— Документы «Капеллы», — объяснила она. — Надо куда-нибудь перепрятать.
— Погоди, Зилк. Выпей чаю.
— Гестапо может нагрянуть.
Дагмар глянула на часы. Время шло к полудню.
— Вряд ли. Наверное, их убило. Или угомонились наконец.
Зильке села к столу. Выпили чаю, перекусили, поговорили.
Гестапо не появилось.
Зильке решила вздремнуть.
— А то голова кружится, — сказала она и ушла к себе.
Дагмар осталась в кухне. Задумалась.
Зильке забрали в тот же полицейский участок? Вполне вероятно. Если так, то налет, возможно, уничтожил и протокол допроса, в котором она, Дагмар, выдала «Красную капеллу».
Возможно. Но не точно.
Она не знает, в каком участке ее держали. Туда и обратно везли в глухом фургоне. Значит, есть немалая вероятность, что где-то существует полицейский протокол, в котором четко зафиксировано: в конце войны Дагмар Фишер была арестована и выдала коммунистическую ячейку.
А русские на подходе.
Что делать? — думала Дагмар.
Время перевалило за полдень.
Тень ее переползла с пола на стену.
Вошла Зильке. Недоуменно огляделась.
Наверное, ее разбудил странный шум. Не похожий на все иные шумы, каких за последние годы наслушался город. Басовитый лязгающий рокот.
Девушки выглянули в окно и увидели нечто новое, вполне под стать новому шуму. Русский танк.
От радости Зильке истошно завопила.
— Они пришли! — Она сграбастала Дагмар и закружила ее по комнате. — Конец! Мы свободны!
В саду невинностиБерлин, 1956 г.
— Бедная Зильке. — Голос Дагмар был безжизненно тускл, взгляд потух. — Она так обрадовалась этому танку. От счастья плясала. Вместо флага в окно вывесила красное одеяло и кричала солдатам. С этого чертова флага все и началось. Женщины, кому хватило мозгов, схоронились в подвалах, забаррикадировались на чердаках, а дура Зильке сама зазывала этих тварей. Милости просим, ребята. Тут две молодые бабы.
Дагмар подошла к питьевому фонтанчику и припала к струе. От долгого рассказа пересохло в горле.
Отто вспомнил о своей фляжке. Оба сделали по глотку. Дагмар передернуло — то ли от спиртного, то ли от воспоминаний.
— Все рассказы о том, что в Берлине сорок пятого творили с немками, — чистая правда. И даже не вся правда. — Дагмар осипла. — Насиловали всех. Русские солдаты охотились за женщинами, как нацисты — за евреями. Вышибали двери, ослепляли фонариками, рыскали по укромным уголкам. Если не находили девушек, насиловали их матерей. Мы с Зильке были среди первых жертв. Вместе через это прошли. Сестры по несчастью. Солдаты, которым она махала, ошалели от своей удачи. Сразу две девицы, отличная квартира с кроватями и все такое. Готовый гарем — одна блондинка, другая брюнетка. Как сказали бы ваши американские друзья, мы закрыли все бейсбольные базы.
Она безуспешно попыталась усмехнуться. Снова глотнула из фляжки. Закашлялась, но решимость вернулась. Дагмар продолжила рассказ:
— В чудесной квартире, купленной Паулем, мы стали наложницами. С нами делали что хотели, а когда надоедало, за водку и табак сдавали в пользование другим солдатам. Русские устроились по-домашнему. Повоюют — и обратно к своим рабыням. Драли обеих. Иногда прямо в одной комнате, иногда в разных. Наверное, в чем-то Зильке было хуже, чем мне. Она распрощалась с иллюзией. Для нее-то эти солдаты были светлой надеждой. Будущей жизнью. Она распахнула им двери, а они ввалились и стали срывать с нее одежду. С меня тоже. С ходу. Зильке пыталась показать им свой партбилет. Но они не понимали немецкого, и потом, им было плевать. И на шифровки и справки о членстве в «Красной капелле», что хранились за газовой плитой, — тоже. Оголодавшие мужики хотели бабьего мяса и больше ничего. Если б ей удалось вырваться из квартиры, отыскать офицера или кого-нибудь, кто понимал по-немецки, может, и обошлось бы. Говорят, среди них встречались приличные люди. Но ловушка захлопнулась.
— Ты сказала, что ты еврейка?
— Попыталась, но либо им было все равно, либо не поверили. Все евреи, которых они видели, смахивали на скелеты.
Отто открыл чемоданчик и достал третью пачку сигарет. Неужели они выкурили каждый по пачке?
— Чем все кончилось? — спросил он.
— Потом они обленились и перестали нас связывать. Мы стали им вроде как жены. Военно-полевые, конечно, но все-таки жены. Они приносили нам шоколад, один даже поставил в вазу бумажные цветы — сам смастерил. Однако потом отложил цветную бумагу и ножницы и завалил меня в койку — подошла его очередь. Понимаешь, они считали нас своим трофеем. Мол, после всего, что немцы натворили в России, мы не вправе жаловаться. Однажды Зильке не выдержала. Пьяный солдат уснул прямо на ней и храпел ей в лицо. От них всегда жутко воняло. Луком и гнилыми зубами. Зильке вылезла из-под него, подкралась к стулу, на который он бросил ремень, и взяла его пистолет. Другой отрубившийся русский лежал рядом со мной. Зильке оделась. Так и стоит перед глазами: лунный свет, белое тело в черных синяках — был там один любитель тискать грудь. Я не знала, что она задумала, а Зильке глядела на меня, приложив палец к губам. Но так ничего и не вышло. Ввалились еще двое русских, совсем мальчишки, которым не терпелось получить свое. Дуреха наставила на них пистолет, но не смогла спустить курок. Она всегда была доброй девочкой. И те ее пристрелили. На месте. Не знаю, что они сделали с трупом. Наверное, просто выкинули. Весь Берлин был завален мертвецами. Вот так нашла свой конец Зильке Краузе, благородный член-основатель Субботнего клуба.
