«Он тебе не потребуется. Клянусь. Я не сдвинусь ни на дюйм». Наверное, я прикусил губу, потому что вдруг ощутил во рту привкус крови и виски. И этот привкус и охладил, и одурманил меня.
– Господи! – воскликнул Демарко. – Неужели кому-то это покажется забавным?
Под первой сценой Хьюстон написал: «Не отдает ли набоковщиной? Может, лучше выбрать стиль похожий, но более современный и менее осмысленный – а-ля Буковски?»
Демарко достал блокнот и сделал пометку на первой странице: «Кто такой Буковски?»
Новая запись Хьюстона была датирована следующим днем.
В ее глазах беззащитность, которая меня обезоруживает. И в этой ее беззащитности больше невинности, чем первородной наготы. Я представляю, как она лежит рядом со мной, позволяет мне делать разные темные вещи, удовлетворять все низменные, похотливые желания, которые я могу себе вообразить. И даже тогда ее глаза сияют чистотой непорочности. Они зеленее шлифованного нефрита и сверкают ярче, чем горит нефрит в лучах солнца. Я вижу в них не просто свое нагое отражение. Я вижу в них себя разоблаченным, абсолютно прозрачным. Со всеми пятнами и прожилками низменной грязи, проступающей из меня, как моторное масло, разлитое на снегу.
Демарко снова раскрыл свой блокнот на чистой странице и написал вверху крупными буквами: Аннабел. Под этим именем сержант дописал: «выглядит невинной», а ниже сделал еще одну приписку: «глаза зеленые».
Две следующие записи, отчеркнутые тонкими сплошными линиями, не были датированы. И кроме них на этой странице больше ничего не было.
Я влюбился в умирающую девушку. Во всяком случае, она говорит, что умирает. Хотя выглядит вполне здоровой и сексуально привлекательной, как обладательница «Тройной короны».
Когда она спит, мне хочется овладеть ею. Мне хочется пожрать ее всю, заглотить без остатка, как заглатывает удав молодую антилопу. После этого я бы улегся на солнце, ощущая ее в своем нутре и слизывая со своих губ ее вкус, и проспал бы до тех пор, пока во мне не растворились бы все ее клеточки.
Пока Демарко читал эти отрывки, беспокойная мысль не давала ему покоя: «Кто этот персонаж? Может быть, Хьюстон пытался представить себе, что думает больной, страдающий психическим расстройством мужчина?»
А затем сознание сержанта пронзила еще более тревожная мысль: а что, если все это говорит не герой Хьюстона? Что, если это сам Хьюстон?
– Черт побери, – выругался Демарко.
Через минуту он достал календарь. Первая сцена была написана в воскресенье, следующая – в понедельник. А остальные были без даты. «Почему не все записи датированы? – задумался сержант. – Может, иногда Хьюстон делал их в спешке? Или недатированные записи были сделаны в тот же день, что и датированная запись перед ними? И имеет ли вообще это какое-то значение?»
По словам Нейтана Бриссена, Хьюстон думал, что нашел наконец свою Аннабел в стрип-клубе – примерно за шесть недель до своего исчезновения. Но что, если он знал ее еще раньше, до встречи в клубе? Что-то в этой женщине проняло его, взбудоражило его сознание. Может быть, он влюбился в нее. А может, и нет. Но на следующий день он продолжал о ней думать. Возможно, в тот вечер, в четверг, он пришел в ее клуб в первый раз. Сказала ли она ему – в их первую встречу, – что танцевала топлес? Наверное, сказала. И, может быть, Хьюстон рассказал ей о новом романе, который писал. Возможно, она узнала его – возможно, это она была влюблена! Как бы там ни было, но Хьюстон сделал свою последнюю запись – о пожирании ее живьем – в неустановленную дату.
В своем блокноте Демарко записал:
Не завладела ли им одержимость Аннабел и не привела ли эта одержимость к ее убийству?
Не помогла ли ему Аннабел расправиться с семьей?
Возможные мотивы других? Сумасшедший поклонник? Безумный напарник наркомана, порешившего мать Хьюстона? А может, у Аннабел был парень, и он узнал о ее шашнях с Хьюстоном? А если мотив – профессиональная зависть… Тогда кто? Дентон? Конеску? Кто-то еще?
Демарко какое-то время вчитывался в эти вопросы, размышляя над каждым. Зачем Хьюстону убивать Аннабел? И когда он мог ее убить? Никаких сообщений о пропавших стриптизершах не было. Как, впрочем, и неопознанных тел… Демарко зачеркнул первый вопрос и посмотрел на остальные. Наличие соучастника у наркомана могло бы объяснить два способа убийства – колотую рану у малыша и перерезанные горла у всех остальных. «Стоп! – сказал себе сержант. – Подожди. Ты же отождествляешь писателя с его героем. Но ведь все эти записи – вымысел. Просто выдуманная история. В ней описывается не Хьюстон».
Демарко уже был готов перечеркнуть все вопросы, но вдруг остановился, оторвал от бумаги ручку, еще раз перечитал вопросы и оставил их как есть.
Неужели писатель перевоплотился в своего героя? Неужели убийство матери и самоубийство отца надломили Хьюстона, породили в нем ярость, с которой он пытался бороться, но которую так и не смог обуздать? Демарко отлично знал, что такое подавляемая ярость. И понимал, как одно-единственное событие могло порушить всю благополучную прежде жизнь и оставить ее обрывки трепетать и беспомощно биться под дуновением ураганных ветров черной ночи.
