Женщина поднялась на лестничную площадку и пошла к двери напротив квартиры Клариссы, оказавшись к ней боком.
– Мадам Лефрен? – Кларисса чуть не подпрыгнула на лестнице. – Вы живы?
Женщина замерла, уставившись круглыми серыми глазами на Клариссу:
– Простите?
Кларисса спустилась к ней на площадку. Женщина, немного оторопев, сделала шаг назад.
– Я вас знаю? – Мадам Лефрен, прищурившись, продолжала всматриваться в лицо Клариссы.
– Лет пятнадцать назад я взяла у вас несколько книг почитать. Так и не вернула.
– Кларисса! – Мадам Лефрен от удивления открыла рот. – Девочка! Это ты? – Она взяла ее за плечи и притянула к себе, чтобы приобнять. – Вот это новость! Сколько же тебя не было в наших краях?
– Восемь лет, – сказала Кларисса, немного задумавшись.
Странно. Мадам Лефрен знала, что она давно не появлялась дома?
– Ты домой приехала, да?
– Ну… вроде того. Теперь сомневаюсь, что стоило.
– Ты уже была там? – Мадам Лефрен указала на дверь квартиры Клариссы.
– А они еще там живут? – несмело спросила Кларисса.
– Так, все ясно, не была. Зайдешь к старой соседке на чай? – Она стала открывать ключами дверь и, усмехнувшись, добавила: – Пока я еще жива!
Кларисса с огромным облегчением кивнула. Она подумала, что ей представилась отличная возможность потянуть время, и только потом сообразила, что даже не знает, о чем разговаривать с мадам Лефрен.
– Можешь называть меня по имени, – сказала мадам Лефрен, когда они прошли на кухню.
– А как вас зовут? – нахмурилась Кларисса.
– Маргарит-Жозефин.
– Эм. Спасибо, мадам Лефрен мне как-то привычнее.
Мадам Лефрен засмеялась, а Кларисса села за круглый столик возле окна на уютной кухне.
– Для друзей я Жози, на самом деле. Называй меня так.
– Хорошо, Жози.
– Так что привело тебя обратно домой? – спросила Жози, включая симпатичный голубой чайник, и взяла большие керамические кружки с коврика для посуды у раковины.
– Уже и не знаю, если честно, – растерянно произнесла Кларисса, посмотрев в окно.
– Разве не желание повидаться с матерью?
– Ну да, и с отцом… Но что им сказать, если тебя не было восемь лет? Я ехала с твердой уверенностью вывалить на них все свои претензии. А теперь вот думаю: и что толку?
– Ох, претензии… – взволнованно произнесла Жози. – Насчет чего?
– Насчет того, что я теперь вообще не знаю, что делать со своей жизнью.
– И это их вина? – вкрадчиво спросила Жози, доставая из пакета свежие круассаны и шоколатины. Кларисса будто перенеслась на пятнадцать лет назад.
– А чья? Уж вам ли не знать! Вы же наверняка прекрасно слышали, в какой атмосфере я росла. Вам для этого, наверное, даже не приходилось выходить из квартиры, через две двери все было прекрасно слышно, думаю.
– Да, понимаю, иногда твои родители шумели… Но, надо отметить, никогда поздно вечером или ночью, поэтому никто из соседей не возмущался.
– О, как прекрасно, – проворчала Кларисса. – Мои родители орали друг на друг только в положенное время. Соседям, конечно, было не так плохо, раз они от этого не сбежали.
– Ты уехала к бабушке, да?
– Да… Но у нее мне удалось пожить только пару лет. Потом я уехала, но недалеко, в Париж, чтобы приезжать в выходные, а потом… потом бабуля умерла. Мне было двадцать. – Голос Клариссы дрогнул, и тут же она добавила сердито: – Родители даже не соизволили приехать на похороны. Я отправляла письма всем.
Жози заварила травяной чай, поставила одну кружку перед Клариссой, вторую – напротив и села за стол. Кларисса вдруг подумала, что Жози очень напоминает ей бабушку. Примерно того же возраста, такая же седая, с травяным чаем в руках и на фоне открытых полок кухонного гарнитура, где наставлены всевозможные баночки, флакончики, жестяные коробочки, кулечки… Вылитая бабуля в своем магазинчике.
– Когда, ты говоришь, это случилось?
– Четыре года назад. Мне пришлось самой все организовывать. Там была куча дел. Бабуля оставила долги… Хорошо, что у нее было много друзей и они вызвались помочь. И ее юрист оказался толковым мужиком, тоже очень помог. Да и в завещании все было расписано до мелочей. Бабуля постаралась облегчить всем жизнь даже после своей смерти. А они даже не приехали. Они же никуда не уезжали? Я уже потом было подумала, что они могли переехать и не получить от меня письмо – мало ли! Но раз вы говорите, они до сих пор здесь…
– Твоя мама живет здесь, – покивала Жози, сделав глоток чая.
Кларисса внимательно посмотрела на нее и с осторожностью в голосе спросила:
– А отец?
Жози вздохнула.
– Он умер…
Кларисса пропустила один вдох. Казалось, кто-то обмотал ее грудную клетку жгутами и резко затянул их. Жози продолжила, копаясь где-то у себя в памяти и не глядя на Клариссу:
– Как раз, получается, четыре года назад. В мае.