Отто хотел что-нибудь сказать, но не нашел подходящих слов. В утешение предложил очередную сигарету.
— Ей бы чуть-чуть потерпеть, — вздохнула Дагмар. — Через пару дней все закончилось. Правда, мне было тяжко: отрабатывала за двоих. А потом солдаты исчезли. Просто ушли и не вернулись. Видимо, Москва решила, что хорошего помаленьку, и прислала НКВД восстанавливать дисциплину. Ты не поверишь, но солдаты оставили мне продуктовый паек и бутылку водки. Вознаграждение, так сказать. Видно, решили, этого хватит немке, которую две недели насиловали скопом. Да, и еще триппер. Спасибо Господу за пенициллин. Вообще-то я их понимаю. Мужланы. После того, что нацисты вытворяли на Востоке, кто осудит мужиков за желание отыграться на немках?
— Ты осталась одна?
— Да, совсем одна. Знаешь, о чем я думала?
— Нет.
— Я себя спрашивала: как поступил бы Пауль?
Отто рассмеялся. Дагмар тоже, но их смех был печальнее плача.
— Он бы разработал план, — сказал Отто.
— Именно. Требовался план. Весь Берлин под русскими. Союзники еще не подоспели. Германия еще не капитулировала. Я совсем одна, голодная. И я боялась.
— Солдат?
— Нет, это был пройденный этап. Боялась, что выплывет, как я предала Зильке и ее товарищей. Я же не знала, кто из них выжил, кто нет. Вдруг кто-нибудь видел меня в участке? А там протокол допроса. Он сгорел? Или нет? Наверняка-то я не знала. Ни помощи, ни защиты. Русские не жаловали евреев и дочек миллионеров. Я одна, очумелая от голода и многодневного изнасилования. Нужно раздобыть еду и какую-нибудь защиту. Дагмар Фишер от Советов ничего не получит, а вот Зильке Штенгель — может. Кроме того, в гестаповских бумагах она числится не предателем, но героем «Красной капеллы». Значит, те два красноармейца застрелили другую девушку.
— Ну ты даешь! — изумился Отто. — Это ж надо!
— Зато живая. В квартире я отыскала бумаги, которые бедняга Зильке пыталась показать солдатам. Собрала раскиданные шифровки «Красной капеллы». Нашла даже ее довоенный партбилет. Все необходимое, чтобы стать героиней-коммунисткой. Я понимала, что не сильно рискую. Отчим Зильке наверняка погиб, мать, если и жива, уехала в родную деревню. Зильке рассказывала, что в «Капелле» действовала система ячеек. В лицо ее знали только товарищи по группе, а их убила английская бомба. Ну вот, прихорошилась я и двинула к красноармейскому начальству. Потребовала одежду, паек и статус, достойный ветерана Германской компартии. То есть по правилу Пауля — держись нагло. Как я и думала, немецкие красные были в цене. Меня сразу направили к члену КПГ, только что прилетевшему из Москвы. Прибыла целая команда, которой надлежало возродить немецкую компартию и посадить своих людей на ключевые посты, пока Запад не прочухался. Удивительно, но мужик этот знал Зильке. Он был ее московским куратором, когда девчонкой она отправляла сообщения, спрятанные в женские журналы.
Отто прикрыл глаза. Вспомнил долгую поездку на велосипедах. И радостную золотоволосую девочку, с которой под ночным небом лежал на берегу ручья. Она рассказывала о «Красной помощи». Двадцать один год назад.
Старина Зильке.
Бедная Зильке.
— Конечно, он никогда ее не видел, — продолжала Дагмар, — но мужик — он и есть мужик, воображал ее этаким персиком и жутко обрадовался, не обманувшись в ожиданиях. В тот же вечер я с ним переспала, и он озаботился, чтобы я получила новый партбилет и чин, соответствующий моему давнему героическому служению коммунизму.
Отто глянул в темневшее небо.
Смеркалось. От виски побаливала голова. Так много всего. Да еще перекурил. Но история не закончена, иначе его бы не выманили в Берлин.
— Значит, все эти годы ты была Зильке? — сказал Отто. — Невероятно.
— Ничего особенного. Ты хоть представляешь, сколько судеб перекроил или уничтожил Нулевой год? Всему континенту было что скрывать. Я не одна такая, Оттси. Когда Большая четверка разделила Берлин, я поняла, что мне лучше не дергаться. Единственное мое достояние, квартира, которой я как Зильке Штенгель законно владела, оказалась в русской зоне. На Западе меня ничего не ждало. О компенсациях евреям тогда никто не говорил. Компенсировать было нечем. Это был конец, не начало. На Западе я бы стала одной из миллиона бездомных нищих беженцев. Вдобавок тот гестаповский протокол. Если б он всплыл, меня бы судили. Я выжидала, и тут замаячила работа в новой германской, то бишь советской, полиции. Я была идеальным кандидатом. Зильке Краузе, красный шпион с тридцать пятого года. Конечно, я ухватилась за возможность впервые в жизни выйти в начальники. В одночасье получила безопасность, положение и власть. Вообрази, каково это для еврейки в Берлине сорок пятого. После всего, через что ей пришлось пройти.