вряд ли соседи за ним наблюдали. Весь микрорайон казался очень тихим, «спальным»; некогда фешенебельный, он уже давно стал обителью школьных преподавателей, малых предпринимателей и рабочих среднего возраста, среднего класса, пытающихся выживать в своих первых собственных домовладениях. Наверняка все они были слишком заняты добыванием себе средств на жизнь, чтобы обращать внимание на человека, прильнувшего к задней двери Бонни и прикрывавшего своим телом кредитку, скользившую вдоль дверного косяка.
Через минуту Демарко был уже внутри. Прикрыв за собой дверь, он застыл неподвижно на месте и прислушался. Но, кроме характерного гула холодильника и тиканья настенных часов, сержант ничего не услышал.
Ступая на цыпочках, Демарко пересек кухню и остановился на пороге длинной, узкой гостиной. И, заметив на ее полу жуткий ворсистый ковер безжизненного бледно-зеленого цвета, уже смелее вошел внутрь. Гостиная сообщалась с маленьким темным проходом. Не спуская с него глаз, Демарко направился через гостиную к коридору. Если Бонни была дома, то, скорее всего, находилась в спальне, – рассудил сержант. И ему оставалось только надеяться, что, кроме нее, в спальне больше никого не было.
В доме Бонни оказалось целых три спальни. Первая была абсолютно пустой, на полу во второй лежал лишь ничем не покрытый футон, а третья спальня была меблирована массивным гарнитуром в миссионерском стиле. В ней стояли трюмо с зеркалом из мореного дуба, комод, две прикроватные тумбочки и неубранная кровать. На полу валялось несколько одежных вешалок, а дверь в стенной шкаф была распахнута настежь.
Демарко включил в этой спальне свет. Вмятины на обеих подушках. Стенной шкаф наполовину пуст. Еще одна кучка вешалок на полу. В комнате пахло табачным дымом. Разве Бонни курила? Хьюстон точно не курил, – Демарко был в этом уверен. И чья голова оставила вмятину на второй подушке? Голова Хьюстона или кого-то другого? Выключив свет, сержант вернулся в гостиную.
На журнальном столике перед софой стояли две пустые бутылки из-под пива. Слева от дальней бутылки Демарко заметил блюдце с тремя сигаретными окурками. «Какие варианты? – спросил сам себя сержант и сам же себе ответил: – Бонни курит, Хьюстон нет. Или тот другой мужчина не курит. Или, наоборот, другой мужчина курит, а Бонни нет». На фильтрах выкуренных сигарет следов помады не было.
Вернувшись в машину, Демарко связался с начальником.
– Мне срочно нужен ордер на обыск. И как только ты его получишь, пришли мне бригаду экспертов – снять отпечатки. Бонни смылась. Но с ней кто-то был. Они оставили пару пивных бутылок и полное блюдце окурков в гостиной.
– А откуда ты все это знаешь? – поинтересовался Боуэн.
– Разглядел в окно.
– И что, занавески были раздвинуты?
Демарко покосился на зеркальное окно с плотно зашторенными занавесками.
– Ну а как ты думаешь, я смог бы хоть что-нибудь разглядеть, будь они зашторены? Да, кстати, возьми еще ордер на обыск «Уисперса».
– И на каком основании прикажешь мне это сделать?
– А на таком, что Бонни провела с Хьюстоном ночь две недели тому назад. И наврала мне об этом с три короба. К тому же она достаточно умна, чтобы понимать, что я быстро вычислю ее ложь. И теперь, когда Хьюстон прячется неизвестно где, а его семья убита, она сбегает из своего дома, прихватив с собой почти всю одежду.
– А ты не думаешь, что она просто отнесла ее в химчистку?
– А ты не думаешь, что теперь тебе придется самому заезжать за своим гребаным рулетом со шпинатом?
Когда Демарко закончил разговор, Морган спросил:
– Куда теперь?
Сержант похлопал по нагрудному карману:
– Похоже, я где-то посеял ручку.
– В бардачке валяются две или три ручки. Берите любую.
– Нет, моя ручка была особенной. Подожди минутку.
Демарко вылез из машины и быстро прошел к задней двери. Через несколько секунд он уже раздвигал занавески на окне в гостиной. Потянув за шнур, он оставил между ними такой зазор, чтобы можно было заглянуть в окно и рассмотреть, что внутри. Затем поспешно вышел из дома и вернулся к машине.
– Ну что, нашли свою ручку? – участливо спросил Морган.
– Увы, что упало, то пропало. Поехали.
– Давайте я поищу.
– Забудь, – сказал Демарко, пристегиваясь.
– Но если она так важна для вас…
– Не парься, – сказал Демарко патрульному. – Правда. Никакой ценности она собой не представляет. Просто поддался сожалению.
Глава 47
Легкое марево вокруг луны обещало погожее окончание дня, но Демарко чувствовал лишь приближение зябкой ночи. Еще не было и шести часов вечера, а тусклое солнце уже низко висело над западным горизонтом, и на другом краю неба поднималась бледная растущая луна, заволоченная облаками.