Но разобраться во всем, что произошло с Хьюстоном, отделить зерна от плевел у Демарко пока не получалось. Существовала ли Аннабел в реальности? Как и стрип-клуб, в котором она якобы работала? Или они были писательским вымыслом? Где проходила черта, отделяющая Хьюстона от автора этих записей, изобличающих самые темные и низменные инстинкты мужчины? Сочинения Хьюстона раньше никогда не были настолько мрачными и зловещими. Где та оптимистичная, обнадеживающая история, о которой ему говорил Нейтан? Или до ее концовки было еще слишком далеко?
В этих записях сержанту представал совершенно другой писатель – не тот, которого он знал (или считал, что знает). Насколько его голос был неискренним и фальшивым? И насколько он отражал характер самого человека?
Демарко откинулся на спинку стула. И посмотрел на свои руки в белых перчатках. «А сколько в тебе самом притворства и фальши?»
– Мы все притворяемся и носим личину – каждый свою, – в голос ответил себе Демарко. – Настоящие мы только ночью.
Глава 31
Вернувшись в лес, Хьюстон пошел по своим собственным следам обратно к Брэдли. Чтобы свести свои шансы быть замеченным к минимуму, он старался все время держаться в зарослях и в то же время достаточно близко от группы зданий, чтобы высматривать удобное место для выхода из них. Такое место, где он бы не вызвал никакого подозрения, где его могли принять за какого-нибудь спортсмена-ходока, вышедшего на разминку, или какого-нибудь яппи-пантеиста, которому не достало ума отправиться на природу в подходящей для таких прогулок обуви.
«Вы должны предугадывать вопросы читателей, а потом обозначать и раскрывать их, – всегда повторял Хьюстон своим студентам. – Вопросы о мотивации. Намерениях героев. В произведении ничто не может происходить просто так, без умысла и конечной цели. Предугадывайте и раскрывайте».
Из леса ему хорошо были видны тыльные стороны двухэтажного, отделанного сайдингом коттеджа и небольшого, обшитого вагонкой домика. А между ними стоял гараж с галечным выездом на шоссе. Хьюстон свернул к этому гаражу, а затем, примерно в двадцати футах от кромки леса, наткнулся на выложенный из камней круг с обуглившимися головешками – кострище! Старый кухонный стул, полусгнившее сиденье на ржавой металлической раме. Сигаретные окурки, кем-то брошенные в костер и не долетевшие до него.
«Чье-то укромное местечко», – подумал Хьюстон. Он внимательно изучил оба дома. В деревянном домике темно, окна зашторены. На заднем дворе не было ничего, кроме пустого деревянного стола для пикника и двух лавок. Густую траву присыпали опавшие жухлые листья, принесенные ветром из леса. «Похоже, летний домик, – предположил Хьюстон. – Или охотничий». За двухэтажным домом он разглядел вычурные качели. Но их алюминиевая распорка была погнута. А красная краска уже потускнела от времени. «Должно быть, ребенок или дети, качавшиеся на этих качелях, стали слишком большими и тяжелыми для них. Возможно, они уже подростки». Как бы там ни было, но в доме тоже было темно и тихо. «Родители на работе, дети в школе», – сказал себе Хьюстон. Вход в гараж находился сбоку. В оконце его деревянной двери зазывно блеснул солнечный лучик. «Дверь может быть заперта, а может быть, и не заперта. Лучшего места ты не найдешь!»
Хьюстон знал, что делать. Некоторые его персонажи уже делали такое. Он наблюдал за ними, когда описывал это. И уже тогда продумал все до мелочей. Надо подойти целенаправленно к гаражной двери и быстро дернуть за ручку. Если дверь не заперта – ты тут же окажешься внутри. А если заперта, тогда ты должен без колебаний ударить локтем по стеклу, просунуть внутрь руку, не обращая внимания на все еще сыплющиеся на бетонный пол осколки, найти замок или засов, отпереть его, открыть дверь и шагнуть внутрь. Звон бьющегося стекла может привлечь внимание соседей, и они отвлекутся от своих дел, прислушаются и попытаются понять, откуда этот звук доносится. Но к тому времени ты уже будешь находиться внутри, разыскивая монтировку. А выйти незамеченным менее проблематично, чем войти. «Ты все это знаешь, – сказал себе Хьюстон. – Ты все это проделывал мысленно уже несколько раз. Просто пойди и сделай это на практике!»
Он вытащил из кармана солнечные очки и надел их. Затем надвинул козырек бейсболки на лоб. Собрался с силами и приготовился.
Но качели все испортили. Высосали всю его энергию. Дети вернулись из школы домой, выбежали на задний двор и взобрались на них. Они разговаривали о чем-то и смеялись. Алисса уперлась ногами в землю, отступила ими как можно дальше назад, потом поджала ноги и резко полетела вперед. Томми качался более плавно, осторожно держа на коленях маленького Дэви.
Звук разбивающегося стекла… и всякое движение замерло. Дети встали на землю. «Что это за человек вон там?» – спросила Алисса. «Беги в дом и позови папу!» – велел ей Томми.