, что мы друзья. Она не узнает, что Из научила меня водить Локо. Правда, пока было только несколько пробных поездок, когда Изабо сидела у меня за спиной. А я сама – сама! – справлялась с дорогой и с Локо, который оказался вполне добродушным парнем.
И о том, что мы с Изабо ходим в кино, Ма не узнает. Из обожает блокбастеры, где все горит и взрывается и под воду уходят целые континенты. А еще дурацкие ужастики. А еще – фильмы студии «Дисней» и мультяшки.
И ей идут 3-D очки.
Перед сеансом мы покупаем два самых больших ведра поп-корна и много кока-колы. И никогда не сидим на местах, указанных в билетах. А когда гаснет свет, Изабо забрасывает ноги на переднее кресло, как какой-нибудь ковбой или босс мафии.
Иногда, если ей не очень нравится поворот сюжета, Изабо может лихо свистнуть в два пальца.
После кино мы отправляемся куда-нибудь «закинуться соком», и Из тут же начинает предлагать альтернативный вариант развития кинособытий.
– Они идиоты. Выбрали не того главного героя.
– Да ну, Из! Это же Джек Джилленхол. Он красавчик.
– Я и говорю – не тот. Ты помнишь парня, детёныш? Со шрамом над бровью…
– Нет.
– Ну как же? Он еще маячил у твоего Джека за спиной. С газетой в кармане… В той сцене, в метро. Газета – это важно. И развязанный шнурок на ботинке.
– Как только ты это замечаешь, Из?
– Я всегда знаю, куда смотреть. Вот и всё.
– А с Джеком что?
– И шрам. Он был свежим. Даже швы снять не успели. Шрам – это важно.
– А Джека куда?
– Не знаю. Сам куда-нибудь пристроится. В другой фильмец. В этом ему делать нечего. Этот – для того парня со шрамом. Он бы подошел.
Кино, которое Изабо сочиняет в своей голове, намного интереснее уже существующего.
Спереть платье от Каролин Эрреры нам так и не удалось. Зато мы умыкнули пиджак от Армани, две рубашки от Ральфа Лорена и кожаную жилетку от «Pepe Jeans». А количество украденных ремней, шарфов и перчаток не поддается исчислению.
Что происходит с ними потом – неясно. Как неясно, зачем Изабо вообще делает это: ведь при желании она могла бы скупить любой магазин в одно касание.
О дяде Вите мы не говорим. Как будто его не существует вовсе.