могли. Все смирились с его присутствием в классе и молча терпели. В какой-то момент мне стало его жалко, и я подсела к нему в столовой. Я увидела в нем такого же изгоя, каким была я сама. Мне показалось, что мы могли бы подружиться. Он не был слишком разговорчивым, а мне часто просто нужна была компания, чтобы не сойти с ума от своих бесконечных мыслей. Так мы стали гулять вместе и после школы. Иногда мы садились на автобус и уезжали на пляж, где сидели на песке и делали уроки или читали. У Алека часто с собой была еда. Его родители очень заботились о нем и давали целый контейнер со всякой всячиной, чтобы он не умер с голоду на уроках. Но мы ходили в столовую, а всю еду из контейнера съедали после уроков. Сначала его родители переживали, что он поздно возвращается домой из школы, поэтому я познакомилась с ними. Казалось, они обрадовались мне гораздо больше, чем мои собственные родители. Обо всем меня расспрашивали, но больше задавали вопросы про мои интересы, а не про мою семью. И были рады, что у Алека появилась такая подруга, как я. Поэтому они мне тоже понравились. Своим я про Алека ничего не сказала. Да у меня никто ничего и не спрашивал. Рядом с Алеком я чувствовала себя в безопасности. Ко мне, тогда уже повзрослевшей девушке, могли часто пристать на улице какие-то парни постарше. В такие моменты мне становилось жутко страшно, и я спасалась бегством, даже если они просто делали мне комплимент. Хотя, в общем-то, большинство из них любые, даже самые милые, слова произносили таким скабрезным тоном, что воспринимать их как что-то приятное не представлялось возможным. Алек был рядом, и прохожие на улице не подозревали ни о каких диагнозах, они просто видели около меня довольно крупного парня, а я чувствовала себя уверенно. Часто я читала Алеку вслух или рассуждала о чем-то, что меня давно волновало, а выговориться было некому. Он сидел и слушал, не глядя мне в глаза и часто хмурясь. Но я продолжала, если только он не вставал молча и не отсаживался подальше от меня. Тогда я понимала, что он не в настроении разговаривать, и занималась своими делами. Однажды мы сидели на пляже и ели ягоду – ему с собой в тот день дали целый контейнер свежей испанской клубники. Когда наступал сезон, такие контейнеры продавались на каждом углу за девяносто девять центов. Я обожала эту клубнику! И вдруг ни с того ни с сего он говорит:
– А знаешь, что еще называют «клубничкой»?
Мне вдруг стало не по себе от того, каким голосом он это сказал и как зашевелил бровями. Я равнодушно пожала плечами, стараясь показать всем своим видом, что мне неинтересно, и надеясь, что он не станет продолжать. Но он продолжил:
– Фильмы для взрослых… Ты видела такие?
– Нет. Я не взрослая. – Я опять попыталась намекнуть, что не хочу об этом разговаривать.
– У тебя уже есть грудь.
– Зачем ты это говоришь? Перестань. Мне это не нравится.
И тут он положил свою руку мне на бедро и придвинулся. Я вскочила на ноги, опрокинув контейнер с клубникой, а он резко встал и схватил меня за запястья. Я вдруг поняла, насколько он сильный и что я совсем не знаю, как привести его в чувства.
– Куда ты? Я хочу тебя поцеловать. – Он говорил это каким-то детским тоном, словно ребенок, который клянчит конфеты у родителей в супермаркете, и от этого становилось совершенно жутко.
В такие моменты понимаешь, что привычные схемы поведения не работают, а других ты не знаешь. Он потянулся ко мне, я врезала ему ногой в пах, дернула руки так, что мне показалось, я вывихнула предплечья, и побежала. Кровь стучала в висках, и уши заложило. Лицо будто горело, а воздуха не хватало, хотя я втягивала его ртом. Я добежала до какого-то кафе и попросила воды. Трясущимися руками я взяла стакан, который мне подал пожилой мужчина за стойкой, и выпила залпом, клацая зубами о стекло.
– У тебя все в порядке? – спросил мужчина.
Я кивнула, но, видимо, в моих выпученных глазах читался ужас, поэтому мужчина предложил мне присесть за столик, а через минуту принес мне лавандовый чай, чтобы я успокоилась. До автобуса по расписанию оставалось еще пятнадцать минут, но я не хотела идти на остановку, потому что там мог быть Алек. Я пропустила еще несколько автобусов и только через полтора часа поехала домой. Дома мне жутко влетело за то, что я оставила свою сумку на пляже. Там были учебники, библиотечная книжка, тетради и ручки. Алек не взял мою сумку. Или взял, но не отдал мне. За книжку мне пришлось заплатить из денег, выданных мне на столовую, и оставшиеся пару месяцев до конца года я переписывала задания из учебников одноклассников, чем только подтвердила свой статус девочки со странностями. После этого происшествия я старалась даже не смотреть на него. А на следующий год его перевели в другой класс.
– В первый раз сюда меня привезла бабушка, поэтому, что бы тут ни случилось, оно для меня останется одним из самых приятных. Хотя я теперь не всех подряд сюда привожу.
– О! – удивленно вскинул брови Даниэль. – Я – не все подряд, это приятно. Ты по ней скучаешь?
– По бабуле? Конечно!
– И совсем не злишься?
