На всех трех дверных проемах в дальней стене висели темные тяжелые занавеси. «Танцы на диване», – догадался сержант. Пятьдесят долларов за двадцать минут.
Он снова повернулся к Бонни.
– Так что предпочитал здесь Томас Хьюстон? Бьюсь об заклад – танцы на диване…
– Танец на диване. Один. Один за вечер.
– Это как? Двадцать минут – и все? И он уходил?
– Он сначала наблюдал за танцовщицами, пропускал пару рюмок. Потом – танец на диване. И домой.
– И всегда с одной и той же девушкой? Оставался в комнате?
Бонни отвернулась и уставилась на зеркальный шар. Когда она снова перевела взгляд на Демарко, на ее лице играла улыбка.
– В мои обязанности не входит подмечать такие вещи. Наоборот – я не должна ничего замечать.
– Это не ваше дело, конечно. Но вы ведь все равно все подмечаете. Вы слишком умная женщина, чтобы не наблюдать за тем, что происходит.
– Я знаю только то, что он больше сюда не приходит. И из-за этого я потеряла регулярный источник и без того небольших доходов.
Демарко понимающе кивнул:
– Это ваше заведение, Бонни?
– До некоторой степени.
– Тогда расскажите мне о девушках, которые здесь работают.
– Что тут рассказывать. Если ты – красотка, приветлива и мила, ты можешь заработать кучу бабок. И все наличными!
– А куча бабок – это сколько?
– В бойкий вечер? Пять-шесть сотен баксов. А иногда и больше.
– А сегодня вечер бойкий?
– Около одиннадцати будет побойчей. К этому времени подтягиваются реально красивые девочки.
– А те, что здесь находятся сейчас, не красивы?
– Вы же всех их давно рассмотрели. Вот и скажите мне, красивы они или нет.
– По-моему, Ариэль – красотка.
– Да, она могла бы работать во вторую смену, если бы захотела.
– А почему же она не хочет, если может заработать больше денег?
– Она предпочитает убаюкивать своего маленького сынишку. – Заметив на лице Демарко изумление, барменша добавила: – А что, вы думаете, ни у кого из этих девчонок не может быть материнских инстинктов?
– Вы знаете их лучше, чем я. Вот и расскажите.
– У нас тут имеются, конечно, шлюшки, сидящие на крэке и героине. Вы наверняка уже заметили парочку таких. Но у нас работают также студентки колледжей. И матери-одиночки, старающиеся прокормить своих детей. Ну, – помялась Бонни, – есть еще девушки, страдающие нервными расстройствами.
– А можно поподробней об этих нервных расстройствах?
– Как давно вы работаете копом? Вы знаете о них больше меня.
Это было так. В его памяти всплыли садисты, мазохисты, боксеры-убийцы, громилы, маленькие потерянные девочки, конченые, дрожащие в ломке наркоманы, распутники, нимфоманки, фетишисты. Демарко знал, почему женщины трахались, когда делали это не ради удовольствия или денег. Они трахались, потому что хотели быть любимыми или жаждали обрести над мужчиной контроль. Или сделать больно себе или кому-то еще. Они трахались ради самоуничтожения, пускай даже временного.
– У профессора Хьюстона была здесь любимица?
– Я только разливаю напитки.
– Да помню я, Бонни, в чем заключается ваша работа. Я просто спрашиваю. И все. Быть может, вы заметили что-то особенное…
– Как правило, после девяти-десяти вечера я настолько занята, что успеваю обращать внимание только на текущие мне в руки деньги. Кстати! С вас тридцать долларов. Плюс чаевые.
– Тридцать долларов? Я же не заказывал те две порции виски; вы мне их сами подлили.
– А я не заставляла вас их пить. Ладно, двадцать баксов за шампанское и пять за один «Джек». Остальное с меня.
Нахмурившись, Демарко выложил на стойку две двадцатки.
– Вечер в клубе «Уисперс» обходится не дешево… Не находите?
– Хотите дешевле, развлекайтесь в других клубах. Вы наверняка их уже все знаете.
Сержант пропустил комментарий барменши мимо ушей.
– Значит, Хьюстон приходил по вечерам в четверг…
– Последний месяц было так.
– А в какое время он здесь появлялся? Около десяти?
– Иногда чуть раньше. И всегда уходил в одиннадцать.
– Он наблюдал за танцовщицами. А потом заказывал танец на диване…
– Оплачивал выпивку и уезжал домой.
– Без приключений…
– Идеальный посетитель.
– А эти танцы на диване…
– Я позову вам Ариэль.
– Нет, мне не надо. Я говорю про Хьюстона.
– Вы уверены? А мне показалось, что между вами проскочила искра…
– Перестаньте!
– Ну вот, а я-то думала, что вижу зарождение любви.
– Бонни, пожалуйста!
– Ариэль могла бы обрести замечательного папашку для своего сынишки.
– В мои планы не входит становиться кому-то папашкой.
– Ариэль играла в школе на валторне. Она рассказывала вам об этом?
– Бонни! Скажите мне лучше следующее: что на самом деле происходит в этих комнатках?
– Видите занавеси?
– Да.
– А то, что за ними?
– Нет.
– Ну, так и я не вижу.
– А одиннадцатая заповедь не применяется за этими шторами?
– Я туда захожу, только чтобы пропылесосить. Так что не знаю.
– А кто может знать?
– Вы… вы сами можете узнать… за пятьдесят баксов.
