– Почему она мне ничего не сказала? Выглядело так, будто она хочет от меня избавиться.
Жози пожала плечами и задумчиво посмотрела в окно.
– То, как ситуация выглядит, зачастую зависит от того, как ты на эту ситуацию смотришь. Что она могла тебе сказать? Ты была совсем малышкой. Она не хотела выставлять твоего отца монстром в твоих глазах. Да и не должен ребенок решать проблемы взрослых. Если честно, она сама была как запуганный ребенок.
– Да она даже не искала меня, когда я осталась ночевать у вас дома тогда, в десять лет, помните?
– Но ты же не можешь знать, искала она тебя или нет? – улыбнулась Жози.
– Я видела ее на следующий день, и она ничего мне не сказала. Будьте уверены, если бы они меня полночи искали, то первым делом убили бы сами, когда увидели.
– На самом деле я, конечно, предупредила ее. Сходила к ним, когда все стихло.
– Вы это говорите специально, чтобы выгородить их?
– Нет, – категорично покачала головой Жози. – Ну кем бы я была, если бы утаивала у себя в квартире чужого ребенка? Не предупреди я их, они были бы вправе заявить на меня в полицию. Таких приключений я себе точно не искала.
Кларисса постучала ногтями по керамической кружке.
– Да я им и не особо нужна была дома. Я столько раз ездила к бабушке по их инициативе, что мне кажется, наша семья стала главным спонсором железных дорог Франции.
– Тут уж я ничего не скажу. Не знаю про каждый случай. Вроде же она иногда ночевала у подруги. Тоже, наверное, не от хорошей жизни. Она обмолвилась, что у твоего отца, – хоть и не стоит плохо говорить теперь уже, но это не плохо, это факт, – были проблемы с управлением эмоциями. Гневом главным образом.
– Он что, ее бил? – тихо спросила Кларисса. – Я никогда не видела синяков у мамы…
– Надеюсь, что не доходило до этого. Мне даже кажется, он много пил, чтобы тело его не слушалось и он не причинил никому вреда. Хотя, может, это мои домыслы. А может, он так и делал, но бессознательно.
– Мы уже ничего не узнаем.
– А надо ли? – вздохнула Жози. – Это все в прошлом. Все видят ситуации в прошлом по-разному, и у каждого есть неопровержимые доказательства того, что именно он был прав.
– Да вот так не скажешь вовремя, а потом вроде «чего прошлое ворошить». Между прочим, иногда невысказанное так и остается в горле словно пробка. Ни туда, ни сюда. А потом вроде бы и рад поговорить, но уже не можешь. Ни на эту, ни на любую другую тему. И тогда становится проще молчать.
– Но ведь жизнь – это не про «проще».
– Да я вообще не очень понимаю, про что она. Такое ощущение, что все просто несутся куда-то как щепки в водовороте, но никто не понимает на самом деле, что происходит и какой в этом всем смысл.
– Смысл каждый для себя определяет сам.
Пока они ждали, когда пряники остынут, чтобы покрыть их глазурью, Кларисса стала выяснять, почему у Жози нет елки и украшений, на что та попыталась отмахнуться.
– Зачем столько возни, Кларисса? Рождество один вечер, а украшать я буду целый день, а потом еще два дня снимать все эти гирлянды и разбирать искусственную елку. Вот если бы внуки приехали, для них стоило бы устроить праздник как положено…
– А для себя, значит, не нужно устраивать праздник? – Кларисса уперла руки в боки. – Что за пессимистичный настрой? Тем более если есть искусственная елка! Не надо покупать, тащить домой и убирать опавшую хвою! Давайте, доставайте. Или покажите, где мне ее достать.
Елку все-таки извлекли на свет из угла темной кладовки. Под ней обнаружилась коробка с шарами и гирляндами. Кларисса нашла на полке у старого музыкального центра диск с рождественскими песнями, поставила его и бодро принялась развешивать шары на елке.
– А у вас был муж, Жози? – спросила Кларисса, сдувая пыль с очередного шарика.
– Конечно. Клод. Мы прожили с ним почти пятнадцать лет.
– А почему развелись?
– Я узнала, что он мне изменял.
Кларисса издала одновременно испуганный и возмущенный возглас:
– Как же так! И ничего не выдавало его? Вы были в нем уверены?
– В свою защиту могу сказать, что изменять он стал только в последние годы. А мир вообще весьма непостоянная штука. Вряд ли здесь вообще в чем-то можно быть уверенным, разве не так?
Кларисса пожала плечами.
– А какой смысл быть с человеком, в котором ты не уверен? Нет уж, я лучше тогда одна. Вот если я что-то обещаю, то это навсегда. Почему другие не могут так же?
– Прям-таки навсегда? А если что-то случится? Жизнь течет, ты меняешься, другой человек меняется. Ты можешь искренне любить кого-то, но спустя десять лет вдруг оказывается, что вы с ним будто из разных миров и у него уже есть параллельная жизнь без тебя.
– Значит, не любовь это была. Вот и все.
– Но ты ведь думала, что любовь. Ты пообещала быть с человеком до смерти. Ты не знала, что вы с ним окажетесь такими разными спустя столько времени.
