Стоял чудный солнечный день, и Отто постепенно забыл все свои страхи перед будущим, отдавшись простому наслаждению дорогой.
«Гитлеровская погода», говорил народ. И правда, после захвата фюрером власти лето будто стало длиннее и теплее, нежели в веймарские времена.
— Ну и жарища! — Зильке пригнулась к рулю, чтобы крепче давить на педали.
Ножки-то ничего, подумал Отто, поглядывая на спутницу, пылившую по проселку. Форменная юбка доставала до икр, но Зильке заткнула подол в трусы, чтоб не мешал езде. И теперь ее загорелые, до бедер оголенные ноги, крутившие педали, радовали взор.
Удивительно, что у коротышки Зильке получились такие славные ноги, размышлял Отто. Он смахнул пот с бровей и вновь предался приятному созерцанию. Кто бы мог подумать?
Литые, красивые ноги. Прямо женские. Конечно, не такие очаровательные, как у Дагмар, но уж таких-то не бывает вообще — бесконечных, изящных и стройных, как у газели в человечьем обличье. У Зильке ноги не особо длинные, зато не тощие. Хорошие ножки, что и говорить. Ладные и крепкие. Нынче без ссадин и пластырей. Даже не упомнить ее коленки без болячек и чернильных клякс. А сейчас ножки чистые и гладкие. Единственное напоминание о бессчетных драках и падениях — два белых шрамика на золотистой коже.
Поразительно. Она так долго была «своим парнем» и вдруг превратилась в девушку. Вон даже формы есть. Когда же это случилось? Формы у худышки Зилк? Появились как по волшебству.
— Заметили, как Зильке повзрослела? — недавно сказала мать. — Я всегда знала, что она станет хорошенькой.
И она таки стала.
Давняя улыбчивая подруга, добрая и солнечная, как зайчики, что сверкали в ее пшеничных волосах, разметанных ветерком. Пыхтит, пригнувшись к рулю.
Старина Зильке.
Милый старый друг.
— Поди, Пауль-то жалеет, что не поехал! — прокричала Зильке.
— А то! — откликнулся Отто. — Торчит в школе среди врагов и готовится к работе, которую никогда не получит. Умник, называется. Ха!
Ехали бок о бок. Взбирались на пригорки, миновали ручьи, поля и душистые рощи. Изредка останавливались глотнуть яблочного сока.
Оба знали, что на всю жизнь запомнят этот чудесный день. С каждым километром настроение улучшалось. В чистом прозрачном воздухе теплый ветерок смешивал сладкие ароматы леса, свежего сена и луговых цветов.
— До чего прекрасен мир! — сказала Зильке.
— Ага, — поддержал Отто. — Только люди в нем ни к черту.
Сказано это было после того, как очередной селянин отвлекся от полевых трудов и приветствовал их не взмахом руки и обычным «Добрый день!», но «германским» салютом и громогласным «Хайль Гитлер!».
— Я готов обматерить солнце за то, что им светит, — продолжил Отто. — Под ним все так красиво, даже эти остолопы со вскинутыми руками.
— Ну да, ведь до Гитлера не было солнца, — сострила Зильке.
Наступило сентябрьское равноденствие — любимый языческий праздник нацистов. На всем пути деревни были украшены цветами и свастиками. На полянах и опушках толпились танцоры.
Девушки в венках и традиционных крестьянских платьях. Перед ними притоптывают парни в форме гитлерюгенда, взяв «на плечо» деревянные ружья. Оркестры играют марши, хором поют дети.
Отто ответно помахал дружелюбным певунам. Он узнал их песню. В школе ее пели на сборах и музыкальных уроках.
Das Judenblut vom Messer spritzt, geht’s uns nochmal so gut.
«Обагрим ножи еврейской кровью, то-то уж веселье».
Вот так и ехали в чересполосице настроений — восторга от вольной красоты природы и хандры от бессчетных следов нацистской оккупации. На въезде в каждую деревню над дорогой красовались транспаранты «Евреи, вон!», «Берегись, жидовня!».
Да еще слышались кличи «Смерть жидам!» — так крестьяне приветствовали путников, словно желая им доброго утра, удачи и приятной поездки.
То и дело встречались марширующие отряды радостных детей, тоже улыбчиво желавших смерти своим соотечественникам. Округа буквально кишела подростками. Исполняя наказ Гитлера «его молодежи», они пробирались через реки и леса, дабы «тела их стали крепче стали».
Вечером усталые путешественники разбили бивуак в рощице на берегу ручья, который Отто упорно называл речкой, ибо так сия водная преграда значилась на карте.
Теплая ночь не сулила дождя, поэтому палатку не ставили. Даже не развели костер — Отто сильно сокрушался, но Зильке сочла это благом.
— Огонь привлечет всякую кусачую мошкару, — сказала она. — Гнус, комаров и гитлерюгенд. Как пить дать, нас бы пасли, окажись тут какой-нибудь отряд. Это их пунктик, они же «глаза фюрера». Хотя нам нечего скрывать, особенно теперь, когда ты больше не еврей. Но все равно — обойдемся без компании.
— Умница, — похвалил Отто. — Пауль бы тобой гордился.
— А ты думал, смазливая мордашка и больше ничего?
Зильке смущенно хихикнула. Отто рассмеялся:
— Старина Зилк! Свой парень, да?
Похоже, комплимент ее не особо порадовал.
Поужинав хлебом с сыром и фруктами, они укутались в одеяла и рядышком улеглись. Сквозь полог листвы в небе подмигивали звезды.