– Плюс чаевые.
– Вы схватываете на лету, сержант Демарко.
– Но не так быстро, как вы, – с этими словами он осушил свой бокал и спокойно поставил его на барную стойку. – Мне необходимо узнать, кому из девушек Хьюстон отдавал предпочтение. Эта особа, скорее всего, юная…
– Здесь нет девушек младше двадцати одного года.
– Ну, значит, выглядит очень юной. У нее зеленые глаза. Длинные ноги. Возможно, она прихрамывает, но только слегка. Большинство людей ее хромоту даже не замечают…
– Здесь нет хромоножек, – перебила его Бонни. – А вот зеленых глаз и длинных ног у нас с избытком. Подождите немного и сами увидите.
– Она держит себя в форме. Возможно, занимается в парке йогой, – продолжил Демарко.
– Я не дружу с йогами, – опять вставила Бонни.
– Вы можете быть серьезной хотя бы минуту?
– Послушайте, сержант. Назовите мне хоть какие-то особенные черты, и, быть может, я сумею вам помочь.
– Юная, красивая, длинноногая, зеленоглазая. Этого вам не достаточно?
– Это все равно что гадать на кофейной гуще.
– Тогда, может быть, вы дадите мне имена и адреса всех девушек, работающих в клубе?
– Я не дала бы их вам, даже если бы знала.
– Вы не знаете их имен?
– Я ни с кого не требую резюме. Тут все – фрилансеры. Девушки говорят мне имя, и я их так называю. Они приходят и уходят. Я не лезу в их личные дела.
– И никто из них не нуждается в толике материнской заботы?
Бонни поморщилась, но лишь на мгновение:
– Я не гожусь на роль матери.
Демарко ожидал от нее другой реакции.
– Мне нужна ваша помощь, Бонни, – сказал он. – Иначе мне придется прийти к вам снова. И опросить всех посетителей, переступающих порог вашего заведения. Хотя, может быть, хватит и припаркованной у входа полицейской машины.
Бонни снова вперилась в него. Демарко тоже посмотрел ей прямо в глаза. Наконец барменша выдала:
– Два имени. Это максимум, что я могу для вас сделать. И никаких телефонных номеров, потому что у меня их нет.
– Имена настоящие или рабочие?
– Насколько я знаю, настоящие.
– Буду вам очень признателен за сотрудничество.
Бонни взяла с кассы ручку и маленький блокнот, написала пару слов на первом листке, вырвала его, сложила и вручила Демарко.
– Не могу вам пообещать, что наша новая встреча доставит мне удовольствие. Давайте отложим ее еще лет на десять-двенадцать?
Демарко поднялся, сунул листок в карман пиджака, даже не поглядев на него, одарил барменшу улыбкой и повернулся к ней спиной.
– Я передам Ариэль от вас пожеланье спокойной ночи.
– Не стоит, – бросил, не обернувшись, сержант.
– Я узнаю любовь, когда ее вижу, – догнал его голос Бонни.
Глава 33
«Как какой-то персонаж из рассказа Фланнери О’Коннор», – подумал Хьюстон. Вот до чего он дошел. Прячется в ангаре. Изгой. Преследуемый. Ненавидимый. Загнанный как преступник в грязную темноту. Он прилег у кострища и начал погружаться в пучину своей тьмы. А потом осознал, что его желание не исполнится, и он никогда не достигнет ее дна. У него не было другого выбора, как только продолжать жить еще какое-то время. Поднявшись и собираясь поставить кухонный стул на ножки, Хьюстон вдруг понял, что перед ним – так нужный ему инструмент. Если ему удастся оторвать ножку стула от ржавых шурупов, которыми она прикручена к сиденью, он получит готовую монтировку!
Через полчаса Хьюстон уже находился в безопасности – в ангаре для инвентаря в общественном парке Брэди.
Ангар был без окон, и, чтобы дверь не закрылась, Хьюстон подпер ее ручкой бейсбольной биты. В дюймовый зазор темнота ночи просачивалась в ангар и слегка высветляла кромешную тьму. Хьюстон смог разглядеть три длинные полки, на которых грудились коробки с грязными мячами для игры в бейсбол и софтбол, шлемы и снаряжение для кетчеров. Под полками стояли две пластиковые бочки; в одной хранились бейсбольные биты, в другой – биты для софтбола. Два пакета с продуктами и уже почти опорожненный пакет с апельсиновым соком лежали от него на расстоянии руки. В его бумажнике еще остались две десятидолларовые и четыре однодолларовые купюры. А общий кредитный лимит двух его карточек составлял пятьдесят четыре тысячи долларов. На двух банковских картах было еще тридцать восемь тысяч. У него имелся прекрасный комфортный дом. Но в этом доме никто больше не жил. Он стал теперь проклятым местом. И он взывал к нему, Хьюстону, моля об огне и уничтожении.
Хьюстон сознавал, что О’Коннор описала бы эту сцену с мягким юмором. Ее повествование раскручивалось бы медленно, неспешно, но настойчиво подводя отчаявшегося человека к проявлению милосердия. Хьюстон восхищался рассказами этой писательницы и иногда дикой несообразностью жизней их персонажей. Несообразность его собственной ситуации вызвала бы у него улыбку, как и рассказы О’Коннор, если бы… если бы он не настолько остро сознавал ее неизменность. Хьюстон понимал, что его жизнь уже никогда не станет лучше его теперешнего существо