Глава XIII. Царевич Алексей
Петр еще не терял надежды сделать из Алексея достойного себе, преемника.
«Много дел сделано, – думал царь, – да только о сыне забыл. А надо бы его образумить…»
Царь строил флот, фабрики, реорганизовывал армию, готовился к решительной борьбе со шведами.
А царевич с каждым годом, с каждым месяцем все дальше отходил от отца, и слухи о его глухой вражде с царем ползли по всей стране.
Противники Петра рассчитывали, что придет время, когда сын поднимется на отца и, если победит, повернет Россию вспять, уничтожит все новое, что путем великих трудов создал при Петре русский народ. Враги царя прикрывались именем Алексея, группировались вокруг него.
Когда Карл XII двинулся к русским границам и все опасались, что шведский король пойдет на Москву и захватит незащищенную столицу, царь приказывал сыну:
– Крепи город! Так крепи, чтобы швед о него зубы поломал.
А царевич говорил друзьям:
– Авось швед до Москвы не доберется: его батюшка не допустит. А коли и доберется… Черт ли такую городину укрепит!
Но в душе Алексей таил мысли, в которых бы не признался даже на духу попу. Он думал:
«Хорошо, кабы Карл Москву забрал. Я бы с ним сумел поладить… Я б ему сказал: „Все, что батюшкой завоевано, бери назад. Пожалуй, возьми на придачу и Новгород. А мне за то престол!“ Небось шведские штыки меня на троне крепко держали бы. Пускай попробовал бы меня батюшка скинуть!»
Петру донесли о бездеятельности царевича. Царь написал сыну грозное письмо. Царевич перепугался.
«Рано я свои тайные помыслы выказал… Надо повременить!..» Алексей обратился к заступничеству Екатерины, хотя и ненавидел ее. По ходатайству жены, царь вернул сыну милость.
Петр хотел, чтобы сын был так же работоспособен, как он сам, чтобы у него были такие же широкие интересы. Но Алексей упорно не желал оправдывать надежды, которые возлагал на него отец.
Петр написал сыну:
«Зоон![102] Ехать вам в Дрезден. Приказываем вам, чтобы вы честно жили и прилежали больше ученью, а именно языкам, геометрии и фортификации, также отчасти политическим делам. За сим управи бог путь ваш».
Царевич охотно согласился: только бы подальше от отцовских глаз! Он выехал из России с небольшой свитой в конце лета 1709 года.
Посылая сына за границу, отец не надеялся на его усердие и приставил к нему двух царедворцев: князя Трубецкого и графа Головкина. Эти люди были себе на уме. Зачем вызывать гнев царевича? Царь Петр часто хворает. Когда Алексей станет царем, он припомнит надзирателям неуважение к его персоне. Ведь кровь у него отцовская, нрав крутой.
Царские приставы угодливо отписывали в Россию, что царевич «прилежно в науках обращается».
На самом же деле царевич пировал, устраивал увеселительные прогулки по Саксонии в сопровождении услужливых Трубецкого и Головкина.
Но этому беспечальному житью пришел конец.
Царь Петр решил женить сына. По стародавнему русскому обычаю, в столицу свозили со всего царства невест – боярских дочерей, и оставалось только сделать выбор.
Петр задумал нарушить старинные порядки, избрав сыну супругу из иностранных принцесс. У царя были политические расчеты: брачным союзом он хотел установить тесную связь с одним из иностранных дворов.
Выбор царя пал на принцессу Софью-Шарлотту Бланкенбургскую, внучку одного из немецких герцогов. Сестра Софьи-Шарлотты, Елизавета, была замужем за австрийским эрцгерцогом Карлом, впоследствии императором. Предполагаемый брак должен был ввести Алексея Петровича как родственника в семью европейских монархов.
Шарлотта, худощавая, с лицом, попорченным оспой, с грустными темными глазами, не нравилась Алексею. Он предпочел бы жениться на русской, но царевич понимал, что отца не переспорить, и подчинился.
14 октября 1711 года в саксонском городке Торгау, во дворце польской королевы, родственницы невесты, состоялось бракосочетание.
Неугомонный Петр не дал молодым супругам возможности поближе познакомиться друг с другом: уже на четвертый день после свадьбы он приказал царевичу отправиться к войскам главным провиантмейстером. Алексей уехал в Торн,[103] и лишь спустя несколько недель к нему явилась жена со своей маленькой свитой.
Почти весь 1712 год молодые то вместе, а чаще порознь ездили по польским городам. А потом царевич был вызван в Москву.
Вернувшись на родину, Алексей Петрович со страхом ждал отцовского экзамена.
Приходилось давать ответ суровому отцу за бесполезно растраченные годы. Трудно было признаться в преступной бездеятельности перед человеком, который не уставал твердить, что «промедление смерти невозвратимой подобно», который успевал сделать столько, сколько не под силу нескольким обыкновенным людям.
Алексею показалось, что он нашел хороший способ уклониться от тягостного экзамена. Царевич взял заряженный пистолет и, бледнея от страха, нацелился мимо протянутой правой руки.
Грянул выстрел. Руку опалило порохом. В кабинет вбежал перепуганный камердинер Иван Афанасьев:
– Государь-царевич, что с тобой?
Алексей криво усмехнулся и пробормотал, заикаясь:
– Заряжаючи пистоль, поранился нечаянно…
– Ах ты батюшки! – заохал старик. – Говорил я, не доведут до добра проклятые игрушки! Царское ли дело с оружием возиться? На то солдаты есть. Лекаря позвать, государь царевич?
– Не надо! Сам перевяжи.
На другой день царевича позвали к отцу. Трепещущий Алексей явился, держа в левой руке сверток купленных в Дрездене чертежей.
– Здравствуй, Алешенька! – приветливо сказал царь. – Чего такой скучный? Али не рад, что домой вернулся? Рассказывай, чему выучился? Чай, фортификацию знатно понял? О, сколько у тебя чертежей! Хвалю, хвалю за усердие…
Царь, позабыв о сыне, жадно углубился в чертежи. Он сам был неплохим фортификатором, немало крепостей было построено по его проектам.
– Молодец, Алеша! А вот, наприклад, начерти сейчас такую фортецию…
– Я, батюшка, не могу, – глухим голосом ответил царевич, – руку повредил, пистоль заряжаючи…
Царь пристально взглянул в испуганное, побледневшее лицо сына, еще раз просмотрел изящно сделанные чертежи… и все понял. На лице его проступила краска гнева. Голова судорожно затряслась. Усилием воли Петр сдержался, открыл ящик письменного стола и швырнул туда чертежи.
– Да, незадача! – язвительно усмехнулся он. – Что же, сделаю экзамен, когда поправишься.
– Батюшка! Допрашивать меня, как простого какого выученика!..
Царь встал, вытянулся во весь огромный рост и презрительно посмотрел на Алексея сверху вниз:
– Эх, Алешка, больно много мнишь о себе! За царскую кровь перед богом отвечать придется! Она нам не для одних пиров дана. – Глухой бас Петра гремел оглушительно. Царевич вобрал голову в плечи, съежился. – А впрочем, с тобой разговаривать – все одно что глухому обедню петь. Испробую тебя на работе. Но помни, Алешка, в последний раз!
Алексей вышел от отца со злобно сверкающими глазами, не отвечая на поклоны встречавшихся придворных.
Царь послал сына с войсками в Финляндию, потом в Старую Руссу и Ладогу, где строились корабли. Снова проявилось там упорное нежелание царевича заниматься делами, его закоренелое отвращение ко всем начинаниям отца.
Петр махнул на сына рукой.
– Горбатого могила исправит! – сказал он и предоставил событиям идти своим чередом.
С этого времени Петр уже не давал наследнику престола никаких поручений.
Глава XIV. Гангут[104]
– Вот так-то, дорогой Илья Константиныч, рад я, сердечно рад, что нам с тобой довелось встретиться…
– Рад и я, Кирилла Прокопьич! Много мне про тебя Егорка рассказывал. Это тебе он камнем в лоб запустил из арбалета?
– А кому же? Мне тогда небо с овчинку показалось.
Собеседники рассмеялись.
Илья Марков в пехотном мундире выглядел бывалым солдатом, закаленным в боевых трудах. Ранняя седина пробивалась в его густых волосах, резкие морщины прорезали лоб, легли у губ.
Бывший ученик Навигацкой школы Кирилл Воскресенский успел побывать на многих морях, соленые ветры наложили несмываемый загар на его красивое лицо с высоким чистым лбом, увенчанным шапкой кудрявых волос, с дерзкими синими глазами. Офицерская форма ловко сидела на его высокой, подтянутой фигуре.
Илья и Кирилл разговаривали в капитанской каюте галеры «Прозерпина», которой командовал поручик Воскресенский.
Встреча двух земляков, давно знавших друг друга понаслышке, случилась в необычной обстановке, в шхерах Финского залива, у побережья полуострова Гангут.
Весной 1714 года русский военный флот в составе девяноста девяти галер и скампавей[105] вышел из Петербурга. Он должен был перебросить в город Або[106] продовольствие и вооружение для армии Апраксина, действовавшей против шведов в Финляндии.
Галерный флот сопровождали многопушечные парусные корабли. Но русское командование возлагало главные надежды на галерный флот, который успешнее мог действовать у побережья Финляндии, изрезанного тысячами больших и малых, глубоких и мелких шхер.
Русские галеры и скампавей имели на борту пятнадцатитысячный десант пехоты, который должен был усилить армию Апраксина. Эту пехоту рассчитывали использовать и для военных действий на море. Ведь русские пехотинцы еще за много лет до этого показали свое искусство в морских боях.
Гангут подтвердил это искусство.
Случаю угодно было привести роту, где служил Илья Марков, на ту самую галеру, которой командовал Воскресенский. Услышав на перекличке знакомую фамилию, поручик заинтересовался и признал Илью по сходству с братом.
Лицо Маркова воскресило в памяти Кирилла детские игры в «своих» и «немцев», когда они с Егоркой командовали «враждующими» армиями, зимнее катание с горки, уроки в Навигацкой школе… Дорогие сердцу воспоминания! Вечером Воскресенский зазвал Илью в свою каюту, и у них завязалась долгая сердечная беседа.