Даже не припомнить, когда последний раз мы с Зильке разговаривали, думал Отто. Чтоб по-настоящему говорили друг с другом. А такое вообще было? Он беспрестанно ее дразнил, вместе они веселились, дрались и удирали от взбешенных лавочников. Но не разговаривали. С какой стати? Она же — свой парень. Друган. С корешами не балаболят.
— Как думаешь, что будет? — спросила Зильке. — В смысле, с Паулем, тобой и вашими родителями?
— Ну, если повезет, мама добьется выезда. Они с отцом часто об этом говорят. Правда, сейчас папа безработный, да еще дед с бабушкой. Даже если захотят уехать, им это будет тяжело.
— Не хотят?
— А то ты их не знаешь! Они же немцы. И никем другим быть не могут. Дед говорит, что он немец с 1870 года, а австриец Гитлер — лишь с 1932-го. Так почему дед должен уезжать?
— Да уж, узнаю герра Таубера! — засмеялась Зильке. — Я всегда его до смерти боялась.
— Я и сейчас боюсь, — сказал Отто.
— Думаешь, твоя мама оставит их здесь?
— Может, и придется. Но даже если нам откроют выезд, я не поеду.
Зильке приподнялась на локте и посмотрела на Отто. Его лицо чуть белело в тусклом лунном свете.
— Из-за Дагмар? — тихо спросила она.
— Ну да. Если она не сможет уехать, я буду за ней приглядывать.
— Законы Субботнего клуба? — усмехнулась Зильке.
— Да. В точку, — ответил Отто.
Но оба понимали, что Субботний клуб тут ни при чем.
Зильке сменила тему:
— Ты что-нибудь слышал про Rote Hilfe?
— «Красная помощь»? — переспросил Отто. — Кажется, нет. Что это?
— Вроде как Берлинское Сопротивление. Раньше это была ячейка Красного Креста, но теперь, конечно, она ушла в подполье. Пытается вывозить семьи, в которых отцов отправили в лагерь. И сообщает за рубеж правду о том, что здесь происходит.
— И что, ты с ними?
— В общем-то, сама не понимаю. Все очень секретно, ничьих имен не знаешь. У меня есть пара контактов.
— И чем ты занимаешься?
— Какой-то мелочью. Отправляю за границу сводки новостей.
— Ничего себе! И как ты это делаешь?
— Легко. По почте. Никто не заподозрит девочку в форме ЛНД. Покупаю женский журнал и вкладываю тайное послание меж страниц. Потом иду на почту и простой бандеролью отправляю на женевский адрес.
Отто задумался.
— Здорово, — наконец сказал он.
— Просто хотела, чтоб ты знал… — Зильке замялась. — Мы по-прежнему вместе. Субботний клуб. Пусть на мне эта форма, но верим мы в одно и то же.
— Я знаю, Зилк.
— И потом, вот как ты хочешь заботиться о Дагмар, я хочу помогать и приглядывать за тобой, — сбивчиво сказала Зильке.
— Мы же все связаны клятвой, верно? — рассмеялся Отто.
— Вот именно.
— А Паулю поможешь?
— Конечно! Чего спрашивать-то?
— А Дагмар? (Повисла пауза.) Она ведь тоже в Субботнем клубе.
— Да, наверное, — ответила Зильке.
В темноте Отто улыбнулся:
— Надеюсь ты всегда ей поможешь, если сумеешь. Хотя бы ради меня, Зилк.
Больше сказать было нечего, и оба уснули.
По крайней мере, сраженный усталостью Отто уснул мгновенно. Зильке уснула не сразу. Какое-то время она прислушивалась к его дыханию и смотрела на его лицо в лунном свете.
Кровная родняСаксония, 1935 г.
Утром встали вместе с солнцем.
Из своего рюкзака Зильке достала полотенце и маленькую цинковую мыльницу.
— Пойду умоюсь и все такое, — сказала она.
— Ух ты, мыло. Когда маленькими спали на воздухе, ты обходилась без умывания.
— Так я уже не маленькая, — не глядя на Отто, сказала Зильке.
— Мне и в голову не пришло взять мыло, — признался Отто.
— Мальчишки, чего от вас ждать! — наигранно проворчала Зильке. — Ладно, пользуйся моим… Только после меня.
— Конечно. Давай. Ты первая. Я подожду и уж потом.
Они улыбнулись. Раньше запросто пошли бы вместе. Легко, без всякого стеснения. Но сейчас оба понимали, что время невинной близости прошло.
— Я быстро, — сказала Зильке.
— Не спеши.
— Если нужно, в моем рюкзаке садовый совок и туалетная бумага.
— Ты отменный турист, Зилк. А я ничего не взял.
— В ЛНД нас хорошо натаскали. Фюрер за тобой следит, даже когда ты присел в кустиках.
— Я так и думал, что он извращенец.
После туалета и завтрака, который запили ключевой водой, вновь оседлали велосипеды.
— Ох! — закряхтела Зильке.
— И у меня все ноет, — признался Отто. — Ничего, осталось всего двадцать пять кэмэ.
— Ага. И вся обратная дорога.
Деревушка, куда они направлялись, даже не значилась на карте. Тяжелая для велосипедов, изъезженная немощеная дорога пробежала мимо отдаленных ферм и уперлась в затянутый ряской пруд, вокруг которого сгрудились бедные домишки.
В деревне имелись бревенчатая часовенка и вроде как местный трактир, разместившийся в парадной комнате домика, где над входом висела старая жестяная вывеска «Пиво „Битбургер“». Эта же комната служила почтой и крохотным магазином с небогатым выбором: консервы и шоколад в седом налете. Там Отто и справился о тех, кого искал. Герр и фрау Хан. Родные дед и бабушка с материнской стороны.