В лаборатории все осталось по-прежнему, как будто доктор просто отлучился в Кхассаро. Ровно, привычно гудел двигатель, светились сигнальные лампочки на щите, покачивались стрелки приборов. Руми обошел и проверил свое электрохозяйство. Потом снял с гвоздя карабин и удобно приладил за плечами. Вышел, закрыл на ключ дверь электростанции и посмотрел на тропу. Паулы не было. Паула ушла…
Пройдя по мосткам через поток, индеец вскарабкался по обрыву. Серые камни с пучками пожелтелой травы скрывали шалаш — выгнутый лист рифленого железа, прислоненный к замшелой глыбе. Здесь Руми заготовил припасы: рюкзак с консервами и табаком, солдатские подсумки с карабинными патронами, цинковый бидон с водой. Заботливо обложил сухой травой, укрыл брезентом дюралевую коробку с гальванической батареей и медным рубильником. От нее бежал, прячась в трещинах, тоненький желтый проводок, спускался вниз, нырял под струю потока и на том берегу под землей уходил в подвал электростанции.
В тот день к больничной ограде поодиночке приходило несколько индейцев из Кхассаро. Руми спускался со скал, встречал их у ворот и объяснял, что сеньор доктор уехал надолго. Присев на корточки, индейцы выкуривали трубочку, советовались с Руми о своих недугах и уходили.
На второй день не пришел никто — весть об отъезде доктора быстро распространилась по окрестным селениям. Зато на третье утро, когда солнце только краешком показалось из-за горы и Руми подремывал с потухшей трубкой в зубах, из-за утеса появилась группа людей на усталых, заморенных мулах. Люди были незнакомые, не из Кхассаро и не из окрестных селений. Руми ящерицей сполз к потоку, перебежал мостки и, засунув руку в карман, где лежал пистолет, с беззаботным видом вышел навстречу гостям. Все пятеро оказались индейцами из дальних поселков, с Каменного ручья. Руми рассказал и им, что доктор уехал. Угостил хорошим табаком, даже налил из фляжки по порции виски — очень уж у них был усталый и болезненный вид. Но индейцы уходить не торопились. Когда Руми намекнул, что у него много дел на сегодня, один из гостей, тощий, еще не старый, но совсем лысый тхеллук, сказал:
— Мы слышали, что сеньор доктор уехал. Но нам очень-очень надо сеньора доктора. Может быть, он скоро вернется?
— Нет, — ответил Руми. Подумав, добавил: — Может, совсем не вернется.
— Нас послал к сеньору доктору старый вождь Одинокий Лось. Он совсем старый вождь и совсем больной. Его глаза плохо видят. Но его мудрость зорче глаз. Одинокий Лось сказал: только сеньор доктор, может быть, сумеет помочь беде тхеллуков с Каменного ручья.
Тхеллуки еще помолчали. Потом лысый спросил:
— Не ты ли тот самый человек, который умеет читать и которого зовут Руми?
— Да, я Руми, и я умею читать.
Индейцы переглянулись. Лысый бережно достал из-за пазухи помятый листок бумаги.
Он взял бумагу и принялся разбирать кривые буквы, написанные полуслепым вождем.
«Сеньор доктор, друг тхеллуков! — писал Одинокий Лось. — Смерть пришла к людям Каменного ручья. Наши знахари не могут ничего сделать. Белый доктор гринго не может ничего сделать. Уходят в землю наши дети, наши женщины и мулы, и опустели жилища тхеллуков. Люди расскажут. Сеньор доктор добр и мудр, он поможет тхеллукам».
— Что же случилось на Каменном ручье? — спросил Руми, прочитав письмо. — Не чума ли пришла в селения?
— Так еще никогда не умирали, — покачал головой лысый. — И это не чума. Целые поселки вымирают. Сначала дети и старики, потом женщины, потом молодые и сильные мужчины. И гибнет скот. Мы все тоже больны, — он указал на спутников.
— О каком белом докторе пишет Одинокий Лось?
— Белый доктор живет в лагере гринго. И он сам тоже гринго. Три года назад они прилетели к нам из самой Америки, так они говорили. Потом летающие машины белых унесли их. Потом принесли снова. В лагере у них стоят большие черные машины. И гринго направляют трубы на горы и селения.
— Какие трубы?
— Мы не знаем. Черные большие трубы на ножках. Вождь Одинокий Лось говорит, что от труб болеют и умирают тхеллуки. Одинокий Лось мудр, и если он говорит, значит, так оно и есть.
— Но белый доктор лечит вас.
— Он дает пить соленую и кислую воду. Но люди все равно умирают. Тогда доктор гринго разрезает мертвых и смотрит, что у них внутри. А родственникам умерших дает за это деньги.
— Почему вы думаете, что гринго насылают болезнь?
— Гринго говорят, что смотрят в трубы на звезды. Но мы не верим. Хотя они все очень добры и дают индейцам виски. Они очень жалеют тхеллуков. Но все-таки это они насылают болезнь. Так говорит Одинокий Лось. Он знает. И мы знаем.
— Зачем?
— Они не говорят. Вчера прилетел их большой начальник и привез большую трубу. И Одинокий Лось послал нас к сеньору доктору. Пусть приедет, пусть спросит гринго, зачем они мучают тхеллуков. Но сеньора доктора нет…
— Тогда надо прогнать гринго с Каменного ручья.
— За что? За то, что смотрят на звезды? Ведь мы не знаем правды. А разве можно прогнать человека, если не знаешь точно, в чем он виноват?