– В мае… – пробормотала Кларисса. В голове вдруг исчезли все мысли. Ей хотелось рыдать? Кричать? Сожалеть, что не приехала раньше? Что пропустила похороны отца? На самом деле ей показалось, что она ничего не чувствует по поводу его смерти. Но это было очень тягостное ощущение.
– Да, в конце, в двадцатых числах… А до этого он месяц лежал в больнице. Твоя мать все свободное время проводила там.
Кларисса уставилась в чашку с чаем. Странно, почему она даже предположить такое не могла?
– Мне очень жаль, Кларисса. – Жози положила свою немного шершавую ладонь ей на руку. – Я думаю, у твоей мамы были веские причины не приехать на похороны своей матери. Наверняка она знала, что ты обо всем позаботишься, если ты даже рассылала письма. Причем не электронные. Здесь же обо всем хлопотать было некому.
– Она мне ничего не сказала. – Кларисса вдруг нахмурилась и сжала челюсти так, что губ не стало видно.
– Ты точно уверена, что она не пыталась? – вкрадчиво спросила Жози.
Нижняя челюсть Клариссы немного расслабилась, и она приоткрыла рот, припоминая прошлые события.
– Она могла звонить, наверное. Я не брала трубку в квартире бабушки, даже когда жила там. Она знала, что я уехала туда. Бабуля сказала, хотя я просила не говорить. Она злилась на бабушку за то, что та не отправила меня назад домой. Только бабуля знала меня гораздо лучше. Она прекрасно понимала, что если отправит меня, я уеду, но домой я не вернусь. И, вполне вероятно, перестану выходить на связь даже с ней. Скорее всего, я бы расценила такой поступок как предательство. В общем, я думала, мама так рассердилась на бабулю, что даже не приехала на похороны.
– Ну… мне кажется, люди преувеличивают ценность присутствия на похоронах. Вот мне будет все равно, кто придет на панихиду по мне. Важно, кто приходит ко мне, пока я жива.
Кларисса постучала пальцами по кружке.
– Я думаю, вы правы… Бабуле тоже было все равно. Она просто хотела сделать все по правилам, как положено, по-людски. Такое уж, наверное, ее поколение. Но, по большому счету, ей было без разницы.
– Да, похороны устраивают живые для живых. Кажется, что, отправив человека в последний путь со всеми почестями, можно загладить вину. А сказав витиеватую речь обо всех достоинствах умершего, попрощаться и компенсировать годы молчания, когда не было времени поговорить. Мертвым уже все равно. Они не могут сказать, что это всего лишь фарс, который мы, живые, устраиваем, чтобы облегчить свою собственную душу.
Кларисса вздохнула.
– Только вот легче все равно не становится…
– Мы вообще здесь все ненадолго – ну что такое одна жизнь? Пролетит, и не заметишь, как возможно успеть наговориться, насмеяться, наобниматься? Поэтому так грустно, что вы с мамой потеряли связь уже восемь лет назад.
Кларисса хмыкнула:
– Я до этого шестнадцать лет была примерной дочерью, а ее все что-то не устраивало.
– Почему ты решила, что ей что-то не нравилось в тебе?
– Ты так не решаешь, ты так чувствуешь. Особенно когда ты ребенок. Ты мгновенно считываешь неодобрение в глазах взрослого. Важного для тебя взрослого. – Кларисса подняла руки вверх в жесте «я тут ни при чем». – Это не мои слова, так говорят психологи. А я лишь помню постоянное ощущение того, что я какая-то не такая, что мне стоит стараться больше и быть лучше… А я не могла. Видит Бог, я была бы, если бы мне это было под силу. В детстве из кожи вон вылезешь, лишь бы получить похвалу и одобрение. – Кларисса поморщилась. – Только чаще всего получаешь критику и подзатыльники. Я больше не готова танцевать на задних лапках, чтобы заслужить вкусняшку. А такая, какая я есть, я ей не нравлюсь.
– Она говорила тебе об этом?
– Да не обязательно говорить! Но когда твоего ребенка, например, обвиняют в воровстве, по-моему, нужно его защитить и поддержать, а не добивать собственными руками.
Жози понимающе закивала:
– Я понятия не имею, какая у вас с мамой была жизнь, поэтому не мне тебя учить. Но ты уверена, что она это делала именно из ненависти и злобы по отношению к тебе?
Кларисса помолчала, закусив губу.
– Да нет. Ей просто было стыдно. Мне кажется, она вообще не любила привлекать к себе внимание…
– Ты же не можешь обвинять кого-то в том, что ему стало стыдно.
– Вы меня слишком плохо знаете, – усмехнулась Кларисса. – Нельзя так относиться к тем, кто не может дать отпор. Да ни к кому нельзя, просто от другого взрослого человека ты сразу ответ получишь, а дети что могут? Терпеть и делать неправильные выводы, которые портят им всю оставшуюся жизнь.
– Возможно, она и сама уже это поняла. И, может, хотела бы исправить свои ошибки… – Жози вздохнула, глядя в окно.
– Можно мне подлить чаю? – спросила Кларисса, пытаясь сменить тему, когда почувствовала, что разговор зашел в эмоционально тяжелый тупик.
Жози будто очнулась, встала и засуетилась.
– Сейчас-сейчас, еще раз подогреем чайник.
– Я в детстве обожала шоколатины, – сказала Кларисса и откусила сразу половину слоеной булочки с шоколадом, закрыв глаза от удовольствия.
– Ешь на здоровье, дорогая! – обрадовалась Жози. – Я вот думала ближе к вечеру напечь имбирных пряников в честь Рождества.