вания. Ему уже не суждено было подняться выше этого предела – самого нижнего в его бытии.
И ему нужно было что-то поесть. Но при одной мысли о еде его живот сворачивало узлом и к горлу подступала тошнота. Он в состоянии сделать только одно. И тогда, при благополучном исходе, он сможет вернуться в свой прекрасный дом, соберет вокруг себя в последний раз своих домочадцев и отправит их души в небеса – парить в облаках на восходящих потоках воздуха. А сам будет сидеть в это время среди языков красного пламени и наблюдать за тем, как их духи возносятся вверх. И к этому Хьюстон был готов.
«Опять несообразность, Том!» – донесся до него голос Клэр. И он прислушался к нему. Ее голосу можно было доверять. А вот его собственному уже нет.
«Ты собираешься отправить наши души в небеса. Но ты же не веришь ни в Бога, ни в рай… Как же так?» Хьюстон ощущал, как ее пальцы играют его волосами на затылке, чувствовал ее сладковатое дыхание на своем лице.
«Да, – сказал он Клэр, – я хочу, чтобы вы все были в раю».
«А ты сам? Ты теперь уверовал в ад?»
«Да, только в него».
«И ты готов остаться в аду навсегда?»
Хьюстон поглядел на узкую полосу серого света, пробивавшегося сквозь щелку двери. Но ответа на ее вопрос не увидел. Не нашел он ответа ни в запахе сухой пыли, скопившейся на полу. Ни в пакетах с продуктами, ни в своем бумажнике, ни в тошноте, уже не оставлявшей его.
«Я люблю тебя, крошка! – только и смог сказать Хьюстон. – Пожалуйста, прости меня! Пожалуйста, прости меня когда-нибудь. Прошу тебя, крошка! Пожалуйста!»
Глава 34
Демарко чувствовал себя слишком взвинченным, чтобы вернуться домой. Свою последнюю чашку кофе он выпил часов восемь назад. Но все равно ощущал себя так, словно нервы напитались кофеином, а кожная оболочка стала ему тесна – настолько, что хотелось из нее вылезти. Если он поедет сейчас домой, он будет там до половины одиннадцатого. И что потом? Опять усядется перед телевизором, откроет бутылку «Джека» и станет попивать его, пялясь в экран, пока сон не возьмет над ним верх?
«Забудь ты про свой телевизор. Подумай лучше о Хьюстоне! – приказал себе сержант. – Постарайся просчитать этого парня. Залезть ему в голову. Понять ход его мыслей».
Увы, Демарко был слишком возбужден, чтобы сосредоточиться только на этом. Запах Ариэль проник ему под кожу, просочился во все его поры. А остроты Бонни, ее легкий, озороватый сарказм… Господи! Как же ему не хватает общества женщины! Как же ему не хватает женского тепла, аромата и ласк! Доброты и игривости. Задушевного, сочувствующего, любящего взгляда…
Демарко мог, конечно, вернуться в клуб и пообщаться с Ариэль подольше. Рассказать ей, что копы – тоже люди. Не потому, что ей следовало об этом знать. А потому, что за разыгранным ею спектаклем сержант разглядел (или так ему показалось) добродушие. Что-то настоящее, неподдельное… И будь у Ариэль не карие, а зеленые глаза, он, возможно, задался бы вопросом: а не она ли – та самая Аннабел, что так задела за живое Хьюстона?
Нет, возвращаться в клуб Демарко не стал. Не стал он и сворачивать на трассу 417, которая привела бы его домой – туда, куда ему нужно было вернуться. Единственное место, где он мог по-настоящему расслабиться и где никому бы не причинил вреда… никому, кроме себя самого… Вместо этого Демарко проехал вперед еще четверть мили, повернул на федеральную трассу и через двадцать минут припарковался напротив Кейп-Кода Ларейн. Он ненавидел себя за слабость, одолевавшую его вот уже две ночи кряду. За неспособность избавиться от наивной, бессмысленной веры в возможные перемены. Демарко заглушил мотор и вставил CD в плеер. Нора Джонс запела ему о темноте и мрачных закоулках. «Как бы мне хотелось обжечь поцелуем губы, но я понимаю, что не могу победить…»
Свет за занавесками в гостиной Ларейн казался бледно-голубым. «Наверное, она читает… а может, слушает музыку». Ларейн работала учительницей английского языка и литературы в подготовительной школе в Эри. И прежде часто читала ему в постели. «А сейчас она читает самой себе, – подумал Демарко. – И снимает в барах незнакомых мужиков».
Рано или поздно Ларейн должна была оторваться от книги и выглянуть в окно. Она всегда чувствовала, интуитивно угадывала его присутствие рядом. «Я не хочу, чтобы это случилось сегодня ночью, – увещевал себя Демарко. – Я только послушаю песни Норы – всего четыре. А потом заведу мотор и поеду домой. Я ведь хочу только этого. И ничего другого».
На середине третьей песни светильник над входом в Кейп-Код загорелся. Демарко резко вдохнул, задержал дыхание и поморщился: застарелая боль снова сжала ему сердце тисками. В груди забродило и закружило волнение. Ларейн выглянула из окна и увидела его автомобиль. «Сейчас она выключит в гостиной свет… Ну вот, окно стало темным. Теперь поднимется по лестнице наверх. И замрет на несколько минут в ожидании. Входная дверь открыта. Но я не зайду в ее дом. Сегодня я не хочу в него заходить».
«Невысказанная правда снедает тебя изнутри…» – пропела с хрипотцой Нора.