– Злюсь? Если только совсем чуть-чуть. Я знаю, это не ее вина, и я, эгоистка, хотела бы, чтобы она жила, потому что мне без нее грустно. Это отвратительно. Понимаешь, люди настолько ужасны, что даже самые светлые и добрые свои поступки они совершают из абсолютно эгоистичных побуждений. Но она и правда могла бы еще пожить, она же была бодрой и веселой. Ну хотя бы еще десять лет…
– И тогда ты могла бы ее легко отпустить?
– Не думаю. Как можно легко расстаться с тем, кого ты любишь? С человеком, рядом с которым ты можешь чувствовать себя чуть больше самим собой, чем со всеми остальными… – И, помолчав, она добавила: – Наверное, если бы я все десять лет знала, когда она уйдет, я могла бы лучше подготовиться. Но легче бы все равно не стало.
– А что ты забрала из магазина бабушки?
– Ее записи, блокноты и дневники. Там столько всего! От рецептов чайных сборов и путеводных заметок по Индии до историй тех людей, которые приходили к ней в магазин.
– Что за истории?
– Всякие разные! Есть житейские, которые читаешь как рассказы, а есть совершенно волшебные. Я помню, что люди с ней делились такими вещами, я сама слышала не раз, только потом я узнала, что она их коллекционирует. Она могла любую обыкновенную историю рассказать так, что та становилась невероятной. Бабуля была словно огранщик алмазов… Моя любимая, например, про девочку, которая боролась со страхами. Бабушка описала страхи так, будто они какие-то реальные существа, которые появляются из ниоткуда и преграждают дорогу. Девочка не может видеть ничего кроме них, а они неприятны, девочка замирает, закрывает глаза и не может двигаться. А когда решается заговорить с ними, выясняет, что они ее оберегали все это время, ограждали от опасностей, ведь кажется, что стоять всегда безопаснее, чем идти. Но это только на первый взгляд. И девочка решает с ними дружить, потому что не такие уж они и неприятные и, на самом деле, любят ее. И тогда они становятся не перед ней, а за ней и подталкивают вперед…
– Да, не всем так повезло с бабушкой. Кстати о страхах. А ты до сих пор мечтаешь стать певицей? – спросил Даниэль, переведя взгляд с воды на Клариссу.
– Что? Нет, конечно.
– Судя по тому, как ты танцевала, ты довольно музыкальна.
– Ну спасибо, – улыбнулась Кларисса. – Но у меня получилось, потому что ты хорошо вел.
– Хоть на что-то гожусь, – усмехнулся Даниэль.
– Да что ты прибедняешься! – Кларисса толкнула его локтем в бок.
– Да не прибедняюсь, у меня с самооценкой все в порядке. А вот от тебя комплимента не дождешься.
– Тем они приятнее. Разве нет?
– Некоторые люди умеют ценить комплименты, даже если их много.
– Но ты к ним не относишься, да ведь? Не знаю, по-моему, люди склонны все обесценивать.
– Но у них не получится, пока ты на страже. Так их! Пусть заслужат по́том и кровью каждый комплимент!
– Скажи лучше, кем ты сам хотел быть в детстве?
– Да много кем. От футболиста до выгульщика собак.
– Собак? Правда? С твоей любовью к чистоте?
– Одно другому не мешает. Я же собирался убирать за ними в том числе. Любовь к чистоте не подразумевает ненависти к грязи. Когда ты любишь чистоту, ты просто берешь и убираешь грязь.
– Я всегда мечтала о собаке. Мне бы хватило одной, я не ставила амбициозных целей поставить на конвейер свою любовь к собакам.
– Вот видишь, опять ты…
– Прости, не буду, – лукаво улыбнулась Кларисса и шмыгнула носом.
– Я думаю, надо пройтись, – сказал Даниэль, поднимаясь и отряхивая пальто. Кларисса кивнула.
– Да, что для Перпи безветренная погода, то для какого-нибудь Парижа – шторм.
– Так и что тебе мешает завести собаку сейчас?
– Не знаю… Я думала об этом, но всегда приходит в голову, что я могу заболеть или со мной что-то случится, и погулять с Люсьен будет некому.
– Люсьен?
– Если девочка. А если мальчик, то Сезар.
– Если у тебя и клички для них готовы, то надо брать, я считаю. Хочешь, я буду гулять с ними, если ты заболеешь или с тобой что-нибудь случится?
– Мы живем слишком далеко друг от друга, они изгадят всю квартиру, пока ты доедешь до моего дома.
– Значит, нужно жить поближе. Ты что, всю жизнь собиралась снимать квартиру там… где ты снимаешь ее, в общем?
Кларисса пожала плечами.
– Тебе же нужно будет искать новую работу. Кем ты, кстати, сейчас мечтаешь стать? Я ничего не имею против работы официанткой, но вряд ли это та работа, о которой люди действительно мечтают, хоть некоторым она может и нравиться.
– Хочется, конечно, тебя сейчас щелкнуть по носу за твой снобизм…
– Но ты не дотянешься.
Кларисса цокнула языком.
– Но я и впрямь не мечтаю быть официанткой. С моим характером от этого страдаю не только я, но и посетители.
Она замолчала.
– Ну так и? – Даниэль посмотрел на нее вопросительно.