– Надо думать, мой отец руководствовался при этом некими политическими соображениями, – хмуро обронил Генрих Черный. – С чего бы ему тогда терпеть такого папу? А ведь он радел о чистоте нравов и всегда говорил, что над троном святого Петра веет дух святости.
– Знал бы он, что происходило на самом деле, прикусил бы язык. Этот мальчик вывалял упомянутый тобой трон в такой грязи, какую не смоет и всемирный потоп. Его изгоняли, он возвращался, его снова сбрасывали, а он вновь усаживался на теплое место.
– Было за что изгонять? – усмехнулась Агнес.
– Статую красит вид, а человека – его деяния, – ответил Бруно. – Они же были омерзительны. Он увлекался черной магией и колдовством, вызывал дьявола и беседовал с ним по ночам, приносил ему жертвы, убивая младенцев из крестьянских семейств, и вместе с ведьмами принимал участие в их шабаше. Натерпевшись от него грабежей, беззаконий, диких оргий и убийств, люди снова изгнали его из города. Трон занял, хорошо заплатив епископам и кардиналам, Сильвестр Третий. Бенедикт тем временем, собрав банду разбойников и с одобрения графов Тосканелли, принялся грабить жителей в пригородах и жечь их дома. Устав от его бесчинств и не находя нигде защиты, люди бросились к Риму, умоляя открыть ворота и впустить негодяя. Тот ринулся в город и осадил Латеранский дворец. И вновь начались оргии и издевательства над мирными жителями. Они снова подняли мятеж, и Бенедикт, поняв, что дело нешуточное, продал трон за пятнадцать тысяч ливров Иоанну Двадцатому и исчез. Происходило это в прошлом году.
Между тем свергнутый Сильвестр не дремал. Он также собрал банду головорезов и напал на папский дворец. Но тут вновь объявился Бенедикт Девятый. Оказалось, кончились деньги, и он рассчитывал продать тиару во второй раз. Так у папского престола оказалась трехголовая гидра. Каждая из голов обосновалась в своей церкви. Вскоре они заключили союз и поделили между собой церковные доходы со всех архиепископств Европы; доходы, – Бруно бросил выразительный взгляд на короля, – которые могли бы весомо пополнить казну германского монарха, если бы он не предпочитал закрывать глаза…
– Епископ! – вскричал король, ударив рукой по столу и вскочив с места. – Как смеешь ты уличать меня в потворстве шайке негодяев! То, что ты сказал, для меня такая же новость, как и для наших гостей. Ты сомневался в этом и решил выставить меня перед ними на посмешище?!
– Я всего лишь констатирую факт, государь, – ответил Бруно, – и никогда бы не осмелился говорить ничего подобного, если бы к тому не взывало твое бездействие. Не один уж день прошел с тех пор, как до тебя стали доходить слухи о том, что творится в Латеране.
– У меня много дел, ты же знаешь, – садясь, резко бросил король. – Моя внешняя политика, мои соседи! Они снова поднимают головы. Как могу я оставить трон, на кого? Хорошо рассуждать тем, у кого есть братья или сыновья-соправители.
– У твоего отца тоже не было братьев, когда он пошел в Рим за императорской короной, а тебе было тогда всего восемь лет.
Сжав кулаки и скрипнув зубами, Генрих отвернулся.
– Мне осталось досказать совсем немногое, – негромко проговорил епископ, не сводя глаз с племянника. – Кто бы мог подумать, но у гидры внезапно выросла четвертая голова! Любым наслаждениям, веселым пирушкам и разврату приходит конец, и случается это, когда иссякают средства. Увы, сокровищница святой Церкви опустела: поднесенные в дар любимчикам обоих полов, исчезли дароносицы, распятия, золотые оклады с икон, сосуды, драгоценные камни, даже потир и подсвечники! В поисках выхода из тупика, триумвират решает пустить трон с торгов, как мебель, как статуэтку продажной девки! И аукцион состоялся! Трон апостола Петра купил некий римский священник, ставший папой под именем Григория Шестого.
Нетрудно догадаться, какую сумму выложил троице новый папа. Однако расходы необходимо возместить; именно такую задачу поставил перед собой нынешний понтифик. Вот откуда непомерные налоги с церковных земель, вот почему ты, король, так часто слышишь жалобы духовенства на произвол, исходящий из Латерана. А из Рима к твоему дворцу несется стон знатных людей королевства, у которых папа отбирает имущество, а их самих пытает и казнит, дабы некому было жаловаться.
Богатые люди, пусть даже они из других земель, составляют опору любого трона, если он не отворачивается от них. Германскому королю, а тем более императору это сословие всегда окажет поддержку в случае нужды, об этом свято помнил твой отец, Генрих, которого считали великим правителем. Станет ли сын идти другим путем, умалив тем самым заслуги отца и заставив говорить о себе, как о Сауле, от которого отвернулся Бог!
Сжав губы, Генрих вперил в епископа немигающий взгляд. Глаза его, казалось, метали искры, желваки ходили на скулах, их широко раскрытых ноздрей с шумом вырывался воздух.
– Я не дам повода людям упрекнуть меня в бездействии, – едва разжимая челюсти, выдавил он из себя. – Я не позволю далее осквернять трон первосвященника и буду достоин деяний и имени своего отца. Ты прав, епископ: святая вера взывает к решительным действиям, и я немедленно двину войско в поход. На Рим! На Латеран! На защиту престола наместника Бога на земле!