Когда он открыл дверь и вошел внутрь, Ларейн стояла наверху лестницы, глядя в спальню и вцепившись рукой в перила. Тень в затемненном доме… И Демарко ощутил тяжесть отчаяния, которое их обоих ввергло в эту тьму, не давало из нее вырваться и то и дело сводило их вместе в этом доме. Даже не посмотрев на него, Ларейн зашла в спальню. Демарко прислонился к двери: «Езжай домой!»
Но он уже понял, что не поедет. Он не стал бы заходить в Кейп-Код, если бы действительно хотел уехать домой. Он снял ботинки и запер дверь. Потом прошел на кухню и вымыл руки. И только после этого поднялся наверх.
В темной спальне за зашторенными, как обычно, занавесками даже радиоприемник был отвернут к стене – чтобы его тусклый голубоватый блеск не падал на постель. Демарко присел рядом с Ларейн, уловил в темноте ее запах и почувствовал внутри себя пустоту. «Как ты?» – спросил он охрипшим от виски шепотом.
Ларейн ничего не ответила. Через минуту или две она перевернулась на бок и посмотрела на него. Демарко еще не различал очертаний ее обнаженного тела, но уже ощущал его теплоту. И ему жутко захотелось припасть к Ларейн, прижать к себе близко-близко и навсегда отогнать от них обоих терзавшую их боль. Но все, что он смог, – это дотронуться до ее лица и провести пальцем по мягкому контуру подбородка.
Ларейн положила на него руку, скользнула ею между его ног и задержала там.
– Мы не должны этого делать, – сказал Демарко.
Ларейн не произнесла ни слова. Она теперь всегда молчала с ним.
«Как же прервать этот чертов сценарий?» – подумал Демарко. Он так желал этого. Но в то же время сознавал – он приехал сюда, рассчитывая, что отношения между ними и дальше будут выстраиваться по этому сценарию. Рука Ларейн скользила по его телу, ее запах заполнил темноту вокруг. Сценарий написан. Остается его сыграть. Она не станет его целовать, но его руки вольны делать все, что им хочется. Демарко положил одну из них во впадинку между ее грудей, а другую на ложбинку между ног. Он всегда удивлялся тому, какой влажной она становилась от его прикосновений. Всегда гадал, что в их нечастые ночи так возбуждало Ларейн. Мысль о том, что он так сильно нуждается в ней? Или предвидение той тоски, которая накатит на него, когда он потом поедет домой… один?
Не произнося ни слова, Ларейн поглаживала его до тех пор, пока ему этого стало мало. Тогда он откатился, встал и сбросил с себя всю одежду. А когда снова лег на постель, Ларейн повернулась к нему спиной. Обхватив Ларейн за талию, Демарко вошел в нее, услышал ее тихий и быстрый вздох. И больше, как обычно… ни звука.
Из-за ее пассивности он всегда старался двигаться медленно. И при каждом толчке из нее вырывался почти неслышный стон… Но она не сжимала его руки и не произносила ни слова. Он старался быть нежным и осторожным в надежде почувствовать, как мышцы ее ног начнут подрагивать, спина выгнется ему навстречу и она снова поведет себя так, как вела до аварии – когда кричала так громко, что им приходилось закрывать летом окна. А после рождения Райана Демарко даже зажимал ей рот подушкой, чтобы не разбудить малыша.
Но ничего этого больше не происходило. По написанному ею когда-то сценарию он мог ожидать теперь только одного: грудь Ларейн будет быстро вздыматься и опадать, мышцы живота станут напряженными, а руки вцепятся в матрас. Демарко тоже пытался себя сдерживать и контролировать. Но только все глубже и глубже проваливался в темноту и растворялся в ней.
А потом он открыл глаза и ощутил неподвижность лежавшей с ним рядом женщины. Провел рукой по ее животу вверх и почувствовал, как ее руки сжали ему запястье.
Демарко отодвинулся и какое-то время лежал без движений, просто смотря на Ларейн. А потом дотронулся до ее позвонка между плеч. Ларейн дернулась и снова застыла.
Демарко знал, что ему не стоит пытаться с ней заговаривать. Но вдруг в этот раз все пройдет по-другому? Он так надеялся на это! Вдруг та женщина, которая любила слова и учила понимать их красоту школьников, вернется и позволит ему сказать ей несколько слов, излить в них снедавшую его печаль.
– Ларейн! – тихо позвал Демарко.
Но она отстранилась и соскочила с кровати.
– Ларейн, подожди!
Она проскользнула в ванную, заперла дверь и включила горячую воду. Звонкие струи с силой забарабанили по дну ванны и быстро застили все теплым паром.
Домой в ту ночь Демарко возвращался под музыку Пола Уинтера, в которой не было никакой лирики, никакой задушевности и никаких бесполезных слов.
Глава 35
Рассвет принес ту ясность и прозрачность, которые может принести только зябкое ноябрьское утро. В начале девятого Демарко уже стоял на переднем крыльце дома, попивая кофе и надеясь с помощью свежего воздуха избавиться от тяжести в глазах. Неоново-зеленая трава во дворе под лучами поднимавшегося солнца сверкала блестками мерзлых росинок. Стройные тополя по периметру участка отбрасывали на нее зыбкие полосы теней. Все вокруг казалось Демарко таким чистым и новым, что ему невольно захотелось, чтобы эта иллюзия продлилась подольше. Он твердо решил больше не уступать своей слабости, чтобы потом муки сожаления не подрывали его энергию и сосредоточенность на деле. Женщина и трое детей были жестоко убиты. А главный подозреваемый все еще оставался на свободе. И пускай этот человек был знаком и нравился Демарко. Обязанностью сержанта было его задержать, а не устанавливать, виновен он или нет. И он не хотел, чтобы еще один день прошел без какого-то прогресса в этом деле. Насытившись кофеином и солнечным светом, он, возможно, сумеет провести его плодотворно.