– Ну-у… значит, если изменилась я, то это пообещала прежняя версия меня. А если изменился он, значит, я и не обещала быть с этой обновленной версией его. – Кларисса потрясла головой, запутавшись сама. – И вообще, надо думать, прежде чем обещать.
– Но ведь у нас с Клодом было много радостных дней, у нас родился сын, а потом и дочь. Мы были счастливы. Разве это не стоило того, чтобы быть с ним? В жизни не так все однозначно и просто.
Кларисса вздрогнула. Именно эти слова она говорила себе буквально сегодня утром, сидя на лестнице. Этими словами пыталась заткнуть голос всезнающего Даниэля в своей голове.
А Жози продолжала:
– Чувства, люди, события… все они приходят и уходят, ты не можешь их контролировать. Но можешь искать то, что тебе нравится, и наслаждаться этим.
«Этот мир создан для тебя, но в нем ничего тебе не принадлежит».
Вечером они съели индейку с каштанами, которую принесла подруга Жози, а потом не спеша пили чай с печеньем и пряниками. Жози вспоминала веселые истории из детства своих детей, и Клариссе в голову вдруг стали приходить радостные моменты из ее собственного детства – подаренная книжка, мороженое в парке, полет на качелях прямо к солнцу, когда раскачивает папа, косички, которые заплетала мама, забыв сделать прическу самой себе… Из-за стола Кларисса встала с чувством, будто она дома, хотя от ее прошлой квартиры ее отделяли две двери. Словно ее воспоминания и были ее домом.
После долгого ужина Кларисса умылась и зашла пожелать Жози спокойной ночи, потому что дверь в ее комнату была приоткрыта и там горел свет. Но заглянув, она увидела, что Жози стоит у окна, отдернув занавески, и всматривается в темноту, разреженную светом фонарей, на улице. Она нерешительно отступила обратно в коридор и посмотрела на входную дверь. За ней и еще одной дверью, возможно, точно так же стоит совсем другая, но такая же одинокая женщина.
Кларисса не могла уснуть, нервничая перед разговором с мамой. Она поняла, что не сможет произнести ни одного нейтрального по эмоциям слова, вот так просто заявившись на порог отчего дома. Поэтому она прокралась в кухню с бумагой и ручкой и села писать. Первые несколько писем никуда не годились. Язвительность, сарказм, претензии, обвинения, обиды, на третьем письме даже приправленные парой слезинок, размывших чернила. Когда она уже порядком устала писать одно и то же в разных вариациях, ей удалось составить краткое и емкое письмо, в котором она обтекаемо описала, чем занималась в последние восемь лет и по какому номеру с ней можно связаться теперь.
Потом она решила написать письмо Даниэлю и отправить его в Лилль где-нибудь по пути домой. Сначала она просто стала гневно чиркать ручкой по бумаге, пока не порвала несколько верхних листов. Потом у нее возник порыв в красках описать все, что он делал не так. Но после фраз «ты соврал про факультет философии» и «ты втайне хотел использовать мою историю для своей статьи» на ум больше ничего не приходило. Тогда она дописала: «ты смеялся над моим шалфеем и Пало Санто» и просидела еще минут десять перед почти пустым листком бумаги. В голову приходило только хорошее – их прогулки, сэндвич с тройным сыром, ее первый выход на лед, их танец на вокзале… то, как он тащил ее на плече до дома семьи Жерар, как они играли в снежки, как притворялись почти женатыми. Кларисса сидела, подперев рукой голову, пока глаза не стали слипаться. На часах уже было за полночь. Наступило Рождество.
«Ты не можешь всю жизнь избегать сильных чувств в надежде никогда не испытывать боли. Люди несовершенны. И с каждым человеком вопрос лишь в том, насколько он может исправить себя ради тебя и насколько ты готова принять те несовершенства, которые он не в силах изменить».
– Чертов Даниэль! – прошипела Кларисса, смяла лист бумаги и запульнула им в холодильник.
25 декабря
Кольюр
Утром Кларисса зашла в кухню, уже одетая в джинсы и свитер. Жози, казалось, повеселела и, напевая, готовила завтрак.
«Может, она просто вчера молилась? Рождественская ночь все-таки. Кто знает, может, Жози религиозна».
– Уже собралась? Позавтракаешь? – улыбнулась она Клариссе.
– Да, я удовольствием. Вы простите, я что-то совсем не подумала о подарках.
– Каких? Для меня? Ты что! Мне было очень приятно провести с тобой время. Иначе я сидела бы совсем одна. Это лучший подарок!
– Ну хорошо, если так, – с сомнением в голосе сказала Кларисса.
– К маме пойдешь? – спросила Жози, когда они позавтракали блинами с шоколадной пастой и выпили черный кофе.
Кларисса покачала головой и достала письмо из сумки.
– Я до полуночи писала письмо. Это все, к чему я сейчас готова. Да и то не уверена, что так уж готова. И у меня к вам просьба… Положите, пожалуйста, в почтовый ящик через месяц. Думаю, мне хватит этого времени, чтобы подготовиться к разговору. Если она захочет со мной говорить, конечно… И я успею вернуться в Лилль. Не хочу, чтобы она мне позвонила, пока я еще здесь. Я не готова встретиться лицом к лицу.