Губы епископа тронула улыбка. Он был доволен. Рассказ возымел действие и понудил короля к решительным мерам. Этого и добивался Бруно. Но за первым действием следовало второе, откладывать которое было никак нельзя. Заломив одну руку, заламывают и другую: идущий к цели не останавливается на полпути. Однако присутствие посторонних теперь уже не входило в планы епископа. Дальнейшая беседа с королем должна быть строго конфиденциальной.
Он поглядел на брата и сестру и умильно улыбнулся им:
– Вот я и выполнил, дети мои, то, что обещал вам. Теперь вы знаете, что творилось веками у трона римских первосвященников. Обогатившись знаниями, с которыми отправитесь в поход на Рим, вы не станете церемониться с теми, кто называет себя наместниками Христа. Вам хорошо известны все четыре мерзавца, каждый в личине римского папы. Их не станет, король очистит трон от скверны и посадит туда достойного избранника, на этот раз германского происхождения. Выбором кандидатуры мы сейчас и займемся. Сомневаюсь, однако, чтобы это вызвало у вас обоих интерес. Да и, судя по вашим лицам, моя болтовня вам изрядно надоела. Удивляюсь, как вы еще не сбежали. – Епископ подкупающе рассмеялся. – В ваши годы меня бы здесь только и видели: велик интерес слушать о негодяях и следить за их преступлениями против святой веры и своего народа. Поэтому заявляю вам, что вы свободны. Как, Генрих, – он повернулся к племяннику, – отпустим брата и сестру? Долго ли им еще томиться, слушая наши скучные беседы?
– Епископ прав, – согласился король. – Лицо духовное, ревностный христианин и сторонник клюнийцев, он не преминет завести речь о реформе. Печальная обязанность монархов в том, что им не уйти от такого разговора, ибо того требует их положение. Не будь я королем, тотчас ушел бы шататься по городу с моими сильфидами. Бери свою фрейлину и отправляйся на прогулку, Ноэль, это самое лучшее, что я могу предложить моему брату и его сестре. Но не советую бродить дотемна: как только сгущаются сумерки, город отходит ко сну, а двери дворца запираются на засовы. Впрочем, если вы громко крикнете свои имена, вас впустят: стража будет предупреждена.
Коротко поклонившись, Ноэль и Агнес вышли из королевских покоев. Придворные, уже зная, кто эти двое, увидев их, расступались в стороны. Медленно проходя мимо них и отвечая на приветствия, Ноэль ловил на себе любопытные взоры дам, Агнес – внимательные взгляды мужчин. Одна из фрейлин усерднее всех сделала реверанс и так посмотрела на молодого графа, обворожительно улыбнувшись при этом, что он не мог пройти мимо, не остановившись. Конечно же, Ноэлю не следовало так поступать, поскольку он шел с дамой; извинением ему служило то, что дама была его сестрой.
– Сеньор, надо думать, скоро вернется и не преминет уделить небольшое внимание придворному обществу короля Генриха, которое я берусь ему представить, – дерзко проговорила фрейлина, пожирая рыцаря глазами.
– Фрейлейн так смела, что не думает об обиде, которую она может нанести своим заявлением моей спутнице? – ответил Ноэль. – Что, если она вызовет вас на поединок?
– Меня? Но почему? – не гася улыбки, удивленно спросила незнакомка.
– Согласно правилам этикета, женщина должна вначале заговорить с дамой, а уж потом, если та позволит, с ее кавалером.
– О, герр граф знаком с придворным этикетом? Представьте, и я тоже. Мы многое переняли у франков. До короля Гуго Капета они не отличались галантностью; сейчас европейские дворы учатся у французского двора. У королевского, разумеется, речь не идет о вассалах короны.
– Тогда, признаюсь, я в некотором замешательстве относительно вашей особы…
– Все объясняется просто, – сверкнула фрейлина глазами и перевела их на Агнес. – Я никогда бы не посмела нарушить этикета, если бы не знала, что дама рядом с вами – ваша сестра.
– А ты мастерица болтать, светлоокая русалка, – рассмеялась Агнес. – Научишь и меня этому?
Незнакомка удивленно вскинула брови:
– Разве женщину требуется учить такому искусству?
– Представь себе, милочка, если эта женщина никогда не бывала при дворе.
– Где же она была все это время? Если не жила в лесу, то, верно, в своем замке?..
– Нет, русая дева! Верхом на коне, с копьем в одной руке и мечом в другой – вот где я была. Конь был моим братом, земля – матерью, а ветер – отцом. Довольна ли ты таким ответом?
– Не знаю, что и сказать… – проговорила фрейлина. Вдруг в ее голосе послышались нотки восхищения. Ее взгляд, на мгновение потухнув, вновь загорелся. – Хотите поболтать? – внезапно спросила она и, увидев кивок, продолжила: – Я буду ждать вас… и вашего брата, – прибавила она, бросив на Ноэля многообещающий взгляд. – Меня зовут Гертруда, я живу в этом замке.
– А меня…
– Я знаю. Мне даже известно, что вы дочь тульского епископа, а ваш спутник – брат нашего короля.