Демарко присел на верхнюю ступеньку своего заднего крыльца, уперев ноги в горку кирпичей, которыми он начал выкладывать садовую дорожку еще десять лет тому назад. Он тогда снял дерн и пласт грунта, выровнял всю дорожку от крыльца до входа в гараж, в шестидесяти футах от дома, но успел выложить только три четверти пути. А потом все потеряло смысл. И эта дорожка тоже. И неиспользованные кирпичи, сложенные «елочкой», остались лежать возле крыльца. Демарко хотел выложить дорожку, чтобы Ларейн на пути от гаража к дому не приходилось перепрыгивать через лужи, образовывавшиеся на заднем дворе после сильных дождей. А теперь, когда шел дождь, последние пятьдесят футов траншеи заливала мутная вода, иногда даже с вырванными из притоптанной земли сорняками. Демарко уже не ставил машину в гараж, а оставлял ее прямо на улице. А гараж отпирал очень редко – да и то лишь затем, чтобы достать газонокосилку. В его темных углах до сих пор стояли старые, порванные мешки с семенами и почвосмесями, глиняные горшки, в которые Ларейн каждую весну высаживала садовые цветы, и тонкие полиэтиленовые пакеты с луковицами гладиолусов и почковидными, морщинистыми семенами настурции.
Демарко уже порядком поднадоели незаконченная дорожка и заросший травой двор, затянутая дымкой луна и лениво заходящее солнце. Ему очень хотелось вернуть ту энергию, буйство чувств и радость жизни, которые переполняли его в те дни, когда он начал мостить дорожку, обустраивать комнату на втором этаже гаража. Но это желание было сродни давней несбывшейся мечте. Его пронизывала ностальгия по прошлому, чувство утраты… и больше ничего.
Демарко погрузил край булки в пластиковый полулитровый контейнер, наполненный оливками Каламата, вялеными помидорами и обжаренными зубчиками чеснока. Но чесночное масло только едко щекотало ему язык – как воспоминание об утраченном наслаждении больно щекочет память. А пиво из коричневой бутылки с декором из стекляруса только слегка обжигало горло, не доставляя больше никакого удовлетворения.
Сержант целый день прождал результаты обыска дома Бонни. Он уже знал о лобковых волосах, найденных на простыни, и о крошечных капельках чьей-то крови, обнаруженных на унитазе. Но на проведение ДНК-анализов требовалось несколько дней. И даже готовые, они могли мало что рассказать ему за отсутствием образцов для сравнения. Но больше всего Демарко не терпелось узнать, чьи отпечатки пальцев остались на второй бутылке из-под пива на журнальном столике Бонни. По идее, они должны были принадлежать тому мужчине, с которым Бонни сейчас состояла в связи. Демарко не хотелось верить в то, что этим мужчиной был Хьюстон; и он не мог найти ни одной веской причины, объяснявшей такой выбор Хьюстона. Но он слишком хорошо изучил человеческую натуру и поведение, чтобы понимать: высокий уровень тестостерона порой выключает у человека всякую логику.
К сожалению, патрульный Кармайкл пока еще не смог пробить отпечатки пальцев по национальной базе дактилоскопических данных. Где-то зависли компьютеры. Между тем еще одна бригада экспертов-криминалистов производила обыск в «Уисперсе». Демарко ничего больше не оставалось, как сидеть и ждать. Боуэн приказным порядком отправил его домой, велев отдохнуть и «хотя бы чего-нибудь поесть». Так у сержанта образовалось несколько часов простоя.
Демарко разжевал оливку и выплюнул косточку в траву. «А вдруг тут вырастет оливковое дерево», – почему-то подумалось ему. Дерево жизни… И тогда он посадит рядом с ним яблоню – дерево познания. И у него будет свой собственный райский сад… «Мой собственный гребаный Эдем», – скривился Демарко.
Приглушенный джангл зазвонившего мобильника заставил его вздрогнуть. Демарко поспешно вытащил телефон из заднего кармана брюк и приложил к уху, даже не посмотрев, кто звонит.
– Ну, наконец-то, черт вас возьми, – рявкнул он.
– Простите, – удивился в ответ мужской голос. – Это сержант Демарко?
– Извините. Я ожидал другого звонка. Это вы, Нейтан?
– Да, я, сэр. Тут такое дело… Я пришел домой всего несколько минут назад и обнаружил на автоответчике тревожное сообщение. Я подумал, что вам следует о нем знать.
– Насколько тревожное?
– Оно от Томаса.
Демарко сел прямо.
– И?
– Сообщение пришло в 16:19. Меня не было дома весь день, и тут такое…
– Что он говорит, Нейтан?
– Подождите секундочку. Я включу вам его.
Щелкнула кнопка. Послышалось приветствие Нейтана. Потом гудок. А за ним хриплый голос Томаса Хьюстона, волнующий и пугающий своей напевной монотонностью:
Это было давно, это было давно,
В королевстве приморской земли:
Там жила и цвела та, что звалась всегда
Называлася Аннабель-Ли.
Я любил, был любим, мы любили вдвоем.
Только этим мы жить и могли.
И любовью дыша, были оба детьми
В королевстве приморской земли.
Но любили мы больше, чем любят в любви, —
Я и нежная Аннабель-Ли.
И, взирая на нас, серафимы небес
Той любви нам простить не могли.
Оттого и случилось когда-то давно,
В королевстве приморской земли, —