Руми рассматривал мелкие красные пятна на сухой коже гостей, осунувшиеся лица, запавшие, тусклые глаза.
— А сеньора доктора нет… — грустно повторил лысый.
Индейцы молчали. И молчал Руми.
— Ты поможешь нам? — спросил негромко лысый индеец.
Руми ответил не сразу.
— Я не могу идти на Каменный ручей. И я не знаю, что надо делать.
Нависло долгое молчание.
Потом лысый тяжело поднялся и пошел к мулам. За ним и остальные.
— Подождите, — остановил их Руми. — Дайте мне еще подумать.
Они замерли. И стояли так, пока он думал. Они боялись потревожить его мысли.
— Если вы поедете быстро, очень быстро, когда вы будете на Каменном ручье?
— Наши мулы больны. Но если надо… к полудню мы приедем.
— Хорошо. — Руми встал. — Сзывайте всех здоровых и сильных мужчин, укройте под плащами какое найдется оружие и идите к гринго. Спросите, зачем они пришли и правда ли, что от них идет смерть. Гринго скажут вам всю правду.
— Они не скажут правды.
— Они скажут. И тогда поступайте с ними как воины. Или болезнь отняла у вас смелость?
— Мы не боимся, — тхеллук гордо вскинул лысую голову. — Нам уже нечего бояться. Но у гринго нет правды…
— Вы слышали, что я сказал? Или вы не верите мне, другу сеньора доктора? Гринго откроют вам свои тайны.
Тускло-черные глаза лысого тхеллука смотрели в землю. Под неподвижностью глинисто-смуглого лица таилось недоверие.
— Хорошо, мы передадим твои слова Одинокому Лосю.
Индейцы прощально тронули Руми за плечо и пошли к мулам.
Когда солнце проплыло в небе половину пути, индеец посмотрел на наручные часы — подарок доктора — и стал спускаться к потоку.
Белые — горячие стены электростанции встретили его сонным гудением турбины. Он отомкнул дверь и вошел. Щит с приборами смотрел на Руми красными и зелеными глазами сигнальных ламп, словно спрашивал: «Ну и что ты надумал, Руми?» Индеец хорошо разбирался в сложностях этих приборов, рубильников, сигналов, в переплетении проводов. Он теперь знал душу машины. И все же испытывал перед ней мистический трепет, как перед мудрым богом белых.
Руми остановился у отдельного маленького щитка, отмеченного буквой «V». Слушал голос машины, думал. Машина ждала, она не умела или не хотела подсказать…
Руми думал. И показалось ему, что за спиной, в кресле перед столиком, сейчас сидит сеньор доктор. Сидит, курит сигарету и смотрит в спину Руми.
«Включи рубильник, посмотри на сигнал и на прибор», — спокойный, доброжелательный, ободряющий голос сквозь гул генератора. Так говорил сеньор доктор, когда обучал Руми. «Ты все понял, Руми? Восемнадцатого августа в полдень включишь рубильник», — так говорил сеньор доктор, когда уезжал. А сегодня только семнадцатое…
«Гринго откроют вам свои тайны. Или вы не верите мне, другу доктора?» — так говорил сам Руми сегодня.
Индеец глубоко вздохнул и включил рубильник.
Вспыхнул на щите красный сигнал. Стрелка прибора плавно отошла на десять делений вправо и остановилась, покачиваясь. Руми выждал десять минут по часам и стал чуть заметно вращать штурвальчик реостата. Стрелка пошла вправо.
Через полчаса он вышел и замкнул дверь. День показался еще более ярким, нагретый горный воздух еще пахучее после запахов масел и резины. Ничто не изменилось кругом. Только росло в груди индейца беспокойное желание сказать кому-то о чем-то… Может быть, вот этим камням — о том, что он ослушался приказа.
Когда солнце уже коснулось раскаленным краем далекой сиренево-розовой горы, на тропу нерешительно вышел человек. Рука Руми потянулась к карабину. Но тотчас же он оставил оружие, и совсем иное, недостойное мужчины волнение заставило дрогнуть его тонкие губы — там шла Паула. Она шла к воротам больничной изгороди, настороженно, как пугливый зверек, вглядываясь в молчаливые коттеджи.
Сначала Руми обрадовался — ведь это Паула! Потом рассердился — как она посмела! Потом опять обрадовался — все-таки это была Паула… Он скатился с обрыва и встретил ее у входа, встретил не так сурово, как следовало бы.
— Руми! Послушай меня, Руми! — она так волновалась, что даже не опустила глаз, как подобает девушке при встрече с мужчиной. Избаловал девчонку сеньор доктор!
— Приказано всем уйти, ты же знаешь… — голос Руми звучал не очень уверенно — ведь он и сам нарушил приказ.
— Руми! Отец продал меня кому-то! Не знаю кому! Не спрашивала кому. Просто убежала. Он отобрал деньги, что подарил сеньор доктор, и теперь пьет гуаро. Сеньор доктор говорил, что человек, пусть даже женщина, — не мул, чтобы его продавать! Я не хочу, не хочу, Руми! Не прогоняй меня! Может, я плохая дочь, что ушла. Я старалась быть покорной… Но сегодня что-то случилось со мной… Руми, не прогоняй! Или я уйду за горы, в большие поселки белых людей, о которых рассказывают так много дурного…
Она лепетала сбивчиво, теребя цветастый платок на груди. И вдруг заплакала, тихо, горько, не пряча лица. Руми совсем растерялся и, что еще хуже, не сумел скрыть от женщины своего замешательства. Он взял девушку за руку и совсем неожиданно для себя пробормотал: