Демарко улыбнулся:
– Вы мне сегодня очень сильно помогли.
– К сожалению, мне больше ничего не известно.
– Кстати… этот роман, который писал Хьюстон. Под названием «О.» Я его нигде не видел. Ни в его компьютере, ни в его бумагах.
– Вы его и не найдете. Разве что какие-нибудь отрывки или маленькие фрагменты. Или случайные комментарии. Иногда Том их делал. Но в основном он всегда писал свой первый черновой вариант от руки.
– Вы в этом уверены?
– Абсолютно. Том и всех своих студентов призывал так делать. Он говорил, что написание текста от руки – процесс менее механический, более органичный и чувственный. Он делает возможным свободный полет авторской мысли.
– И сколько страниц этого романа он мог уже написать?
– Думаю, не много. Потому что он все еще занимался поиском. Обычно Том начинал писать, лишь когда уже знал весь предмет изнутри и извне.
– И он только недавно нашел свою Аннабел.
– Именно так. Я уверен, что должен быть какой-нибудь дневник. Потому что однажды я застал его в кабинете пишущим что-то. Впрочем, я бы не удивился, если бы узнал, что большая часть его книги все еще существует только в его голове.
Некоторое время сержант просидел без движения. Потом резко поднялся на ноги:
– А что вы теперь будете делать со своим дипломным проектом? Попросите стать вашим научным руководителем Дентона?
Бриссен помотал головой:
– Я стараюсь быть как Том – все еще лелею надежду, что все образуется.
Улыбка, которую Демарко попытался изобразить, вышла такой же натужной, как гримаса Хизер. Но он убрал ее с лица, только когда вышел на улицу.
Глава 27
Из-за зарослей колючих кустарников на краю поля Хьюстон пристально изучал комплекс из небольших белых строений в двухстах ярдах на северо-восток. Одно, два, три… всего семь деревянных строений, если не брать в расчет землянки на двух бейсбольных полях. Каждое строение было окрашено в белый цвет и увенчано красной железной крышей. Хьюстон знал, что уже видел их раньше, но не мог вспомнить где. «Два ангара для инвентаря, – подумал он. – Оба расположены между полем Малой лиги и полем для софтбола, в который обычно играют девочки. Один ангар длиной тридцать футов – вдвое длиннее другого. Две уборные – фактически одно строение с двумя отдельными входами. Еще небольшое строение за кабиной для тренировок и рядом постройка такой же величины – насосное помещение и сарай для блоков питания и счетчиков? И самое большое строение, длинное и узкое, между двумя бейсбольными полями, утопленное примерно на равном расстоянии в двадцати ярдах от сетки и наглухо заколоченное досками, – киоск для продажи легких закусок и напитков. Оба бейсбольных поля оборудованы прожекторами и электронными табло. И у обоих имеются массивные заграждения и ряды трибун». Такой комплекс был бы более уместен на территории небольшого колледжа, нежели в крохотном населенном пункте в двадцати милях от неведомо чего.
И тут Хьюстон вспомнил. Матчи плей-офф «Всех Звезд» Малой лиги позапрошлым летом… «Это Брэдли, – сказал он себе. – Название этого населенного пункта – Брэдли! Он совсем крошечный; не более четырех сотен жителей. Но в нем родилась женщина, ставшая знаменитой актрисой. И Общественный парк Брэдли – ее подарок родному поселку.
«Мы прозвали этот парк „Минетным“», – поведала одна женщина Клэр в тот душный июльский день. Томми в защите занимал позицию на второй базе. В нападении он сыграл уже трижды. Две украденные базы, три выигранных пробежки. В команду тренеров «Всех Звезд» входили главные тренеры от четырех разных команд. Поэтому Хьюстон в тот день сидел на трибуне; он пытался следить за игрой, но не мог не прислушиваться к словам женщины, рассказывавшей Клэр историю парка. На вид ей было далеко за тридцать; возможно, она была на несколько лет младше Клэр. И говорила она очень грубо, не выбирая выражений. Хьюстон видел, что его жена находила ее тон агрессивным, но замечаний не делала и не обсуждала, даже с ним.
«Я ходила с ней в среднюю школу, – говорила женщина. – Так что знаю, что говорю. Вы уж поверьте. Она лизалась и трахалась со всеми подряд. Ходили слухи, что в выпускном классе она дважды делала аборт. На следующий день после окончания школы она запрыгнула в самолет и была такова. А уже на следующий день начала языком и задницей делать себе карьеру в Голливуде. Говорят, она делала лучшие минеты в Беверли-Хиллз. Наверняка я, конечно, не знаю. Но мой бывший говорит, что верит в это. Так или иначе, но лет пять или шесть назад она приехала сюда и заявила городскому совету, что построит в подарок детям парк, если мы переименуем Мейн-стрит в ее честь. Ну, и почему бы нет? Какая нам разница, как называть эту улицу? Она в длину не больше пятидесяти ярдов. А эта особа, наверное, воображает себе, что так легко можно взять и стереть свое грязное прошлое. Понимаете? А меня смех разбирает всякий раз, когда я сюда прихожу».
Хьюстон хотел сосредоточиться на игре. Но эта женщина была очень колоритным персонажем. То, как она сидела на трибуне в своих тугих джинсах, широко расставив колени; эти ее синие резиновые шлепанцы, которые она положила перед собой на скамейку, – все это приковывало внимание писателя и отвлекало от игры. Он решил набросать ее портрет по возвращении домой – миловидное, но резкое лицо, копна черных волос, сверкавших на солнце, как вороньи перья, прокуренный, порыкивающий голос… Но, увы! Команда Томми проиграла матч и потеряла право продолжить борьбу в плей-офф. Мальчик был очень расстроен, и они с Клэр решили поднять ему настроение и сводить в развлекательный центр «Чак Э Чиз» в Эри. Они задержались там допоздна и когда вернулись домой, Хьюстон и думать позабыл о колоритной жительнице Брэдли. Но теперь она снова вернулась к нему в воспоминаниях. Весь тот день вернулся – и яркий солнечный свет, и ухмылка, появлявшаяся на лице Томми каждый раз, когда он бросал взгляд на их трибуну. Эти воспоминания опять всколыхнули в Хьюстоне боль. Она пронзала ему грудь, как копье, отравляя своим ядом все тело, с головы и до самых пят. Беглец рухнул на колени за колючим кустом, наклонился вперед, оперся на руки и глухо, жалобно захрипел: «Нет, нет, нет! Этому не мог прийти конец! Я же чую запах хот-догов… я слышу шум игры…» Его руки снова задрожали, тело сотрясли конвульсии. А в лицо впились колючие шипы.
Глава 28
И дом Хьюстона, и его кабинет были тщательно обысканы. «Тогда где же может быть спрятана рукопись романа „О.“, – терзался вопросом Демарко. – И зачем Хьюстону ее вообще прятать?» Если бы Демарко нашел ответ на второй вопрос, возможно, он сумел бы ответить и на первый.
Сержант сел в свою машину возле дома Нейтана Бриссена и опустил окошко – ему очень нужно было сейчас ощущение открытости, ощущение движения вперед. Шум транспорта не раздражал его, но от запахов сладких булочек, пончиков и свежего хлеба, разносящихся из пекарни, его живот предательски урчал. «Мне нужно пройтись», – сказал себе Демарко.
Через четыре минуты он со стаканчиком кофе в одной руке и половинкой ржаного батона в другой уже двигался на север по Мулрави-стрит. Улица круто поднималась вверх к колледжу, прокладывая себе путь мимо жилых кварталов из довольно старых двухэтажных домиков – крытых гонтом и обшитых виниловым сайдингом жилищ рабочего класса. То и дело Демарко облаивали собаки, натягивавшие цепи на задних дворах. А из-за полинявших занавесок на окнах выглядывали старухи. Все это немного отвлекало сержанта, как и запах мягкого, еще теплого дрожжевого хлеба и бодрящая горечь крепкого черного кофе. Но он старался сосредоточиться на мыслях, крутившихся в голове.
«Хьюстон прячет рукопись, чтобы защитить ее, – рассуждал Демарко. – Потому что это – оригинальный текст, ценный, единственный в своем роде. Значит, он должен хранить его в надежном и безопасном месте. В огнеупорном контейнере?» Но такого контейнера в его кабинете полицейские не обнаружили. Маленький домашний сейф тоже уже был вскрыт. Что там было? Паспорта, карточки социальной защиты, свидетельства о рождении, копия свидетельства о праве собственности, свидетельства о регистрации транспортных средств. Несколько лучших украшений Клэр, включая витиеватое кольцо с бриллиантом, наверняка принадлежавшее ее бабке. Копия родительского завещания и копия завещания самих Хьюстонов. И старинные золотые часы, скорее всего, принадлежавшие отцу Хьюстона. Но никакой рукописи там не было.
«Ладно, допустим тогда, что он прячет ее потому… потому что суеверный? Он считает добрым предзнаменованием убирать рукопись в одно и то же место каждый день? В такое место, которое известно ему одному?
Или он прячет ее, потому что не хочет читать? Не хочет, чтобы его жена знала о его походах в стриптиз-клубы? Не хочет, чтобы об этом прознал кто-нибудь из университета – особенно тот, кому бы доставило удовольствие очернить образ Хьюстона в глазах других людей?»
Каковы бы ни были причины, но рукопись, если она вообще существовала, могла находиться где угодно. Но криминалисты уже перевернули все напольные покрытия, пропылесосили все ковры, обработали люминолом и просветили ультрафиолетом все мыслимые поверхности. Рабочий стол в кабинете Хьюстона был практически разобран на части; ящики вытряхнуты, каждая полочка, каждый закуток тщательно осмотрены. Рукописи не было нигде.
В предварительном заключении судмедэкспертов говорилось о черных нейлоновых волокнах трех разных типов, обнаруженных во всех спальных комнатах и домашнем кабинете Хьюстона и соответствующих волокнам нейлоновых носков, нейлонового тренировочного костюма и нейлоновых перчаток. Однако таких волокон не было обнаружено под стулом Хьюстона в его доме, где они неминуемо должны были бы остаться, если бы принадлежали ему. И это указывало на то, что эти волокна занес в дом кто-то другой – кто-то, кто не только стоял возле стола и стула Хьюстона, но и ходил по всему дому. Но кто же это был? Мальчик? Клэр? Кто-то еще? Криминалисты сейчас пытались сравнить волокна с одеждой, изъятой из дома. Похожие черные волокна были найдены также у заднего входа. К сожалению, мимо дома Хьюстонов каждую неделю проходили десятки людей. Одноклассники ребят, соседи, газетные репортеры… Идентифицировать, отследить и разыскать их всех сейчас уже не представлялось возможным.